ГЛАВА 9

ИСПАНИЯ

1. Путь в Барселону

В 1936-37 годах огромному числу западноевропейских и американских интеллектуалов и левонастроенных рабочих казалось, что именно на полях сражений в Испании решается судьба континента - воцарится ли на нем крайняя реакция, режимы, сходные с итальянским фашизмом Муссолини и германским нацизмом Гитлера, или же Европа, покончив с тоталитарными системами крайне правого толка, двинется по пути новой демократии, преодолевающей острые классовые антагонизмы и могущей обеспечить справедливое распределение национального достояния. Испания, которая до этого времени находилась на периферии мировой истории, внезапно оказалась в самом центре внимания общественности демократической Европы и Америки, ибо наивно представлялось, что именно в Испании решаются судьбы всего человечества.

Страстно надеялся на то, что в Испании начинается поворот мировой истории, вечный революционер Троцкий. Он выражал уверенность, что испанская гражданская война окажется стимулом к революционному подъему в международном масштабе, подобно революции 1917 года в России. «Советы повсюду!» - таков был лозунг Троцкого и его сторонников во время войны в Испании. Троцкий даже собирался тайно переправиться в Испанию, чтобы лично возглавить революционные силы и превратить гражданскую войну в общеевропейскую «перманентную революцию», но этот план после трезвых размышлений был оставлен³⁷⁷.

Еще в 1931 году в этой стране произошла революция -была свергнута монархия и провозглашена республика. Непривычные к демократическим процедурам темпераментные испанцы легко склонялись в ту или другую сторону, к тем или иным политическим силам, особенно часто к крайне радикальным. На их фоне компартия Испании, фактически обслуживавшая внешнеполитические интересы СССР, сталинское руководство которого стремилось в это время к поддержанию нормальных межгосударственных отношений с Великобританией и Францией и созданию системы «коллективной безопасности», представлялась умеренной социалистической группировкой.

В феврале 1936 года на выборах в Кортесы (испанский парламент) победы добилась коалиция партий и организаций Народный фронт, в состав которого входили разнородные политические силы - центристские республиканцы, умеренные и левые социалисты (они преобладали), верные Москве коммунисты, анархисты и различные мелкие леворадикальные или социалистические группы. В наиболее развитой в экономическом отношении части страны Каталонии, где особенно активны были боевые рабочие объединения, стала функционировать организация под названием Объединенная рабочая марксистская партия (Partido Obrero de Unification Marxista - POUM, русское сокращение - ПОУМ), с которой оказалась связанной судьба героя этой книги.

Но для того, чтобы «вписать» Эрика Блэра в испанские реалии гражданской войны 1936-39 годов, необходимо сделать еще некоторые оговорки, касающиеся и ПОУМ, и ситуации в Испании во время войны в целом. Дело в том, что своими корнями эта организация была связана с той частью коммунистического движения, которая именовала себя сторонниками Троцкого, хотя позже между ПОУМ и Троцким произошел решительный разрыв.

Ко времени начала испанской революции в 1931 году Троцкий, возглавивший в середине 1920-х годов антисталинскую оппозицию в ВКП(б), был изгнан из СССР и проживал в Турции, стремясь сплотить своих сторонников из различных стран, чтобы противопоставить их Коммунистическому интернационалу, руководимому Москвой. В 1930 году группы сторонников Троцкого возникли в Испании. Они были очень слабыми до тех пор, пока во главе движения не стал опытный коммунистический деятель Андрес (Андреу) Нин, ранее находившийся в эмиграции в СССР и являвшийся членом Исполнительного бюро Красного интернационала профсоюзов (Профинтерна). В 1928 году Нин, однако, открыто выступил в поддержку Троцкого, объявил себя сторонником оппозиции, был исключен из компартии и в 1930 году выслан из СССР.

Вернувшись в родную Каталонию, Нин установил связь с местной Коммунистической федерацией, которая как раз перед этим была изгнана из компартии за отказ осудить Троцкого. Однако на позиции Троцкого эта организация и Андрес Нин, фактически ее возглавивший, не стали. Между ними и Троцким возникли серьезные разногласия в оценке международной и внутрииспанской ситуации. Рекомендации Троцкого, выраженные в его письмах Нину³⁷⁸, носили абстрактный характер, исходили из схематичных понятий «ленинизм», «сталинизм», «анархизм», не учитывали исторических и социокультурных особенностей Испании. Такой подход все более отчуждал испанцев, тяготевших к собственным оценкам и вообще не очень склонных подчиняться дисциплине.

Каталонская коммунистическая федерация (переименованная в Коммунистическую левую партию), объединившись с несколькими мелкими левыми группами, стала основой ПОУМ, образованной на съезде в Барселоне 29 сентября 1935 года под лозунгом немедленного установления диктатуры пролетариата. ПОУМ вошла в Народный фронт, составив в нем вместе с анархистами крайне левое крыло. Насчитывавшая всего несколько тысяч человек, ПОУМ в то же время оказывала значительное влияние на настрое-ния революционных масс, особенно в Каталонии, где у нее была наиболее прочная структура и где, несмотря на частые стычки с Федерацией анархистов Иберии, она все-таки поддерживала с нею более тесные связи, чем с другими организациями Народного фронта.

Оценивавший анархистское движение с сугубо враждебных позиций, представитель Коминтерна в Испании француз Андре Марти в докладе руководству Коминтерна (октябрь 1936 года) признавал высокий авторитет, которым пользовались анархисты, особенно в Каталонии (фактически к ним Марти причислял и поумовцев)³⁷⁹. Такого же мнения придерживался советский военный атташе в Испании и одновременно представитель Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной армии В. Е. Горев, доносивший в Москву, что влияние анархистов в Каталонии «почти абсолютное»³⁸⁰. Преобладавшие же в Народном фронте умеренные революционные силы терялись на общем экстремистском фоне. Летом 1936 года генерал Франсиско Франко поднял военный мятеж против республиканского правительства и был активно поддержан фашистской Италией и нацистской Германией. В противовес этому во многих странах западного мира развернулась кампания поддержки республиканских властей Испании, вылившаяся в массовый отъезд в Испанию добровольцев для борьбы на стороне республики.

Сложившейся ситуацией пытался воспользоваться Сталин, в целом поддерживавший республиканцев в борьбе против мятежников. Под вымышленными (обычно испанскими) именами с осени 1936 года в Испанию стали прибывать советские военные советники, летчики и танкисты. Это способствовало некоторому улучшению военного положения республиканцев, которое перед этим, в сентябре - октябре 1936 года, стало настолько отчаянным, что возникла угроза захвата мятежниками

Мадрида, из-за чего правительство было вынуждено перебраться в Валенсию.

Много больше внимания, чем оказанию военной помощи, Москва уделяла шпионажу и террористическим операциям созданных ею «мобильных групп», расправлявшихся с теми, кто в Испании был не угоден советскому руководству. Основным критерием для определения «врагов» был уровень одобрения советской внешней и внутренней политики, готовность без каких-либо колебаний поддерживать действия советской агентуры. Для пропагандистской работы касательно Испании были задействованы известные советские писатели, например Илья Оренбург и Михаил Кольцов, отправленные туда в командировку. Через советское полпредство в Мадриде они отсылали в Москву искажающие в угоду Сталину действительность тексты, подвергая критике сторонников Франко, анархистов и «троцкистов»³⁸¹. Кольцов, вскоре и сам ставший жертвой чисток, летом 1937 года на состоявшемся в Испании Международном конгрессе писателей восхвалял бдительность советских карательных органов: «Наша страна полностью застрахована от авантюр больших и маленьких Франко. Она застрахована своей бдительностью и решимостью, застрахована тем, что при первом же шаге троцкистских Франко им преграждают путь органы советской безопасности, их карает военный суд при поддержке всего народа»³⁸².

«Троцкист Франко», безусловно, был удачной пропагандистской находкой сталинской карательной машины.

Испания оказалась весьма удобным полем для советских разведывательных операций, для вербовки и перевербовки агентов и диверсантов. Осенью 1936 года под руководством только что прибывшего в Испанию резидента НКВД А. М. Орлова была проведена грабительская операция по вывозу в СССР испанского золотого запаса, причем Сталин уже в момент вывоза испанского золота «на хранение» принял решение золото в Испанию не возвращать: советское правительство заявило, что испанский золотой запас явился оплатой поставок в Испанию советского вооружения³⁸³.

Что касается внутренней политики правительства Народного фронта, теснейшим образом связанной с ходом гражданской войны, то в этой области испанская компартия по требованию советского руководства заняла умеренные позиции. Такая политика была вызвана стремлением сталинского руководства сохранить нормальные рабочие отношения со странами Запада в виду возможной войны с Германией.

Считая социальную революцию неотделимой составной частью гражданской войны, левые силы - прежде всего ПОУМ и анархисты - оказались при этом чуть ли ни главными врагами коммунистов и республиканцев. В результате одновременно с гражданской войной против сил Франко развернулась вторая гражданская война, состоявшая в основном в жестоком подавлении левых экстремистских сил испанскими коммунистами и советской агентурой.

Между тем еще до прихода к власти Народного фронта Троцкий подверг острой критике все испанские левые политические силы, включая ПОУМ. Он даже написал статью под названием «Измена Испанской рабочей партии марксистского единства», которая была опубликована в нескольких газетах национальных организаций Четвертого Интернационала. Называя ПОУМ оппортунистической партией, стоящей на позиции «блока верхушки рабочего класса с левой буржуазией», Троцкий выражал надежду на то, что в Испании найдутся «подлинные революционеры»³⁸⁴. Таковые, однако, в понимании Троцкого, не обнаруживались, а ПОУМ заняла в испанском левом движении прочные позиции, приобретя значительный авторитет в Каталонии, где А. Нин стал провинциальным министром юстиции и создателем собственных боевых отрядов - милиции. Одновременно ПОУМ резко критиковала не только либеральные политические силы, но и Социалистическую рабочую партию, и испанскую компартию, справедливо обвиняя последнюю в том, что она выполняет указания Москвы и, действуя в угоду Сталину, препятствует развертыванию настоящей «социалистической революции». Это, в свою очередь, вызывало все больший гнев кремлевского руководства, которое все больше утверждалось во мнении, что ГТОУМ - троцкистская организация.

Особое негодование советского руководства вызвало то, что поумовская газета «Баталья» («Борьба») резко критиковала политику СССР, разоблачала начавшийся там «большой террор» и презрительно отзывалась о Сталине. В Москву в этой связи шли донесения не только из Испании, но из других европейских стран. Так, берлинский резидент НКВД сообщал, что в ряды ПОУМ проникли германские агенты, которые готовят путч против республиканского правительства, и что ПОУМ поддерживает связь с гестапо. Начальник иностранного отдела НКВД А. А. Слуцкий заявил министру республиканского правительства коммунисту Эрнандесу о необходимости разгромить ПОУМ³⁸⁵. Французский коммунист Андре Марти, являвшийся генеральным комиссаром Интернациональных бригад и фактически главным представителем Коминтерна в Испании³⁸⁶, имея в виду ПОУМ, сообщал о «предательской деятельности контрреволюционных троцкистских элементов, препятствующих созданию сильной, объединенной армии Народного фронта», призывая Москву «ликвидировать» этих предателей. Возмущение вызывало еще и намерение ПОУМ созвать в Барселоне Международный рабочий конгресс, вырвав инициативу из рук сталинского Коминтерна³⁸⁷, В итоге Сталин поставил перед А. Орловым задачу полной дискредитации и последующего разгрома анархистов и «троцкистов» (под которыми подразумевалась ПОУМ)³⁸⁸ с физическим уничтожением руководителей этих организаций.

Гражданская война в Испании была в полном разгаре. Теперь это были две войны: республиканцев против националистов и война внутри самого республиканского лагеря. Сталин, изначально рассчитывавший превратить Испанию в плацдарм для расширения советского влияния, убеждался в нереальности этого плана. До какого-то момента он считал, что, разгромив ПОУМ, советская агентура сможет перехватить инициативу и овладеть положением. Однако обеспечить контроль над республиканскими властями Испании советской агентуре не удавалось. Ситуация вышла из-под контроля. К перспективам победы в Испании Сталин относился все более и более скептически³⁸⁹.

В начале мая 1937 года советская агентура и местные коммунисты спровоцировали в Барселоне уличные столкновения между ПОУМ и Федерацией анархистов Иберии, с одной стороны, и частями правительственной республиканской армии, с другой³⁹⁰. О том, что вооруженная расправа с ПОУМ и анархистами была заранее спланирована коммунистами под руководством советников из СССР, откровенно говорилось в республиканских донесениях в Москву³⁹¹. После начала уличных боев в Барселоне ПОУМ была объявлена распущенной, а ее руководитель А. Нин был арестован, затем похищен из тюрьмы советской «мобильной группой» и убит. Убийством Нина дело не ограничилось. Был похищен и исчез германский оппозиционный коммунист Курт Ландау, ранее сотрудничавший с Троцким, а после приезда в Испанию тесно сотрудничавший с

ПОУМ³⁹². Теперь даже у Троцкого нашлись чуть более теплые слова о Нине и ПОУМ в целом. Лев Давидович вынужден был согласиться, что при всех своих ошибках члены ПОУМ героически сражались против фашистов на всех фронтах революции. Прямую ответственность за убийство Нина он возлагал на своего бывшего партийного соратника В. А. Антонова-Овсеенко, послушно исполнявшего все сталинские приказы в должности советского генерального консула в Барселоне³⁹³.

Такова была сложнейшая, запутанная обстановка в Испании к тому времени, когда Эрик Блэр решил, что его долгом писателя, журналиста и просто левого общественного деятеля является непосредственное участие в испанской войне на стороне республиканских сил. «Каждый антифашист испытывал просто всплеск надежды», - писал позже Оруэлл в книге «Памяти Каталонии», хотя в самом же начале испанской войны ситуация казалась не столь благоприятной для республиканского правительства, ибо мятежники Франко в первые месяцы после начала войны вплотную приблизились к Мадриду.

Эрик Блэр не мог отправиться в Испанию сразу после начала мятежа. Ему необходимо было завершить работу над рукописью книги о рабочих Северной Англии, черновой вариант которой он давно написал, но никак не решался передать в издательство, находя все новые и новые недостатки, переписывая и перепечатывая отдельные фрагменты. Испанская война, однако, заставила его ускорить работу. 15 декабря он отправил «Дорогу на Уиган-Пирс» своему литагенту и сообщил знакомым, что собирается выехать в страну, охваченную войной, в ближайшие дни, по возможности до Рождества. 11 декабря 1936 года, перед отъездом в Испанию, Эрик сообщил своему литагенту, что во время длительного отсутствия в Лондоне его творческие интересы будет представлять жена³⁹⁴.

Эйлин полностью разделяла чувства и стремления мужа. После некоторых колебаний она решила разделить его судьбу и тоже отправиться в Испанию. Но у Блэров не было денег на то, чтобы совершить это дорогое путешествие вместе. Правда, отправиться в Испанию можно было, записавшись в Интернациональную бригаду и получив от тех, кто проводил набор, необходимые средства для организованной, групповой поездки. Однако организаторами Интернациональных бригад были компартии, формировавшие отряды преимущественно на советские деньги. Став членом интернбригады, Блэр лишился бы политической самостоятельности. Нужно было искать на билет собственные деньги, и супругам пришлось заложить фамильное серебро.

Въехать в Испанию «неорганизованному индивидуалу» тоже было непросто. Пограничники республиканской Испании стремились предотвратить проникновение диверсантов, лазутчиков, шпионов, работавших на Франко, да и просто людей, враждебно настроенных к республиканским властям. О том, что на границе и внутри страны царит полная неразбериха, вызванная политической подозрительностью, Эрик Блэр слышал, но не слишком в эти слухи верил. Рекомендательное письмо он решился попросить у генерального секретаря компартии Великобритании Гарри Поллита. Тот принял писателя, побеседовал с ним и в рекомендации отказал, посчитав Оруэлла «политически неблагонадежным»³⁹⁵.

Тогда Блэр проконсультировался с членами британской Независимой рабочей партии. Ему дали совет отправиться в Каталонию и вступить в милицию ПОУМ.

Представителем НРП в Барселоне был 50-летний Джон Макнейр, давний партийный деятель. В 1936 году он был избран организационным секретарем партии и ее представителем за рубежом. В этом качестве он и отправился в Испанию, формально - для изучения роли католической церкви в гражданской войне. Он основал свою штаб-квартиру в столице Каталонии Барселоне на ее парадной, прогулочной улице Рамблас, занимаясь главным образом приемом тех британских добровольцев, которые не разделяли взглядов официальной компартии. Направлялись добровольцы обычно в отряды милиции, организованные ПОУМ, с которой у представителя НРП установился тесный контакт (резиденция Макнейра разместилась как раз в здании правления ПОУМ)³⁹⁶. В начале 1937 года в частях милиции ПОУМ в Каталонии числилось около 4 тысяч человек³⁹⁷.

Формально Оруэлл отправился в Испанию в качестве военного корреспондента. Он получил от НРП рекомендательное письмо для Макнейра и документы, предположительно дававшие право на въезд в страну. В публицисти-ческо-мемуарной книге об испанской войне Оруэлл позже писал, что «приехал в Испанию с неопределенными планами писать газетные корреспонденции, но почти сразу же записался в ополчение, ибо в атмосфере того времени такой шаг казался единственно правильным»³⁹⁸. В «Заметках об испанской милиции» акценты были расставлены несколько иначе: «Я собирался отправиться в Испанию, чтобы собирать материал для газетных статей и прочее. У меня были также неопределенные мысли об участии в войне, если это будет целесообразно, но я сомневался в этом из-за своего плохого здоровья и сравнительно небольшого военного опыта»³⁹⁹.

На самом деле никакого «военного опыта» у Блэра не было - служба в бирманской полиции не носила военного характера - разве что Эрик научился прилично стрелять. В предисловии к украинскому изданию «Скотного двора» «боевая сторона» экспедиции уже выдвигалась на первый план: «В 1936 году я женился. Почти в ту же самую неделю в Испании вспыхнула гражданская война. Оба мы - жена и я - решили отправиться в Испанию и воевать на стороне испанского правительства»⁴⁰⁰.

По дороге в Испанию Блэр на несколько дней остановился в Париже. Он стремился дать собственную оценку того непостижимого для него факта, что стоявшее у власти во Франции правительство Народного фронта проводит в отношении Испанской республики двойственную политику: то открывает, то закрывает границу (как раз в начале 1937 года «проникновение» из Франции в Испанию несколько облегчилось), вместе с консервативным правительством Великобритании объявило о невмешательстве в испанские дела. Толком понять причины такого поведения Блэр за те дни, что находился в Париже, конечно же, не смог, но стал подозревать, что события в Испании носят намного более сложный характер, что это не война между «демократией» и «фашизмом». Эрик надеялся, что разобраться в проблеме ему поможет Генри Миллер, писатель, творчество которого Оруэлл высоко ценил. В 1929-40 годы Миллер жил в Париже, в 1934 году опубликовал там свой знаменитый роман «Тропик Рака» - новаторское и скандальное для своего времени интеллектуально-эротическое произведение о мире после мировой войны. Оруэлл написал восторженную рецензию на этот роман, а затем прорецензировал еще один роман Миллера - «Черная весна», который, как и «Тропик Рака», был запрещен тогда в Великобритании «за безнравственность»⁴⁰¹.

Однако встреча, которую так предвкушал Оруэлл, разочаровала Эрика. Узнав, куда направляется собеседник, американец назвал план Оруэлла «сущей глупостью», бессмысленным вторжением в драку посторонних людей. Оставив у Эрика крайне негативное впечатление, беседа с Миллером глубоко запала в душу Оруэллу, - еще и потому, что Миллер, конечно же, оказался прав. Но правоту Миллера Оруэлл если и сумел осознать, то значительно позже. Пока же Миллер стал героем разоблачительного очерка Оруэлла «Во чреве кита» (1940), где автор проводил сравнение некоторых современных ему деятелей с библейским пророком Ионой, оказавшемся во чреве кита. Оруэлл бичевал тех, кто, подобно Миллеру, отсиживался в спокойном убежище, когда сама свобода мысли была поставлена под угрозу. Эти люди, по мнению Оруэлла, комфортно утроились в теплом животе кита в ожидании лучших времен. «Здесь вы пребываете, в темном удобном месте, которое в точности подходит вам, с плотной жировой прокладкой между вами и реальностью, способные сохранять позицию полного безразличия независимо от того, что именно происходит»⁴⁰².

Впрочем, внешне Оруэлл расстался с Миллером не просто вежливо, а по-приятельски. Американец даже подарил Оруэллу теплую куртку, которая тому очень пригодилась в испанских горах зимой.

Из Парижа, получив визу посольства Испании, писатель отправился к испанской границе поездом, большинство пассажиров которого составляли добровольцы, стремившиеся внести свой вклад в борьбу против мятежников и их германо-итальянских покровителей. Испанские пограничники, к удивлению Эрика, едва взглянули на его документы. Странное впечатление произвели и вооруженные отряды республиканцев в глубине территории страны. Это были, как правило, дезорганизованные группы людей преимущественно с очень низкой военной подготовкой. Вспоминая свою встречу с Испанией, Оруэлл позже писал: «Лишь взглянув на испанскую армию я понял, что сравнительно хорошо подготовлен как солдат, и решил вступить в милицию»⁴⁰³.

Оруэлл в большей степени симпатизировал анархо-синдикалистам, считая, что они значительно отчетливее выражают стремление рабочих к самоуправлению. Он писал позже в книге «Памяти Каталонии» о своих первых впечатлениях после приезда в Барселону:

«Я впервые находился в городе, власть в котором перешла в руки рабочих. Почти все крупные здания были реквизированы рабочими и украшены красными знаменами либо красно-черными флагами анархистов, на всех стенах были намалеваны серп и молот и названия революционных партий; все церкви были разорены, а изображения святых брошены в огонь. То и дело встречались рабочие бригады, занимавшиеся систематическим сносом церквей. На всех магазинах и кафе были вывешены надписи, извещавшие, что предприятие обобществлено, даже чистильщики сапог, покрасившие свои ящики в красно-черный цвет, стали общественной собственностью. Официанты и продавцы глядели клиентам прямо в лицо и обращались с ними как с равными, подобострастные и даже почтительные формы обращения временно исчезли из обихода. Никто не говорил больше “сеньор” или “дон”, не говорили даже “вы”, все обращались друг к другу “товарищ” либо “ты”».

По прибытии в город в первый раз Блэр получил выговор от заведующего гостиницей, в которой остановился, за попытку дать чаевые лифтеру. Оказывается, чаевые были запрещены законом. Бросались в глаза революционные плакаты, из громкоговорителей гремели революционные песни. «Но удивительнее всего был облик самой толпы, -писал Оруэлл. - Глядя на одежду, можно было подумать, что в городе не осталось состоятельных людей. К “прилично” одетым можно было причислить лишь немногих женщин и иностранцев, - почти все без исключения ходили в рабочем платье, в синих комбинезонах или в одном из вариантов формы народного ополчения. Это было непривычно и волновало. Многое из того, что я видел, было мне непонятно и кое в чем даже не нравилось, но я сразу же понял, что за это стоит бороться. Я верил также в соответствие между внешним видом и внутренней сутью вещей, верил, что нахожусь в рабочем государстве, из которого бежали все буржуа, а оставшиеся были уничтожены или перешли на сторону рабочих. Я не подозревал тогда, что многие буржуа просто притаились и до поры до времени прикидывались пролетариями».

2. Милиция ПОУМ

26 декабря 1936 года Эрик отправился в штаб-квартиру милиции ПОУМ, где находилось еще и представительство НРП, которая дала ему рекомендательное письмо, и, естественно, был встречен с распростертыми объятиями. Для ПОУМ это была редкая удача - известный английский писатель изъявил желание стать рядовым бойцом ее милиции. В момент, когда прибыл Блэр, из Великобритании поступил ценный груз - самолет с медицинским оборудованием для милиции. Джон Макнейр, отвечавший за прием добровольцев из Англии в милицию ПОУМ, уехал встречать самолет. В офисе находился его помощник журналист Чарлз Орр, редактор двухнедельного бюллетеня на английском языке «Испанская революция» (The Spanish Revolution). В ожидании Макнейра Оруэлл несколько часов беседовал с Орром.

Последний считал затем, что имено он перетянул Оруэлла на сторону ПОУМ: «К счастью, я думаю, мы смогли овладеть им, прежде чем он оказался в руках коммунистов»⁴⁰⁴. Макнейр же, услышав о желании известного писателя вступить в милицию, задал Оруэллу только один вопрос: не сталинист ли он. Получив отрицательный ответ, Макнейр предложил Блэру поработать в его штаб-квартире, затем побывать на разных фронтах и после этого написать книгу об испанских событиях. Оруэлл отказался, сказав, что журналистика - «дело вторичное и основная причина, по которой он приехал, состоит в том, чтобы воевать против фашизма». Тогда Макнейр отвел Оруэлла к командиру милиции Хосе Ровира, который сообщил новичку, что воевать тот будет на Арагонском фронте⁴⁰⁵.

После записи в милицию Оруэлл был отправлен в Ленинские казармы, находившиеся на окраине Барселоны в бывшей конюшне. Вначале ему пообещали, что он отправится на боевые позиции уже на следующий день. Но проходили дни, а Оруэлла на фронт не отправляли. Военной подготовки с новобранцами пока что не проводили. Заставляли их лишь ходить строем и чистить оружие. Еще с новобранцами проводились «политические занятия», на которых разъяснялись догмы классовой борьбы в полу-анархистской трактовке ПОУМ и рассказывалось о структуре милиции, причем подчеркивались ее преимущества по сравнению с регулярной армией.

Блэр, хотя он никогда не был в полном смысле слова военным, отлично понимал, что милиция представляет собой простое ополчение, участники которого поверили, что на голом энтузиазме ногами растопчут хорошо вооруженные, обученные и дисциплинированные регулярные формирования генерала Франко. В очерках «Памяти Каталонии» Оруэлл позже вспоминал именно об этом: «Рабочее ополчение, спешно сформированное профсоюзами в начале войны, по своей структуре еще сильно отличалось от армии. Главными подразделениями в ополчении были - “секция” (примерно тридцать человек), “центурия” (около ста человек) и “колонна”, которая, практически, могла насчитывать любое количество бойцов. Моя центурия спала в одной из конюшен под каменными кормушками, на которых еще виднелись имена лошадей. Все лошади были реквизированы и отправлены на фронт, но помещение еще воняло конской мочой и прелым овсом».

О своих товарищах по оружию Эрик сохранил теплые воспоминания, хотя и отлично понимал, насколько небоеспособна милиция. Со смесью ужаса и снобистской насмешки он писал о «страшных сценах хаоса», происходивших на «военных занятиях», когда инструктор «сражался» с малограмотными рабочими-добровольцами, жаждавшими устроить великую революцию, но не умевших почистить ствол винтовки тряпкой. «Прошло несколько дней, и новобранцы научились ходить в строю и неплохо вытягиваться по команде “смирно”. Кроме того, они знали, из какого конца винтовки вылетает пуля, но на том и кончались все их военные познания».

Не удивительно, что Блэр, имевший все же некоторый полувоенный опыт (многое, правда, забылось, но восстановить навыки было легче, чем обучаться им заново), уже на следующее утро стал своего рода инструктором. Когда через пару дней Макнейр и Ровира прибыли в Ленинские казармы для инспекции, они с немалым удивлением увидели, что новобранец, одетый в брюки цвета хаки и вполне гражданский свитер, бодро занимается строевыми занятиями с группой испанцев, которые послушно исполняют его команды. «Если бы у нас была сотня таких людей, как он, мы выиграли бы войну»⁴⁰⁶, - заметил Ровира.

Раздражала Блэра страшная грязь, к которой он никак не мог привыкнуть, несмотря на то что в предыдущие годы выполнял самые черные работы, был обитателем ночлежек и просто бродяжничал. У него даже создалось впечатление, что грязь, неаккуратность - это естественный спутник революции: «В казарме царили грязь и беспорядок. Впрочем, таков был удел каждого здания, которое занимали ополченцы. Казалось, что грязь и хаос - побочные продукты революции. Во всех углах валялась разбитая мебель, поломанные седла, медные кавалерийские каски, пустые ножны и гниющие отбросы», - писал он в «Памяти Каталонии». Еще более возмутительной казалась ему безответственность бойцов, явно свидетельствовавшая о том, что не одно «классовое сознание» у них было низким: «Ополченцы без нужды переводили огромное количество еды, в особенности хлеба. Например, из моего барака ежедневно после еды выбрасывалась полная корзина хлеба - вещь позорная, если вспомнить, что гражданское население в этом хлебе нуждалось».

Блэр видел, что в ополченческую милицию нередко записываются бесполезные люди, рассматривавшие ее как своего рода кормушку и часто готовые покинуть ее при первой опасности. Родители записывали пятнадцатилетних мальчиков, не скрывая, что делают это ради десяти песет в день, которые получали добровольцы, а также ради хлеба, который подростки могли передавать родителям. Сами же подростки, однако, довольно быстро забывали о крайне нуждавшихся родителях, и выдаваемые им драгоценные продовольственные продукты гнили или высыхали в отбросах.

После недели бессмысленного обучения боевому искусству (да и чему можно было научиться за эту неделю?) укомплектованная центурия Оруэлла отправилась на боевые позиции. На огромном центральном железнодорожном вокзале Барселоны все происходило примерно так, как изображались эпизоды гражданской войны в России в советских пропагандистских фильмах. Красные знамена, плакаты с лозунгами, заверявшими в скорой победе, громогласные и пустые по содержанию речи политических комиссаров. Эрик Блэр, не терпевший мишуры, начинал всматриваться в изнанку революционного фасада.

На фронте в районе горной гряды Алькубьерре и села под тем же названием, недалеко от города Сарагоса в провинции Арагон (примерно в 200 километрах на запад от Барселоны), куда была направлена центурия Блэра, в это время активные боевые действия не происходили. Воюющие группировки почти все время сидели в окопах, лишь изредка перестреливаясь. Только иногда возникали артиллерийские обстрелы то с одной, то с другой стороны. Но это были скорее всего случайные инциденты, не связанные с какими-то оперативными планами. Столь скучное времяпрепровождение на войне Блэру не нравилось. Он попросил командира почаще давать ему боевые задания и действительно проявил храбрость во время разведывательных вылазок. Однажды он даже побывал в окопах франкистов.

Факт участия известного английского писателя в испанской гражданской войне в рядах милиции ПОУМ был использован поумовцами в пропагандистских целях. Оруэлл был наиболее известным иностранцем, который воевал в ее рядах⁴⁰⁷. Материал о нем появился в бюллетене ПОУМ «Испанская революция», издававшемся на английском языке и распространявшемся в Великобритании, США и некоторых других странах, а также среди англоязычных добровольцев в самой Испании. Помощник Макнейра и рьяный сторонник радикального коммунизма Чарлз Орр написал в бюллетене статью «Британский писатель в рядах милиции». Об Оруэлле здесь говорилось как о «хорошо известном британском авторе, работа которого высоко ценится во всех говорящих на английском языке левых интеллектуальных кругах». Наиболее целесообразным использованием Оруэлла, считал Орр, было бы привлечение его к пропагандистской работе, но Оруэлл, мол, заявил, что принесет наибольшую пользу в качестве рядового бойца на фронте⁴⁰⁸.

Однако хаос, свойственный тылу, продолжался и на фронте. Блэр был вынужден убедиться, что милиция не имела самых элементарных предметов, необходимых современной армии: биноклей, карт, фонарей, ножниц для разрезания проволоки и т. д. Надо, правда, отметить, что, по мнению некоторых других добровольцев, положение было не столь ужасным, как его описывал Оруэлл, и постепенно ПОУМ удалось наладить более или менее удовлетворительное снабжение своих частей⁴⁰⁹. Но командовали частями и подразделениями люди, вообще не имевшие боевого опыта. Во главе того участка фронта, где находился Блэр, был поставлен инженер Георгий Копп (он командовал 3-м полком Ленинской дивизии), выходец из Петербурга, с детских лет живший с родителями в Бельгии. Блэр сблизился с Коппом, помогал ему овладеть командирским искусством, вместе с ним командуя на передовой⁴¹⁰.

Есть сведения, что Копп служил затем в главном штабе Интернациональных бригад⁴¹¹, был арестован республиканскими властями как член ПОУМ. Оруэлл пытался добиться его освобождения, но сделать ничего не сумел. После полутора лет заключения Копп был освобожден, эмигрировал в Великобританию. Только там он вновь встретился с Эриком Блэром и подружился с братом его жены - хирургом О’Шонесси, который стал его лечащим врачом. В конце концов Копп женился на сестре супруги О’Шонесси. Человек храбрый, что подчеркивал Оруэлл в своих воспоминаниях, Копп нелегально работал на англичан в оккупированной нацистами Франции, был разоблачен как британский агент, бежал от ареста, а после Второй мировой войны служил во Французском иностранном легионе⁴¹². Иными словами, Копп был храбрым солдатом, и образ его вдохновлял Оруэлла при описании им испанской гражданской войны.

Другим иностранцем, который произвел впечатление на Блэра и с которым он на время сблизился, был совсем юный 20-летний командир подразделения, занимавшего неудобную позицию на склоне холма. Это был польский еврей по имени Бениамин Левинский, обладавший поразившей Эрика способностью к языкам. Он владел многими европейскими языками и наречиями, что особенно важно было в сложившихся условиях, когда плечом к плечу воевали испанцы, каталонцы, французы, итальянцы, немцы, англичане. Несмотря на то, что ни одним из этих языков Бен не владел в совершенстве, а на некоторых говорил просто ужасно, его все понимали, и он служил коммуникационной связкой между бойцами.

Сам Эрик тоже не был лишен способности быстро учиться. Уже через пару месяцев после появления на Пиренеях он был в состоянии вести разговор по-каталонски, правда, сильно запинаясь и иногда страшно коверкая слова, но понимали его отлично. Что же касается иностранных групп бойцов, то в качестве военных Блэр в наибольшей степени ценил эмигрантов из Германии - активных противников гитлеризма. Он писал позже, что «в радах ополчения ПОУМ служило несколько сот немцев, бежавших из гитлеровской Германии. Их свели в специальный батальон, названный ударным. С военной точки зрения они резко отличались от других отрядов ополчения, больше походя на солдат, чем какая-либо другая часть в Испании, если не считать жандармерии и некоторых соединений Интернациональной бригады».

Понятия дисциплины в испанских добровольческих частях, за исключением тех, что были подчинены коммунистам, не существовало. Прежде чем выполнить поступивший приказ, бойцы принимались обсуждать его и выяснять, не исходит ли он от тайных врагов революции, либералов или советских агентов. В смысле формы республиканцы были одеты кто во что горазд; франкисты носили испанскую военную форму. Но во всем остальном, как с удивлением отметил Блэр, когда увидел первых солдат Франко - дезертиров и пленных, - «они были неотличимы от нас самих... они ничем не отличались от наших, если не считать комбинезонов цвета хаки».

Беспорядок, неустроенность, грязь, с которыми Оруэлл столкнулся еще в Барселоне, на фронте проявлялись во много раз больших масштабах. Оружия почти не было. Самому Эрику досталась, и это была большая удача, старая немецкая винтовка фирмы «Маузер» с расколотым прикладом и проржавевшим стволом. Похоже, что из этого «оружия» он так и не произвел ни единого выстрела. Получил ли он позже новую винтовку, неизвестно. Позиция центурии представляла собой баррикаду из мешков с песком. Над ней развевался красный флаг, но, подойдя ближе, можно было почувствовать тошнотворную вонь. Все отбросы сваливались прямо у позиции - гнилые хлебные корки, ржавые банки и даже экскременты.

Все более очевидной для Блэра становилась небоеспо-собность если не всей испанской республиканской армии, то, по крайней мере, тех ее частей, которые формировались на добровольной основе поумовцами и анархистами (о качествах других соединений он просто не был в состоянии судить). С безусловным преувеличением, но и весьма образно, отражая в сатирической форме реальную ситуацию, он вспоминал: «Бывали ночи, когда мне казалось, что двадцать бойскаутов с духовыми ружьями или двадцать девчонок со скакалками легко могут захватить нашу позицию». Тем не менее Оруэлл продолжал успокаивать себя соображениями о том, что при всех недостатках, некомпетентности и явной нехватке порядка в рядах милиции она представляла собой подобие модели будущего бесклассового общества, что общность людей, составной частью которой он стал, может послужить неким примером в будущем. Воспроизводя свои тогдашние наблюдения и мысли, он позже писал: «В лице ополчения стремились создать нечто вроде временно действующей модели бесклассового общества. Конечно, идеального равенства не было, но ничего подобного я раньше не видел и не предполагал, что такое приближение к равенству вообще мыслимо в условиях войны».

Можно было восхищаться анархическим отсутствием порядка и дисциплины, которые прикрывались «сознательным исполнением своего долга», можно было пренебрегать казавшимися второстепенными злоупотреблениями (ленью, грязью, почти откровенным обманом и т. п.), но следовало признать, что воевать такая армия фактически не была в состоянии и что перенесение подобных порядков на гражданскую жизнь в том случае, если бы анархисты вместе с поумовцами пришли к власти и попытались построить «свое» общество, завершилось бы катастрофой. Оруэлл не только не пытался построить прогнозы относительно того, к чему могла привести победа испанских революционеров, но даже не формулировал возможность такой перспективы. Тем не менее именно испанский опыт стал источником будущего неприятия корней тоталитаризма и «бюрократического коллективизма», легших в фундамент вожделенного социального равенства, отвергнутого в конце концов Оруэллом, но провозглашенного во времена испанской гражданской войны.

В любом случае при всем восхищении Оруэлла равенством, братством, самоотверженностью тех, кого он наблюдал на фронте и в Барселоне, происходившее было лишь поверхностным, временным явлением, скрывавшим существование глубоких социальных расхождений, взаимную неприязнь, лицемерно скрытое раздражение тех, кто был отстранен от власти, искусственное подавление естественных для Испании хозяйственных отношений, имевших в своей основе рыночную экономику и частную собственность. Оруэлл должен был понимать, не мог не понимать, обладая значительным политическим и житейским опытом, что такая ситуация неизбежно завершится взрывом. А этот взрыв должен был стать еще более разрушительным вследствие того, что в качестве противостоявших сторон выступали не только социально враждебные, но и близкие в классовом отношении силы, отягощенные собственными догмами, политическими симпатиями и антипатиями к СССР, ненавидевшие друг друга сильнее, чем противостоявших им мятежников Франко. А на эту и без того сложную взрывоопасную смесь накладывались действия засланной в Испанию советской агентуры, прилагавшей по распоряжению Москвы все силы для физического уничтожения ПОУМ.

К тяжкой окопной жизни Эрик Блэр, несмотря на опыт скитаний и ночлежек, приспособлен не был. В дневнике, который он вел в эти месяцы, все чаще упоминалось отсутствие или, по крайней мере, крайняя нехватка дров, особенно в первые недели пребывания на фронте, когда все еще стояла зима. Единственным пригодным для хорошей топки доступным растением был тростник, заросли которого находились как раз между позициями республиканцев и франкистов. Так что собирать топливо приходилось под огнем, обычно ленивым, но иногда ураганным.

Боевые порядки находились на высоте до 1000 метров, было холодно, несмотря на то, что температура редко опускалась ниже нуля. Дули пронизывающие ветры и, что особенно мучило бойцов, шли проливные дожди. «Достаточно было пятнадцатиминутного дождя, чтобы превратить нашу жизнь в муку. Тонкий слой земли, покрывавший известняк, превращался в слизистую жижу, по которой неудержимо скользили ноги, тем более что ходить приходилось по склонам холма. Темной ночью я, случалось, падал пять-шесть раз на протяжении двадцати метров, а это было опасно, ибо затвор заедало из-за набившейся в него грязи. На протяжении многих дней грязь покрывала одежду, башмаки, одеяла, винтовки. Я захватил с собой столько теплой одежды, сколько мог унести, но многие из бойцов были одеты из рук вон плохо».

Как-то Эрик записал в дневник, какие именно вещи были у него: толстая нательная рубаха и кальсоны, фланелевая верхняя рубаха, два свитера, шерстяной пиджак, кожаная куртка, вельветовые бриджи (единственная обязательная часть «военной» формы, принятая в милиции), обмотки, толстые носки, ботинки, тяжелый плащ-дождевик, шарф, кожаные перчатки с подбивкой и шерстяная шапка. Имея в виду больные легкие нашего героя, ранее мучившие его бронхиты, неоднократные тяжелые пневмонии, просто чудом выглядит, что он ни разу не простудился, а малейшая простуда могла для него в боевых условиях окончиться фатально. Позже Оруэлл писал, что согревал себя на фронте, читая любимые стихи⁴¹³. Конечно, поэзия согревала душу, но что касается тела, тут можно усомниться. Скорее всего проявлялся известный многим фронтовикам нервный синдром, когда в условиях крайних трудностей воля напрягается настолько, что в состоянии хотя бы на время преодолеть болезни, даже хронические.

Эйлин, посетившая Эрика после двух с половиной месяцев на передовых, нашла своего мужа в усталом, но вполне приличном состоянии. Она писала своей матери, что сравнительно недалеко от линии фронта находился полевой госпиталь, где работал врач, связанный с ПОУМ. Он недавно осматривал Эрика и нашел его вполне годным к строевой службе, хотя и крайне переутомленным. Впрочем, Эйлин была потрясена тем, какая невероятная грязь была в этом госпитале, а сам «доктор явно никогда не мыл руки»⁴¹⁴. Тем не менее в конце марта Эрик Блэр оказался в этом грязном госпитале в немытых руках связанного с ПОУМ врача. Пациент случайно сильно порезал себе руку. Рана опасно нагноилась, возникла опасность заражения крови.

В госпитале у Блэра украли все сколько-нибудь ценные вещи, включая, что было особенно досадно, фотоаппарат. Сохранилась его переписка с Эйлин. Эрик послал жене те несколько фотографий, которыми пренебрегли воры, а она вознаградила мужа продуктовой посылкой и коробкой сигар. В госпитале он предпочитал их самокруткам. «Ты действительно замечательная жена, - писал Оруэлл Эйлин. - Когда я увидел сигары, мое сердце размягчилось. Они решат все табачные проблемы на долгое время... Не беспокойся обо мне, мне гораздо лучше, и я собираюсь возвратиться на фронт завтра или послезавтра. К счастью, заражение руки не распространяется дальше и уже почти зажило, хотя, конечно, рана еще открыта. Я могу пользоваться рукою почти без проблем, собираюсь сегодня побриться, впервые за пять дней»⁴³⁶.

Тем не менее еще пять дней Оруэллу пришлось провести в госпитале. Он позже писал по поводу госпиталя в «Памяти Каталонии»: «В конце марта у меня выскочил нарыв на руке, нарыв пришлось вскрыть, а руку подвесить на перевязь. Не было, однако, смысла из-за такого пустяка везти меня в госпиталь в Сиетамо, и я остался в так называемом госпитале в Монфлорите, который был, по существу, перевязочным пунктом. Я провел там десять дней, часть времени пролежав в постели. Практиканты [так называли фельдшеров] украли у меня практически все ценные вещи, в том числе фотоаппарат... На фронте все воруют, это неизбежный результат плохого снабжения, но особенно отличаются госпитальные работники. Позднее, в барселонском госпитале, я встретил американца, прибывшего в Интернациональную бригаду на судне, торпедированном итальянской подводной лодкой. Американец рассказывал, что когда его раненого несли на берег, то санитары, вталкивая носилки в машину, успели снять с него наручные часы».

Если от холода страдали все бойцы и командиры, то невозможность умыться, вынужденное пренебрежение элементарной гигиеной, подлинная мука по этому поводу были особенностями англичанина и горстки других иностранцев, да и то только на первых порах. «Позиция немилосердно воняла, за нашей небольшой баррикадой всюду валялись кучи кала, - откровенно рассказывал писатель в “Памяти Каталонии”. - Некоторые из ополченцев испражнялись в окопе, вещь омерзительная, особенно когда ходишь в темноте. Но грязь меня никогда не беспокоила. О грязи слишком много говорят. С удивительной быстротой привыкаешь обходиться без носового платка и есть из той же миски, из которой умываешься. Через день-два перестает мешать то, что спишь в одежде. Ночью нельзя было, конечно, ни раздеться, ни снять башмаков; следовало постоянно быть готовым к отражению атаки. За восемьдесят дней я снимал мою одежду три раза, правда, несколько раз мне удавалось раздеваться днем. Вшей у нас не было из-за холода, но крысы и мыши расплодились в большом количестве. Часто говорят, что крысы и мыши вместе не живут. Оказывается, они вполне уживаются - когда есть достаточно пищи».

3. Барселона, май 1937 года

Эйлин Блэр приехала в Барселону в середине февраля и первоначально собиралась служить в каком-нибудь санитарном подразделении. Но когда она обратилась в руководство НРП, то получила предложение работать в Испании в качестве помощницы и секретаря Макнейра в Барселоне. Предложение она приняла. К самому Макнейру Эйлин относилась со свойственной ей иронией⁴¹⁵, но работу приняла со всей ответственностью. Эйлин оказалась удачной кандидатурой, так как владела французским языком, быстро печатала на машинке и умела стенографировать. При рекомендации на секретарскую работу в Барселоне безусловно учитывалось, что ее муж служит в милиции ПОУМ, связанной с НРП. В газете «Нью лидер» (New Leader) даже появилось сообщение об отъезде «миссис Блэр, жены Эрика Блэра» в Испанию 15 февраля 1937 года⁴¹⁶. Чарлз Орр с полным основанием писал об Эйлин как о великолепном секретаре⁴¹⁷. Это не удивительно, ведь Эйлин получила в

Лондоне специальное образование для такого рода работы, окончив соответствующие курсы.

Эрику дали короткий отпуск, чтобы он мог повидаться с женой. Это был, наверное, единственный крохотный этап их совместной жизни, когда супруги не выясняли отношений. Несмотря на кажущееся затишье, над их головами висела смертельная опасность, а Эрик и Эйлин, при стремлении каждого из них настоять на своем, относились друг к другу с подлинной теплотой. Барселона, в которой Эрик не был примерно два месяца, произвела на Блэра тягостное впечатление. Город, в котором только недавно произошла «социальная революция», опять стал «буржуазным»: «Я, помнится, вошел с женой в галантерейный магазин на Рамблас, чтобы купить пару носков. Продавцы гнулись в три погибели перед покупателями, они кланялись и потирали руки, как этого не делают теперь даже в Англии, где это было так принято двадцать или тридцать лет назад. Незаметно, украдкой вернулся старый обычай давать на чай. Рабочие патрули были распущены, а на улицах снова появилась довоенная полиция. За этим сразу же последовало открытие кабаре и шикарных публичных домов, многие из которых были в свое время закрыты рабочими патрулями».

Блэр никак не мог понять, что город просто возвращался к нормальной жизни, вопреки потугам анархистов и той самой ПОУМ, с которой он, как и его жена, оказались связаны. У революционных организаций не хватило сил сохранить диктатуру, установленную в первые месяцы гражданской войны. Режим страха и покорности перед революционерами, навязанный анархистами и поумовцами средним слоям Каталонии, имущественной и интеллектуальной элите, отступал перед свойственным человеку естественным стремлением жить.

Революционеры, однако, не складывали оружия. Андрес Нин продолжал быть министром юстиции в правительстве Каталонии, разрушая это правительство изнутри и саботируя наведение хоть какого-то, пусть республиканского порядка в регионе. Назревало вооруженное столкновение между революционерами и республиканцами.

К этому времени Оруэлл отчетливо понимал, что схватка произойдет между Социалистической рабочей и Коммунистической партиями, с одной стороны, и ПОУМ и анархистами, с другой, причем победителем в этой битве окажется Франко. Идеологически и эмоционально Оруэллу были намного ближе поумовцы и анархисты с их близостью к народным низам, стремлением сочетать войну против Франко с тем, что они называли революцией и социалистическими преобразованиями, с решительным осуждением сталинской диктатуры в СССР. При этом Оруэлл искренне пытался оставаться независимым. Он пришел к выводу, что быть аполитичным аморально, но, занимая определенную политическую позицию, нельзя связывать себя с конкретной группой или партией, ибо воля любой партии суживает кругозор, лишает творца возможности трезво судить о реально происходящем. Таковы были те нравственные, политические, даже эстетические уроки, которыми постепенно начинал овладевать писатель Оруэлл, наблюдая происходившее в Испании.

После пары дней, проведенных с женой, Эрик возвратился в свою часть. В середине марта Эйлин в свою очередь побывала на передовых позициях, посетив мужа⁴¹⁸. Как раз во время их встречи позиции были обстреляны франкистами. Эйлин писала потом, что «никогда не получала большего удовольствия»⁴¹⁹. Потребность в острых ощущениях оставалась для нее главной движущей силой.

В конце апреля в Барселоне произошли стычки между поумовцами и коммунистами. В результате переговоров Нина с руководителями испанской компартии Хосе Диасом и Долорес Ибаррури ненадолго было заключено перемирие. Через несколько дней, 3 мая, стычки возобновились и приобрели характер кровопролитной битвы. В связи с этим небольшой отряд милиции, в котором числился Блэр, был отозван в Барселону, и Эрик вновь приехал к жене. Эйлин писала брату о своем противоречивом, но в целом вполне удовлетворительном впечатлении от этой встречи с супругом: «Он приехал совершенно оборванный, почти босоногий, немного завшивевший, темно-коричневый и выглядящий очень хорошо»⁴²⁰.

Отряд Блэра получил задание охранять здание, в котором располагалось руководство ПОУМ и где все эти дни находилась Эйлин. В течение четырех суток Эрик с несколькими своими товарищами, также англичанами, отсиживался на крыше соседнего здания, где находился кинотеатр «Полиорама», наблюдая за столкновениями противоборствующих сторон: анархистов и поумовцев с отрядами республиканского правительства и коммунистическими группами. В бой с испанцами, однако, англичане не вступали, предоставляя им самим возможность разобраться в клубке противоречий.

По отчетам Оруэлла, майские события 1937 года в Барселоне развивались следующим образом⁴²¹. 25 апреля власти закрыли барселонскую анархистскую газету, которая обвинила коммунистов в том, что те создали тайную тюрьму для своих противников. В тот же день было найдено тело убитого коммунистического деятеля Роллана Кортада, в чем, естественно, были обвинены анархисты. Похороны Кортада 26 апреля завершились первой вооруженной стычкой коммунистов с анархистами и поумовцами, и республиканские власти начали аресты членов обеих организаций. 2 мая операторы центральной телефонной станции Барселоны отказались соединить президента республики Мануэля Асанья с главой каталонского правительства Луисом Компанисом, заявив, что все линии перегружены. Теперь уже против анархистов и ПОУМ было настроено еще и центральное руководство страны⁴²².

На следующий день, 3 мая, отряд полиции под командованием члена Объединенной социалистической партии Каталонии⁴²³ коммуниста Родригеса Саласа захватил взбунтовавшуюся телефонную станцию на площади Каталонии. Станция находилась под «рабочим самоуправлением», а фактически под контролем профобъединений - Национальной конфедерации труда (носившей анархо-син-дикалистский характер) и Всеобщего союза трудящихся (примыкавшего к Социалистической рабочей партии)⁴²⁴. Оба профсоюза, несмотря на принадлежность к конкурирующим революционным партиям, на основании пакта о единстве действий до инцидента 2 мая работали бесконфликтно. Теперь, когда на профсоюзное управление предприятием было «совершено покушение», в Барселоне началась всеобщая стачка. За стачкой - бои между милицией ПОУМ и анархистскими отрядами, с одной стороны, и республиканской полицией, вооруженными коммунистами и каталонскими националистами, с другой. Стали возникать квартальные комитеты обороны, которые овладели большей частью города.

5 мая из Валенсии, где размещалось центральное правительство страны, прибыли официальные представители для переговоров, сопровождаемые, между прочим, хорошо вооруженной крупной воинской частью. 6 мая ПОУМ и оба профцентра призвали к прекращению огня. Оруэлл свидетельствовал, что это требование было выполнено не сразу. Бойцы покидали баррикады, «бешено проклиная предательство». По официальным данным, в ходе трехдневных боев в Барселоне погибло не менее 500 человек, свыше тысячи было ранено. Но это не был еще конец кровопролития. После завершения боев центральное правительство направило в Барселону 5 тысяч солдат «для наведения порядка». Начались обыски в частных домах и на улицах, конфисковывалось оружие, и тех, у кого оно обнаруживалось, подвергали аресту и даже расстрелу на месте.

В коммунистической пропаганде и в угодных Сталину донесениях, направляемых советскими и коминтернов-скйми представителями в СССР, вооруженное столкновение было представлено как заранее спланированный заговор ПОУМ и анархистов с целью захвата власти по заданию франкистов и их германских покровителей⁴²⁵. Республиканские власти действительно решили пожертвовать ПОУМ с тем, чтобы сохранить хорошие отношения с СССР и продолжать получение советской военной помощи⁴²⁶. Одновременно республиканское правительство Испании стремилось остановить социальную революцию, навязанную стране анархистами и ПОУМ и вызвавшую военный мятеж Франко. Так что у республиканцев было много причин для расправы с ПОУМ и анархистами.

Любопытно, что в архиве Коммунистического интернационала сохранилось дело с весьма характерным заголовком «Доклад о деятельности английской секции ПОУМ и ее членов. Сообщения о лицах, являвшихся шпионами в Испании по заданиям английской и американской разведок или заподозренных в этом»⁴²⁷. Фамилии Блэр в списках не было. В Испании Эрик Блэр не проявлял общественно-политической активности, оставаясь только фронтовиком. Про майские события, без политических оценок, Оруэлл написал: «В городе кошмарная атмосфера. Мы живем, как в сумасшедшем доме».

Куда более впечатляющую картину обрисовал 19 мая одному из руководителей Коммунистической лиги США Мартину Аберну американский сторонник Троцкого, фронтовой товарищ Блэра Гарри Милтон: «ПОУМ разгромлена. Ее газеты и типография, все учреждения и здания захвачены. Все находившиеся там арестованы. Большинство руководителей, включая Нина, находятся в тюрьме. Каждый иностранец, не являющийся сталинистом, на подозрении и очень-очень многие арестованы. Произведены сотни арестов. Улицы переполнены вооруженными боевиками и возобладал просто гитлеровский террор. Никакой связи с заключенными нет; подготовляется гигантский показательный процесс. Обвинение: преступный политический заговор с германскими и итальянскими фашистами. Я скрываюсь, как крыса, за которой гонятся. В моей гостинице появились детективы. К счастью, клерк, говорящий по-английски, предупредил меня»⁴²⁸.

28 мая правительство формально закрыло газету ПОУМ «Борьба» (La Batalla, «Баталъя»), а 16 июня объявило эту организацию вне закона по обвинению в «троцкистско-фашистском заговоре» и отдало приказ об аресте Нина и других активистов. Происходили расправы на улицах; аресты и убийства в случае сопротивления становились обыденным явлением. Расстреливали в тюрьмах. В Каталонии была введена цензура. Были созданы концентрационные лагеря с жестким режимом.

Операцией по истреблению поумовцев руководил А. Орлов (вскоре ставший невозвращенцем и эмигрантом в США!)⁴²⁹. Его «мобильной группой» 16 июня был похищен из тюрьмы и убит Нин. Операцией непосредственно руководил заместитель Орлова майор госбезопасности Н. И. Эйтингон. В советском полпредстве в Мадриде он был известен как Наумов. В Испании его знали как Котова и Пьера. В физическом уничтожении Нина Эйтингон непосредственно не участвовал - убийством руководил лично Орлов⁴³⁰. В операции участвовал также советский боевик, известный в Испании как Макс и Фелипе - И. Григулевич, будущий организатор первого покушения на Троцкого в Мексике в мае 1940 года, организатор несостоявшегося покушения на югославского диктатора И. Броз Тито. В личном деле Григулевича в архиве КГБ СССР (ныне Архив ФСБ РФ) содержится высокая оценка его «руководящей роли в ликвидации троцкистов во время гражданской войны в Испании»⁴³¹.

Похищение Нина было инсценировано как его «освобождение» самими поумовцами, и в том, что это произошло, советские агенты и испанские коммунисты обвинили испанские республиканские власти. При этом никаких следов убийства Нина обнаружено не было. Попытки же членов испанского республиканского правительства предположить, что Нина похитили и убили советские агенты, были с гневом отвергнуты коммунистическими членами кабинета министров как выпады против «единственного друга» Испанской республики⁴³². По указанию из Москвы была проведена реорганизация испанской Службы военных расследований - контрразведки, которую вывели из подчинения военному министру, поставив во главе ее доверенных членов компартии Испании. Контроль за работой контрразведки в Барселоне осуществлял теперь представитель НКВД⁴³³.

Советская агентура занималась не только террором, но и дезинформацией. Ею, в частности, распространялись злонамеренные слухи о «проникновении германских агентов в троцкистские крути Барселоны», о подготовке поумовцами покушений против деятелей компартии Испании, о связях между ПОУМ и мятежниками и т. п. С этой целью Орлов, Эй-тингон и их помощники фабриковали документы, которые должны были враждебно настроить в отношении ПОУМ и власти, и население⁴³⁴. Эрик Блэр про все это наивно считал, что между двумя революционными силами, решающими общие задачи, произошло случайное, хотя и приведшее к большому кровопролитию, недоразумение.

Дело в том, что, восприняв перемирие после майских боев как естественное завершение бессмысленной свары тех, кто находился в едином боевом лагере, Оруэлл в соответствии с приказом руководства милиции ПОУМ вновь отправился на боевые позиции своего отряда на Арагонском фронте в районе города Уэска, куда прибыл 10 мая. Эйлин же в это время возобновила работу в офисе представительства НРП в Барселоне. Перед отъездом из Барселоны Блэр познакомился с 24-летним немецким левым социал-демократом Вилли Брандтом, членом Социалистической рабочей партии, родственной британской НРП и испанской ПОУМ. Будучи эмигрантом в Норвегии, Брандт отправился в Испанию в качестве корреспондента норвежских газет. Блэр и Брандт произвели друг на друга хорошее впечатление сходством политических симпатий и пониманием того, что испанская компартия служит не столько делу республики, сколько государственным интересам СССР⁴³⁵. Можно полагать, что оценки более опытного в испанских делах Блэра в тот момент оказались очень полезны Брандту - будущему руководителю германской Социал-демократической партии и канцлеру ФРГ⁴³⁶.

4. Возвращение на фронт и ранение

Между тем на фронте 15-тысячная группировка правительственной республиканской армии под командованием генерала Себастьяна Посаса осаждала франкистский гарнизон города Уэска и готовилась к его штурму. Бойцы поумовских и анархистских частей здесь преобладали. Их боевой энтузиазм вынуждены были признавать даже советские и коминтерновские представители, относившиеся к ним крайне враждебно. «Солдаты хотят сражаться», - отмечал один из них в рапорте за подписью «Сид»⁴³⁷. Тот же «Сид» отмечал, что, в то время как поу-мовцы и анархисты находятся на фронте, коммунистическая дивизия им. К. Маркса пребывает в тылу «в силу обстоятельств» - для поддержания порядка и подавления инакомыслия в Каталонии⁴³⁸.

Силы республиканцев преобладали, но бои под Уэской окончились поражением республиканцев. Они отступили, потеряв около 40% армии. Отчасти поражение объяснялось тем, что, подстрекаемые советскими представителями, в том числе генеральным консулом СССР в Барселоне Антоновым-Овсеенко, подозревавшим испанских коман-диров-анархистов в предательстве (и сообщавшим об этом в Москву Сталину)⁴³⁹, испанские военные власти не оказали войскам под Уэской должной поддержки.

Эрик Блэр не смог быть непосредственным свидетелем этого поражения. Еще до поездки в Барселону он был повышен в должности и сменил подразделение. Он был назначен сначала политическим делегатом (то есть комиссаром), затем помощником командира и, наконец, командиром небольшого отряда в составе 30 англичан и других добровольцев из Великобритании и США. Блэр был повышен и в звании. Теперь он стал младшим лейтенантом (а был капралом). Отряд считался частью Интернациональной милиции (в отличие от Интернациональных бригад не находившейся под контролем коммунистов). Интернациональная милиция провозгласила себя «чисто антифашистским», политически нейтральным отрядом, пытаясь избежать таким образом участия в межпартийных столкновениях испанских революционеров. Здесь были интеллектуалы, сражавшиеся во имя идеалов (к ним относился Эрик Блэр); фундаменталисты, сражавшиеся во имя того, чтобы разгромить мятежников, и «пролы» (сокращение от «пролетарии»), послушно выполнявшие (или не выполнявшие) данные им приказы⁴⁴⁰.

«Пролы» - звучало как снисходительно-презрительная кличка по отношению к не очень грамотной и в политическом отношении, и в смысле общего образования части бойцов. Может быть, этот термин придумал сам Оруэлл (он встречался в его публицистике), может быть, кто-то другой, но писатель хорошо его запомнил и через десяток лет использовал в своем антитоталитарном романе для обозначения основной массы населения - толпы, озабоченной только своим призрачным благополучием, легко поддающейся любому внушению.

До Блэра отрядом командовал Роберт Эдвардс, член Национального совета НРП, руководитель партийной организации в графстве Ланкашир, которого обычно называли просто Боб. С Бобом у Эрика (его заместителя) установились дружеские отношения, тем более что он регулярно выступал в качестве журналиста в партийной газете «Нью Лидер». Назначение Эдвардса командиром было несколько анекдотично. Прежде чем разочароваться в «отечестве трудящихся», в советской системе, он посетил Москву и там был провозглашен почетным командиром полка Красной армии. В Испании это почетное воинское звание сочли подлинным и назначили Боба командиром в чине полковника. Впрочем, будучи абсолютно штатским человеком, Эдвардс старался вести себя «по-военному» и проявил немалое мужество на фронте.

Блэр тоже был смелым. Но описание его бесстрашия - типичный штрих в истории испанской гражданской войны. Эдвардс вспоминает: «Он был совершенно бесстрашным. Примерно в 700 ярдах от наших линий и очень близко к пулеметному посту фашистов находилось большое картофельное поле. Война вторглась в сбор урожая, а там оставался чудесный картофель. Оруэлл решил, что человека, если он будет ползти по-пластунски, на таком расстоянии не смогут достать пулеметчики. Брав мешок (примерно три раза в неделю), он заявлял: “Я иду за картошкой”... Он говорил: “Они не смогут в меня попасть. Я это уже доказал”»⁴⁴¹. Действительно, опасные экспедиции за провизией завершились благополучно.

Еще одним британцем, с которым Блэр сблизился на Арагонском фронте, был Джон Донован по прозвищу Пэдди («Яростный»). Джон был «соседом» Оруэлла по траншее. Он украсил ее красным флагом с серпом и молотом и не вполне осмысленной надписью «НРП, английская секция, ПОУМ»⁴⁴². Джон тоже считал Эрика Блэра смелым бойцом, который «всегда стремился к действиям, не хотел отлеживаться и пережидать, всегда брал на себя инициативу». Донована удивляло при этом, что его товарищ в любую свободную минуту что-то писал, даже глубокой ночью, при свече. Он непрерывно курил, причем не покупные сигареты, а самокрутки. «Чуть не убил меня своим черным табаком», - ворчливо жаловался Донован⁴⁴³, не подозревавший, что курильщик Блэр серьезно болен. Оруэлл на свое здоровье на фронте никогда не жаловался.

Еще один сосед по окопу - американец Гарри Милтон, фанатичный последователь Троцкого и активный член Коммунистической лиги Америки - пытался убедить Эрика в полной правоте своего вождя. Как раз в это время создавался IV Интернационал, и Милтон убедительно разоблачал перед Оруэллом сталинизм, подкрепляя свои эмоциональные рассказы многочисленными достоверными фактами. Однако Блэр не собирался превращаться тогда в том числе и в «троцкиста», хотя Милтон считал, что почти перетянул Оруэлла на свою сторону. Через десятки лет он уверенно говорил в беседах с американскими журналистами, что оказал существенное влияние на мировоззрение Эрика Блэра, и это влияние было особенно важным для создания антитоталитарного романа Оруэлла⁴⁴⁴. Тем не менее Блэр к троцкистам не примкнул, хотя и стал открытым врагом сталинизма.

Хотя Блэр считал себя в первую очередь солдатом республиканской армии, он не расставался с мыслью о необходимости собственными глазами увидеть, как идут военные действия на других фронтах и как сражаются отряды, связанные с другими партиями. Коммунистические и республиканские пропагандистские источники постоянно сообщали о подвигах Интернациональных бригад, которые комплектовались главным образом компартиями и находились под руководством представителей Коминтерна. После пребывания в Барселоне он решил, по крайней мере на время, оставить милицию ПОУМ и записаться в Интернациональную бригаду, чтобы принять участие в военных действиях на Мадридском фронте, который, безусловно, был главной ареной гражданской войны.

Намерение Блэра его товарищи встретили в штыки, и это было не удивительно. Боб Эдвардс пытался убедить его, что он совершает серьезную ошибку, и даже назвал Блэра «кровавым бумагомарателем», приехавшим в Испанию, чтобы собрать материал для новой книги⁴⁴⁵. Это было несправедливо, ибо писатель Оруэлл был неотделим от младшего офицера Блэра. Блэр стремился как можно лучше воевать, Оруэлл - как можно более объективно описать войну. Одно от другого оторвать было невозможно. Он объяснял друзьям, что много слышал не только о героизме и дисциплине в Интернациональных бригадах, но и о жестоких репрессиях, проводимых в основном советской агентурой. Все это Блэр стремился проверить лично. Ни он, ни его товарищи, разумеется, не имели понятия о том, что Интернациональные бригады были буквально наводнены агентами НКВД. Об этом стало известно лишь через многие годы⁴⁴⁶.

На протяжении всего времени пребывания в Испании Оруэлл вел дневник. В письме Л. Муру Эйлин свидетельствовала, что Эрик «ведет довольно хороший дневник, и я очень надеюсь на книгу»⁴⁴⁷. Эйлин помогала мужу в работе, печатала его записи, включая дневник; тетрадь дневника была конфискована у нее, когда начались преследования ПОУМ. Был слух, что дневник этот был затем передан советским агентам и хранился в архиве НКВД в Москве. П. Дэвисон, опубликовавший сравнительно недавно дневники Оруэлла отдельным изданием (ранее они частично включались в собрания сочинений)⁴⁴⁸, считает почти бесспорным, что одна или две тетради испанского дневника Оруэлла находятся в архивах в Москве, по-видимому в архиве ФСБ России, вместе с досье писателя.

В начале 2013 года мы запросили Центральный архив ФСБ России и получили вполне ожидаемый ответ, датированный 1 марта 2013 года: «Личных дневников Джорджа Оруэлла на хранении не имеется». Насколько это соответствует действительности, судить трудно.

В конце концов, отчасти в результате уговоров собратьев по фронтовой линии, отчасти в результате собственных размышлений Блэр отказался от перехода в Интернациональную бригаду, поняв, что это может поставить под сомнение его репутацию как человека независимого. Отряды ПОУМ, хотя они также были связаны с определенной партийно-политической позицией, в его представлении были более самостоятельными - по крайней мере они не находились в зависимости от мощной внешней силы, каковой являлся СССР. Можно полагать, что одной из причин, по которым отношение Оруэлла к испанским коммунистам и Интернациональным бригадам, вначале сдержанное, стало откровенно враждебным, стал развернувшийся в полную силу в СССР в 1937 году «большой террор». Почти вся испанская республиканская печать, доступная в Барселоне и на фронте, скрывала факты чисток в СССР, а состоявшиеся в августе 1936-го и в начале 1937 года два судебных процесса в Москве над бывшими партийными вождями представляла как успешную операцию по ликвидации троцкистско-фашистской «пятой колонны».

Была, однако, газета «Баталья», которая, собирая информацию из-за рубежа, в том числе из источников, связанных с Троцким, разоблачала фальсификации процессов и характеризовала их как расправу Сталина с ленинской «старой гвардией». По мнению испанского историка Виктора Альбы (бывшего редактора этой газеты), «Баталья» была первым в мире печатным органом, представившим в истинном свете сущность московских процессов⁴⁴⁹. Только из нее в Испании интернационалисты, в их числе и Блэр, могли узнать правду о происходящем в сталинской империи зла.

Наконец, убедительным аргументом был факт преследования анархистов и поумовцев в Барселоне в мае и позже. Интернбригадовцы не принимали участия в этой расправе, но Блэру было совершенно ясно, что террором занимались отряды, контролируемые коммунистами, что именно коммунисты, выполняя требования советского руководства, были главными инициаторами возникновения «внутреннего фронта» в Каталонии. «Я не могу присоединиться ни к какому подразделению, контролируемому коммунистами», - говорил Оруэлл после майских событий.

Один из биографов Оруэлла так передает чувства, которые владели Эриком Блэром в эти дни: «Он был готов умереть в борьбе против фашизма, но не в бессмысленной стычке между сторонниками различных левых течений. Он быстро осознал, что коммунистическая пуля может попасть в него раньше фашистской. Коммунисты искали способы укрепить свою власть в республике, и уличные столкновения дали им предлог для интенсификации кампании ненависти против ПОУМ»⁴⁵⁰.

Блэр по возвращении на фронт отказался от идеи вступления в Интернациональную бригаду, так как это привязало бы его к коммунистам, но он еще не предполагал, что перемирие в Барселоне будет грубо нарушено компартией, центральным и местным республиканскими правительствами, что начнется погоня за анархистами и поумовца-ми, что их станут обзывать фашистами и троцкистами (не проводя особых различий между теми и другими), призывать «сорвать с них маски», расправиться с ними и перебить их. Когда один знакомый коммунист спросил его, почему он до сих пор не ушел в Интернациональную бригаду, Блэр ответил с горькой иронией: «Ваши газеты говорят, что я фашист. Конечно, с политической точки зрения я буду под подозрением, раз я пришел из ПОУМ»⁴⁵¹. Он с ужасом читал в британской коммунистической газете «Дейли уоркер», распространяемой в Испании, как в Барселоне, дескать, имел место заговор «троцкистов», которые скооперировались с разведкой фашистских государств, готовя почву для морского десанта, и только бдительность славной компартии предотвратила захват города интервентами. Он поймал себя на том, что впервые встретился с таким наглым искажением истины. Эта клевета твердо осела в его сознании, став одним из важных источников будущего романа о тоталитаризме⁴⁵².

Оруэлл собственными глазами видел, как стремившиеся угодить своим хозяевам хорошо оплачиваемые пропагандисты, ничуть не смущаясь, извращают современную историю, только что происшедшие события, как подлинная историческая истина подменяется фикцией, которую воспринимает как правду немалое число доверчивых, одураченных людей, а другие, отлично понимая лживость информации, цинично способствуют ее распространению по политическим причинам, часто маскируемым благородными «антифашистскими» целями. Это был для писателя Оруэлла очень важный урок.

Всего лишь через полторы недели после возвращения на фронт, 20 мая, Блэр был тяжело ранен в шею франкистским снайпером. Он проснулся в этот день очень рано, чтобы сменить на наблюдательном посту американца Гарри Милтона. Заняв пост в пять часов утра, Эрик поднялся над бруствером, чтобы осмотреть местность. Милтон не успел отойти, как услышал выстрел и, оглянувшись, увидел, что Блэр падает на землю. Выстрел был произведен примерно со 150 метров⁴⁵³.

Эрик был в полусознательном состоянии. Говорить он не мог, но дышал, глаза его двигались, он пытался подавать какие-то знаки. Милтон смог остановить кровь, буквально потоком лившуюся из раны, и этим спас жизнь своему товарищу, который мог умереть от сильной кровопотери⁴⁵⁴. На носилках по скользкой дороге Блэра отнесли на перевязочный пункт, затем в тот самый полевой госпиталь в Мон-флорите, в двух с лишним километрах от передовой линии, где Эрик уже побывал раньше. Пуля прошла в одном миллиметре от жизненно важной сонной артерии. Эрик считал, что умирает. Но его разочарование происходившим в Испании было к тому времени столь велико, что в первые секунды мысль о смерти он воспринял с облегчением. Чуть позже им овладели другие чувства: «Я прежде всего подумал... о своей жене. Затем возникло жгучее нежелание покидать этот мир, который, [имея в виду] все сказанное и сделанное, так хорошо мне подходит»⁴⁵⁵.

Своевременно оказанная медицинская помощь спасла Оруэллу жизнь. Через двое суток его состояние заметно улучшилось и он был переведен в тыловой госпиталь в городе Лериде, куда навестить раненого приехала Эйлин. Оруэлл пошел на поправку. Несмотря на большую потерю крови, рана оказалась не очень опасной. Правда, на краткое время он потерял голос, но постепенно начинал говорить, вначале едва шевеля губами, затем шепотом. За несколько недель голос почти восстановился, хотя до конца жизни в речи Эрика теперь часто прорывались высокие свистящие звуки.

После трехнедельного пребывания в госпитале он был отправлен в санаторий ПОУМ им. Маурина (это был один из основателей ПОУМ, взятый в плен франкистами; он находился в заключении до 1946 года⁴⁵⁶). Санаторий был расположен на склоне горы Тибидабо, недалеко от Барселоны. Он был оборудован на базе двух горных вилл, принадлежавших сторонникам Франко и захваченных ПОУМ летом 1936 года. К санаторию присоединили также несколько небольших конфискованных домиков, являвшихся собственностью католического монастыря. Все, таким образом, шло своим чередом: собственность «классового врага» экспроприировалась, чтобы обеспечить собственным активистам отдых и выздоровление. Далеко ли было от этого до формирования нового господствующего слоя, а в отдаленной перспективе и нового господствующего класса?

В санатории, естественно, знали, что Эрик Блэр сражался в милиции ПОУМ. Однако этот «компрометирующий факт», который только повышал авторитет в глазах тех, кто лечился в санатории, не был выдан республиканским властям, хотя среди обслуживавшего персонала, безусловно, были разного рода агенты. То, что в условиях террора против анархистов и ПОУМ рядом с Барселоной существовал санаторий этой организации, свидетельствовал о крайней неразберихе, происходившей не только в Каталонии, но и во всей стране.

Эйлин навещала мужа, но о том, что в Барселоне крайне неспокойно, что идет охота на анархистов и поумовцев, что в любой момент ее саму могут арестовать, не говорила Эрику, чтобы не волновать его. Оруэлл пребывал в тяжелой депрессии, понимая, что из-за ранения ему скоро придется покинуть Испанию. Одновременно он вынужден был признать, что в этой стране теперь абсолютно всё безумно его раздражало. «Я очень ослаб, лишился, казалось, навсегда, голоса, доктора говорили, что я буду годен к фронтовой службе не раньше чем через несколько месяцев, - вспоминал Оруэлл в «Памяти Каталонии». - Рано или поздно мне нужно было подумать о заработке; кроме того, не было особого смысла оставаться в Испании и есть местный хлеб, в котором так нуждались другие. Но основные поводы моего желания уехать были все же эгоистического порядка. Мне надоела страшная атмосфера политических подозрений и ненависти, осточертели улицы, переполненные вооруженными людьми, воздушные налеты, окопы, пулеметы, скрежет трамваев, чай без молока, пища, пропитанная оливковым маслом, табачный голод - одним словом, почти все, что неразрывно связалось для меня с Испанией».

Именно в санатории Оруэлл стал задумываться над тем, что ПОУМ, в милиции которой он служил, придерживается ошибочных социально-политических установок, что его прежний восторг по поводу всеобщего равенства в Барселоне можно отнести к поверхностным наблюдениям, что антикапиталистические мероприятия поумовцев и анархистов попросту разрушают налаженную человеческую жизнь и заводят общество в тупик⁴⁵⁷. Живший с Эриком в одной комнате в санатории активист ПОУМ Фернандес Хурадо, человек разговорчивый и экспансивный, невзлюбивший Блэра за то, что тот слишком кратко отвечал на задаваемые ему вопросы и не реагировал на политические тирады, только после того, как прочитал книгу Оруэлла «Памяти Каталонии», сумел оценить его молчание. Неразговорчивый сосед по палате молчал, потому что разобрался во всех проблемах испанской революции и войны⁴⁵⁸.

5. Уроки испанских событий

Когда Эрик возвратился из санатория в Барселону, оказалось, что ему, да и Эйлин, надо убираться из Испании не по «эгоистическим соображениям», а просто для того, чтобы остаться в живых. Введенная правительством цензура была уже к этому времени настолько эффективна, что Блэр даже не догадывался о барселонском терроре, как и о том, что партия ПОУМ, к которой он примкнул, подвергается суровым репрессиям и его самого в любой момент могут схватить как «троцкиста» и «контрреволюционера». Впрочем, он продолжал считать, что в Испании, наряду с гражданской войной, происходит революция. Эту позицию он сохранил и после отъезда из страны. Он писал в «Памяти Каталонии»:

«Если не считать маленьких революционных групп, существующих во всех странах, мир был полон решимости предотвратить революцию в Испании. В частности, Коммунистическая партия при поддержке Советской России делала все, чтобы предотвратить революцию. Коммунисты утверждали, что на этом этапе революция окажется губительной и что стремиться следует не к переходу власти в руки рабочих, а к буржуазной демократии. Нет необходимости уточнять, почему “либералы” в капиталистических странах заняли сходную позицию. Иностранные капиталовложения играли в испанской экономике очень важную роль».

Оруэлл стремился (но не мог) дать объективный анализ происходивших в Испании событий. Он руководствовался только своими наблюдениями, находясь при этом не в столице, а в каталонской Барселоне либо на передовой. Он занимал предвзятую позицию, которая со временем смягчилась, но от которой он полностью не избавился. Его симпатии были на стороне вполне определенных радикальных сил - анархистов и поумовцев. Ему чужды были позиции республиканцев и стоявшей на умеренных позициях Социалистической рабочей партии. Что же касается компартии, то писатель с полным основанием рассматривал ее как исполнителя воли Москвы. Обычно считавшаяся левой партией, испанская компартия волею судеб оказалась в ходе гражданской войны на правом фланге республиканцев. В испанской гражданской войне все смешалось.

Лишь весьма постепенно складывалась своеобразная концепция Оруэлла, существенно отличавшаяся от оценок как большинства испанских политиков и журналистов, так и зарубежных западных историков и политологов. Сущность этой позиции состояла в том, что силами, препятствовавшими развитию революционного процесса, являлись не только буржуазные партии и социалисты, но также и коммунисты, действовавшие по указанию Сталина. По мнению Оруэлла, общий сдвиг вправо наметился в октябре - ноябре 1936 года, когда СССР начал поставлять правительству Испании оружие, а власть стала переходить от анархистов к коммунистам. В этом было очевидное упрощение и преувеличение, но факт, что в результате появления в Испании советских военных и политических советников, а также многочисленных агентов НКВД, влияние испанской компартии резко усилилось, был бесспорен. «В результате, - писал Оруэлл, - русские имели возможность диктовать свои условия. Нет никакого сомнения, что смысл этих условий был таков: “Предотвратите революцию или не получите оружия”. Не приходится сомневаться и в том, что первый шаг, направленный против революционных элементов - изгнание ПОУМ из каталонского правительства, - был сделан по приказу СССР».

СССР при этом не оказывал прямого нажима, но косвенное воздействие было безусловным и осуществлялось через компартию, считавшую ПОУМ и анархистов своими заклятыми врагами, полагал Оруэлл. Благодаря советской помощи чрезвычайно повысился авторитет коммунистов. В какой-то момент казалось, что именно компартия способна выиграть войну. Советское оружие распределялось через компартию и союзные с нею силы. Коммунисты следили за тем, чтобы как можно меньше этого оружия попадало в руки их политических противников. Наконец, провозгласив «нереволюционную программу», коммунисты смогли привлечь на свою сторону тех, кого путали экстремисты. Число членов компартии значительно выросло, прежде всего за счет выходцев из средних слоев. Война велась теперь по существу на два фронта. Борьба против Франко продолжалась, но одновременно республиканское центральное правительство стремилось вырвать у профсоюзов захваченную ими власть. «Достигалась эта цель с помощью малозаметных маневров (кто-то назвал эту политику политикой булавочных уколов) и в целом очень хитро. Явно контрреволюционные мероприятия не проводились, и до мая 1937 года почти не было необходимости прибегать к силе. Рабочих очень легко было принудить к послушанию с помощью, пожалуй, даже слишком очевидного аргумента: “Если вы не сделаете того-то и того-то, мы проиграем войну”. Само собой разумеется, что от рабочих неизменно во имя высших военных соображений требовали отказаться от того, что они завоевали в 1936 году», - писал Оруэлл. В результате анархисты вынуждены были уступать: обобществление было приостановлено, местные ревкомы распущены, рабочие патрули расформированы (их место заняла довоенная полиция, значительно усиленная и хорошо вооруженная). Промышленные предприятия, находившиеся под контролем профсоюзов, перешли в непосредственное ведение республиканского правительства и его местных органов, отряды рабочего ополчения расформировывались и вливались в регулярную армию с привилегированной офицерской кастой. «Происходило всеобщее “обур-жуазивание”, умышленное уничтожение духа всеобщего равенства, царившего в первые месяцы революции».

Народный фронт в Испании Оруэлл называл союзом врагов. При этом особенностью испанской ситуации, «вызвавшей массу недоразумений за пределами страны», было то, что коммунисты оказались на правом фланге. В действительности, полагал Оруэлл, ничего удивительного в этом не было, ибо тактика коммунистических партий в других странах показала, что «официальный коммунизм следует рассматривать, во всяком случае в данный момент, как антиреволюционную силу». Политика Коминтерна, с полным основанием полагал он, полностью подчинена интересам обороны СССР, зависящей от системы военных союзов, в частности с Францией. Позиция Великобритании была неясна, и поэтому ее компартия выступала против перевооружения. Если же Великобритания вступит в союз с СССР, пророчествовал Оруэлл, английские коммунисты превратятся в патриотов.

Программно-политическая позиция ПОУМ излагалась Оруэллом следующим образом. Так как буржуазная демократия и фашизм - это «названия капитализма», бессмысленно бороться с одной капиталистической формой (фашизмом) во имя другой. Альтернатива фашизму (Оруэлл соглашался с расширительной трактовкой фашизма, хотя идеология и практика сторонников Франко решительно отличались как от итальянского фашизма, так и от германского нацизма) - это рабочий контроль. Позитивная задача ПОУМ в трактовке Оруэлла выглядела следующим образом: «В настоящее время рабочие должны зубами держаться за все, что им удалось вырвать силой; если они пойдут на малейшие уступки полубуржуаз-ному правительству, их наверняка обманут. Необходимо сохранить в нынешней форме рабочее ополчение и милицию, всеми силами препятствуя их “обуржуазиванию”. Если рабочие не возьмут под свой контроль вооруженные силы, вооруженные силы установят контроль над рабочими. Война и революция неотделимы», - писал Оруэлл, видимо считавший себя в этот момент теоретиком революционного движения.

В 1989 году в Национальном историческом архиве в Мадриде были обнаружены документы, свидетельствовавшие о том, какой непосредственной угрозе подвергались в Испании Блэр и его жена. Как оказалось, в июне 1937 года республиканская полиция безопасности направила в находившийся в Валенсии трибунал по делам о шпионаже и предательстве обширный доклад о деятельности «Энрико» Блэра, как он был назван, и его жены Эйлин. Оба они оценивались как «известные троцкисты» и «агенты связи между НРП и ПОУМ»⁴⁵⁹. В докладе подробно рассказывалось о прибытии Блэра в Испанию, об его участии в милиции ПОУМ и о ранении. К счастью для Блэров, полиции не было известно, что из госпиталя Оруэлл был переведен в санаторий. На какое-то время его следы затерялись.

6. Трудный путь на родину

В ночь на 19 июня в номере Эйлин в гостинице «Континенталь» одетыми в штатское полицейскими был произведен обыск, во время которого изъяли всю найденную «литературную продукцию» - книги, газеты, газетные вырезки, письма, не говоря уже о дневнике. Однако саму Эйлин, заявившую, что она не знает о местонахождении своего мужа, пока оставили в покое. Возможно, агенты рассчитывали использовать Эйлин как «подсадную утку» для поимки не только Блэра, но также Макнейра и Орра. В «Памяти Каталонии» Оруэлл саркастически описывал обыск у Эйлин: «Позднее я узнал, что полиция забрала также мои вещи, находившиеся в санатории им. Маурина, в том числе и грязное белье. Они, должно быть, полагали, что найдут на нем послания, написанные симпатическими чернилами». Далее шло не менее яркое описание обыска:

«Полицейские конфисковали все бумаги, в том числе и содержимое мусорной корзины, а также все наши книги. Обнаружив экземпляр гитлеровского “Майн кампф” на французском языке, они пришли в дикий восторг. Найди они только эту книгу, нас ничего бы уже не спасло, но немедленно за “Майн кампф” полицейские вытащили брошюру Сталина “Методы борьбы с троцкистами и другими двурушниками”⁴⁶⁰, которая их несколько успокоила. В одном из ящиков сыщики обнаружили несколько пачек папиросной бумаги. Они разорвали все пакеты и обследовали каждый листок отдельно, в поисках тайных записей. В общей сложности сыщики работали два часа. Но ни разу за все это время они не дотронулись до постели: в постели лежала моя жена. Под матрасом могло оказаться с полдюжины автоматов, а под подушкой - целый архив троцкистских документов. Полицейские даже не заглянули под кровать. Не думаю, чтобы ОГПУ⁴⁶¹ вело себя подобным образом. Полиция почти безраздельно контролировалась коммунистами, и эти люди были, вероятнее всего, членами компартии. Но помимо этого, они были испанцы, а следовательно, не могли себе позволить поднять женщину с постели. Сыщики молчаливо обошли кровать стороной, что сделало весь их обыск бессмысленным».

Эйлин проявила себя в Испании как женщина стойкая и храбрая, достойная спутница своего мужа. Она отлично понимала опасность работы в здании штаб-квартиры ПОУМ и несла эту ношу не жалуясь. Как-то, еще до запрета ПОУМ, ей нанес визит редактор журнала «Аделфи» старый знакомый Ричард Риз. Приехав в Испанию в качестве водителя машины скорой помощи, направленной НРП, он перед отправкой на Мадридский фронт навестил Эйлин, случайно узнав, где она работает, и, зная о внутренних распрях в среде республиканцев, пригласил Эйлин пообедать с ним в ресторане. Эйлин ответила, что обедать с нею Ризу опасно, чем привела его в недоумение. «У Эйлин Блэр я впервые увидел симптомы человека, живущего в обстановке политического террора»⁴⁶², - вспоминал Риз.

Вернувшись в Барселону 20 июня с документами, освобождавшими его от дальнейшего несения военной службы, и узнав, что штаб-квартира ПОУМ закрыта властями, Эрик Блэр, естественно, отправился в гостиницу, где проживала его жена. Она встретила его на пороге и, не дав сказать ни слова, прошептала ему на ухо: «Немедленно выходи из гостиницы так, чтобы тебя по возможности никто не видел». Присоединившись к мужу через несколько минут, Эйлин рассказала, что местное правительство Каталонии и особенно эмиссары из Мадрида устроили охоту на поумовцев и анархистов, что в городе настоящий террор, и жизнь Эрика - в опасности. Оставался только один выход - укрыться. В кармане Эрика лежали удостоверение милиции ПОУМ и фото товарищей на фоне поумовского знамени. Эти доказательства принадлежности к преступной организации были немедленно уничтожены. Осталось лишь свидетельство об увольнении со службы в связи с ранением. Без него Блэра могли арестовать как дезертира.

В тяжелые минуты даже самые левые интеллектуалы вспоминают о своем правительстве и просят у него защиты. Супруги Эрик и Эйлин Блэры не составили исключение. Они решили расстаться, но на следующий день встретиться в британском консульстве и через консульство получить разрешение на выезд из Испании. Конечно, ждать утра было рискованно, но «ведь Испания - не Германия, испанская неразбериха и тапапа⁴⁶³ давали надежду на благополучный исход. Испанская тайная полиция кое в чем напоминает гестапо, но ей не хватает гестаповской оперативности», - считал Оруэлл.

Тем временем для спасения своих соотечественников с необходимыми документами и деньгами в Барселону в середине июня приехал Джон Макнейр, покинувший Испанию после майских событий. Правда, он был тут же арестован как «агент ПОУМ», но почти сразу же освобожден -как только предъявил британские документы. Обеспечить организованную эвакуацию Макнейр, однако, теперь был не в состоянии. Ему самому грозил повторный арест.

Ночь перед походом в консульство Эрик провел в какой-то полуразрушенной церкви. Наутро он направился в консульство, запечатлевая в своей памяти изменения, происшедшие в городе. Особенно запомнился ему рекламный щит на улице Рамблас, который «украшала антипоу-мовская карикатура - маска, а под ней фашистская рожа». В консульстве Эрик встретился с Эйлин и Майнейром. Консул посоветовал не обращаться к испанским властям за разрешением на выезд и выдал англичанам фиктивную справку о том, что они являются простыми туристами, путешествующими по стране поездом. Это был совершенно смехотворный документ для страны, где шла гражданская война, но при общей неразберихе он сработал. Гражданская война не смогла вытравить доверия официального лица к бумаге, написанной на бланке британского консульства.

По рекомендации консула (проявившего смекалки куда больше, чем фронтовик Оруэлл), отъезжавшие добирались до барселонского вокзала поодиночке и встретились на перроне у самого поезда, следовавшего к французской границе. Проблема оказалась в том, что поезда не было. Он ушел раньше времени, предусмотренного расписанием. Испанские нравы, как вновь и вновь убеждался Оруэлл, были непредсказуемы. Пришлось провести в городе еще одни опасные сутки. 23 июня, теперь уже международным поездом, группа пересекла французскую границу, сидя в вагоне-ресторане и придавая своим лицам вид беззаботных туристов. На пограничной станции путешественники купили свежую газету, где прочли новость о том, что в Испании за шпионаж был только что арестован некий Макнейр. «Испанские власти несколько поспешили с этим сообщением. “Троцкизм не подлежит депортации!”» - со свойственным ему сарказмом откомментировал Оруэлл.

Проведя несколько дней на средиземноморском побережье Франции, но не получив никакого удовольствия от отдыха (и из-за холодной погоды, и из-за воспоминаний о пережитом), Эйлин и Эрик возвратились на родину. Так закончилась полугодовая испанская эпопея Блэра-Оруэлла, давшая ему неоценимый жизненный и политический опыт. Что же касается остальных британских добровольцев, связанных с НРП и ПОУМ, то большинство их вернулось в последующие месяцы, кроме тех, кто навсегда остался лежать в испанской земле. Бывших своих товарищей Эрик и Эйлин пытались разыскивать, в частности, через НРП. Но поиски эти не дали ощутимых результатов. Удалось восстановить связь только с теми, кто был в Великобритании⁴⁸⁶.

7. В защиту истины об Испании

Дома Оруэлла ждало письмо. Оно было датировано 31 мая 1937 года и написано главным редактором журнала, выходившим в Москве, С. С. Динамовым⁴⁶⁴ (несколько позже Динамова расстреляли). Как оказалось, Динамов прочитал рецензию на книгу Оруэлла о рабочих Северной Англии и заинтересовался изданием. Он просил автора прислать книгу, чтобы «представить ее нашим читателям, по крайней мере, отозвавшись о ней в нашем журнале, русском издании “Интернациональной литературы”». 2 июля Оруэлл ответил обширным теплым письмом - единственным его письмом, направленным в СССР, из которого следовало, что и после Испании он верил в возможность стать известным в Советском Союзе не как шпион, а как автор. Тем не менее даже прошедший через испанский опыт Оруэлл оставался англичанином Эриком Блэром, ничего не понимавшим в том, что такое СССР в 1937 году. Можно только догадываться о том, что ощутил и что предпринял получивший ответ Оруэлла Динамов (вскоре после этого расстрелянный). Пытаясь сделать свой ответ максимально дружеским, Оруэлл писал: «Дорогой товарищ...»

Он рассказал дорогому товарищу Динамову, как только что вернулся из Испании, где был ранен. Он посылал экземпляр книги «Дорога на Уиган-Пирс». Однако он хотел быть в отношении дорогого товарища Динамова предельно честным. «Я хотел бы быть с Вами откровенным и поэтому должен сообщить Вам, что в Испании я служил в ПОУМ, которая, как Вы, несомненно, знаете, подверглась яростным нападкам со стороны Коммунистической партии и была недавно запрещена правительством; помимо этого, скажу, что после того, что я видел, я более согласен с политикой ПОУМ, нежели с политикой Коммунистической партии. Я говорю

Вам об этом, поскольку может оказаться так, что Ваше издание не захочет помещать публикации члена ПОУМ, а я не хочу представлять себя в ложном свете».

Можно представить себе, как был ошарашен Динамов, который, как выяснялось, проявил интерес к произведению «троцкиста»-поумовца Оруэлла. Похоже, что и ответа Оруэлла ему не суждено было прочитать (а если суждено, то не в качестве главного редактора, а в качестве арестованного, в кабинете следователя). По крайней мере запрос в иностранный отдел НКВД подписал уже совсем другой человек, исполняющий обязанности редактора Тимофей Рокотов:

«Редакция журнала “Интернациональная литература” получила письмо из Англии от писателя Джорджа Оруэлла, которое в переводе направляю к сведению, в связи с тем, что из ответа этого писателя выявилась его принадлежность к троцкистской организации ПОУМ. Прошу Вашего указания о том, нужно ли вообще что-либо отвечать ему и если да, то в каком духе?»

В результате письмо Оруэлла и запрос в иностранный отдел НКВД оказались в специальной папке с характерным названием: «Письмо Оруэлла Джорджа Динамову Сергею на англ. яз. с приложением копии письма редакции журнала “Интернациональная литература” в иностранный отдел НКВД о принадлежности Джоржа⁴⁶⁵ Оруэлла к троцкистской организации и прекращении с ним отношений. 2-28 июля 1937 г.». Но несмотря на «прекращение с ним отношений», 25 августа 1937 года Оруэллу был отправлен ответ, и это ответное письмо Оруэлл своевременно получил, причем английский оригинал посланного письма сохранился в архиве Оруэлла⁴⁶⁶, а русский черновик - в архиве в Москве:

«Характерно, что Вы откровенно поставили нас в известность о своих связях с ПОУМ. Вы этим правильно предполагали, [что] наш журнал не может иметь никаких отношений с членами ПОУМ, этой организацией, как это подтверждено всем опытом борьбы испанского народа против интервентов, одним из отрядов “пятой колонны” Франко, действующей в тылу Республиканской Испании»⁴⁶⁷.

По прибытии в Англию Оруэлла ожидало еще одно письмо. Оно было помечено июнем 1937 года и представляло собой призыв писателей-коммунистов и близких к ним (в числе подписавших были Л. Арагон, Ж.-Р. Блок, Г. Манн, А. Монтегю, П. Неруда) выступить в защиту республиканкой Испании⁴⁶⁸. На их обращение Оруэлл не ответил.

Тем временем в самой Великобритании началась проводимая компартией кампания против НРП и ПОУМ, во время которой неоднократно клеймили Эрика Блэра, обычно указывая, что это Джордж Оруэлл. По утверждению коммунистической прессы не только ПОУМ, но и НРП были «фашистскими агентами»; Оруэлл получал от франкистов директивы, а ПОУМ - оружие⁴⁶⁹. Британские коммунисты руководствовались при этом указаниями Коминтерна, в частности его генерального секретаря Георгия Димитрова, который в свою очередь получал многочисленные донесения от советских агентов из Испании, клеймивших «троцкистов» из ПОУМ как заговорщиков и агентов Франко⁴⁷⁰. В «Памяти Каталонии» Оруэлл писал:

«Травля ПОУМ изобиловала личными оскорблениями, ее инициаторы совершенно не считались с тем, как она может отразиться на ходе войны. Многие коммунистические журналисты считали вполне допустимым разглашение военной тайны, если это позволяло лишний раз облить грязью ПОУМ».

Оруэлл все еще считал, что левые интеллектуалы являются частью общего фронта борьбы со всемирным капиталом и обязаны объединиться ради этой священной битвы. Но ничего этого не существовало в реальности: ни всемирного капитала, ни общего фронта. Капитализм не был един, так как конкурировал за рынок. Революционеры не были едины, так как бились за идеологическое первенство. На собственном опыте Оруэлл убеждался в том, что в этой битве все средства оказывались хороши, что информация, публикуемая в газетах, могла быть не просто выборочной, но и лживой. Особенно поражало Оруэлла, что лондонские газеты, неоднократно печатавшие вымыслы о войне в Испании, не были заинтересованы в правдивых репортажах. Из Испании Оруэлл привез подборку тенденциозных публикаций, собранных для того, чтобы затем в Англии заниматься опровержением лжи, и массу газетных вырезок, правдиво отражающих, по его мнению, события в Испании. Он разослал эти вырезки в центральные газеты, в частности в лейбористскую «Дейли геральд» (Daily Herald), но газеты материал проигнорировали⁴⁷¹.

Редактор «Нью стейтсмен» Кингсли Мартин, в целом положительно относившийся к творчеству Оруэлла, заказал Оруэллу очерк о его пребывании в Барселоне. Первую предназначенную для журнала статью, посвященную событиям в Каталонии в мае - июне 1937 года, Оруэлл назвал «Барселонский свидетель». Он попытался объяснить сложное переплетение событий, приведшее к запрещению ПОУМ и возникновению межреволюционного конфликта, спровоцированного коммунистами. Он писал, что республиканское правительство «имеет с фашизмом больше сходства, чем отличий», что для достижения социалистических целей республиканцы используют фашистские методы. Он стремился доказать, что уничтожить мировой фашизм чисто военным путем невозможно, что борьба за подлинную демократию немыслима без одновременной борьбы за социализм. Фашизм вторгается в демократические страны через задние двери - таков был лейтмотив статьи Оруэлла. И о том же 1 августа 1937 года он писал в письме своей читательнице, отвечая на вопрос, что же происходит на самом деле в Испании⁴⁷²: «Если фашизм означает подавление политической свободы и свободного слова, аресты без суда и т. п., современный [республиканский] режим Испании - это фашизм... Я не имею в виду, что власть нынешнего правительства не лучше, чем Франко, если бы он победил, но разница только в степени, не в существе»⁴⁷³.

Понятно, что посланный Оруэллом Мартину очерк был отвергнут. По мнению редактора, он мог причинить только неприятности, причем и журналу, и автору. Вслед за этим журнал отказался публиковать написанный Оруэллом обзор литературы об испанской гражданской войне, в котором была показана тенденциозность и лживость большинства изданий, освещавших события с позиций поддержки мадридского правительства, а заодно подвергнут критике развернутый в СССР «большой террор». Мартин указал Оруэллу на недопустимость какой бы то ни было критики СССР: «Является фактом, достойным сожаления, -писал он Оруэллу 29 июля 1937 года, - что любая враждебная критика современного российского режима неизбежно будет принята как пропаганда против социализма»⁴⁷⁴.

Понимая причины политической целесообразности, по которым был отвергнут его очерк, Оруэлл тем не менее был не в состоянии отойти от занятой им позиции. Он целиком был поглощен своим испанским опытом. Эйлин с известной долей тревоги писала в конце 1937 года, что испанская война «доминирует в нашей жизни самым непредсказуемым образом», что ее муж продолжает раздумывать и писать о ее ужасах⁴⁷⁵. Примерно о том же говорилось в письме Оруэлла другу:

«Я просто ни о чем не могу писать, кроме Испании, и сражаюсь с чертовой книгой о ней... Эти испанские дела до такой степени привели к моему расстройству, что я действительно не могу писать ни о чем другом и, к сожалению, писать надо не о живописных вещах, а о сложной разрушительной истории политических интриг между массой космополитичных коммунистов, анархистов и т. д. Помимо книги, я не делаю ничего, кроме подготовки второстепенных рецензий, которые вообще не могут считаться писательством».

Оруэлл даже выразил сожаление, что ввязался в войну на стороне милиции ПОУМ, что ему пришлось участвовать в уличных столкновениях в Барселоне, а затем бежать из страны. Он рассуждал, что, если бы отправился в Испанию без политических рекомендаций, как обычный доброволец, то, скорее всего, вступил бы в Интернациональную бригаду. Но в этом случае он скорее бы понял истинный характер испанской войны и «безусловно, получил бы пулю в спину как политически ненадежный или, по крайней мере, находился бы в тюрьме». А теперь коммунисты называли Оруэлла фашистом или троцкистом, газета компартии «Дейли Уоркер» многократно пыталась скомпрометировать его в глазах всей левой общественности⁴⁷⁶, Голланц отказывался иметь с ним дело как с троцкистом⁴⁷⁷. «Ну и спектакль! - писал в письме другу Оруэлл. - Подумать только, что мы всего лишь через шесть месяцев превратились из героических защитников демократии в троцки-стов-фашистов, пробиравшихся через границу и по пятам преследуемых полицией»⁴⁷⁸.

Неофициально Оруэлл вынужден был сообщить Гол-ланцу, что возбудит судебное дело о клевете против компартии, если та не уймется. Возможно, Голланц поговорил на эту тему с генсеком Гарри Поллитом. Кампания против Оруэлла была прекращена для того, чтобы вспыхнуть вновь сразу же после появления книги Оруэлла «Памяти Каталонии».

8. «Памяти Каталонии»

В середине июля 1937 года Оруэлл приступил к работе над публицистической книгой об Испании. Она должна была сочетать непосредственные воспоминания и впечатления с попыткой политического анализа. Работа открывалась весьма показательным эпиграфом из «Книги притчей Соломоновых»: «Не отвечай глупому сообразно, чтоб и тебе не сделаться подобным ему. Отвечай глупому, смотря по глупости его, чтоб он для глаз своих мудрецом не показался»⁴⁷⁹. В избрании такого эпиграфа звучала глубокая разочарованность тем, что происходило в Испании. Оруэлл все больше осознавал, что его позиция в те месяцы, когда он находился в стране и в меру своих сил пытался внести вклад в защиту республиканского режима, была в лучшем случае наивной.

В самой Испанской республике происходили глубоко противоречивые явления, и социалистическая революция, которой так восторгался писатель, на деле вела к расколу Народного фронта, облегчая победу Франко. В Испании скрестились противоборствующие интересы европейских держав и СССР, а Сталин, быстро поняв, что при любом исходе гражданской войны ему вряд ли будет обеспечен плацдарм для советского наступления в Европе, удовлетворился тем, что присвоил испанский золотой запас, расправился с помощью «мобильных групп» с многочисленными европейскими «троцкистами» и завербовал новых агентов для советской разведки.

Разумеется, ни о чем этом не знал в тот момент Оруэлл. И история вывоза испанского золотого запаса, и уничтожение международных «троцкистов», и вербовка советской разведкой новой агентуры оставались для всех глубокой тайной. Оруэлл описывал лишь то, что видел своими глазами, и надеялся на интерес левой британской публики к событиям в республиканской Испании. Но возникала проблема с издательством. Мартин как издатель отпал. Ранее того публиковать книгу отказался Голланц, с которым впервые Оруэлл связался по этому поводу уже через несколько дней после возвращения в Великобританию. Книга была еще только задумана. Оруэлл обсудил план и основные положения будущей книги с заместителем Голланца Норманом Коллинзом. Последний пересказал разговор издателю, и тот, даже не встретившись с автором, отверг ненаписанную книгу, написав Оруэллу, что она может «причинить вред борьбе против фашизма»⁴⁸⁰.

Негодованию Оруэлла не было предела. Когда журнал «Нью стейтсмен» прислал ему несколько книг на рецензию, он возвратил их без какого-либо ответа; когда журнал «Лефт ревью» СLeft Review) обратился к нему (и к другим деятелям культуры) с вопросом, кого он поддерживает в испанской войне - республиканцев или националистов, Оруэлл ответил грубо: «Перестаньте, пожалуйста, посылать мне свой бред... Даже если бы я уместил в шесть строк все то, что я знаю и думаю об испанской войне, вы не опубликовали бы их»⁴⁸¹. Голланца Оруэлл назвал частью коммунистического «рэкета»⁴⁸².

В качестве писателя и журналиста Оруэлл был уже хорошо известен и мог себе позволить пойти на фактический разрыв с Голланцем и другими левыми деятелями, которые не хотели знакомить британскую общественность со взглядами на испанскую войну и СССР, если эти взгляды противоречили общепринятым социалистическим и коммунистическим догмам. Нужно понимать, однако, что Оруэлл вовсе не отказался от социализма. Он по-прежнему являлся его сторонником. Но в силу обстоятельств автор вынужден был теперь идти на сотрудничество с умеренными «буржуазными» изданиями.

Еще в 1932 году он начал публиковаться, правда изредка, в основном в формате рецензий и книжных обзоров, в еженедельнике «Нью инглиш уикли» - популярном издании, освещавшем «общественные дела, литературу и искусство», как говорилось в его подзаголовке. Теперь с его редактором - писателем и переводчиком Филипом Мейретом, сторонником «христианского социализма» (выражавшегося прежде всего в поддержке мелкофермерского сельскохозяйственного производства и в пропаганде необходимости потребления только органической пищи), у Оруэлла устанавливались более тесные связи. Мейрет стал регулярно помещать сначала книжные обзоры, а затем и статьи Оруэлла. В его журнале появилась первая ору-элловская публикация об испанской войне - замечательное эссе «Сор из испанской избы». Название говорило само за себя. Это был, пожалуй, самый резкий очерк Оруэлла о войне в Испании и, несомненно, важный рубеж в осознании автором сущности тоталитаризма.

Здесь говорилось: «Когда я покидал Барселону в конце июня, тюрьмы были переполнены... Но вот что следует отметить: люди, сидящие сейчас в тюрьме, - это не фашисты, а революционеры; они там не потому, что взгляды их слишком правые, а потому, что они слишком левые. А посадили их туда эти ужасные революционеры - коммунисты... Настоящая борьба идет между революцией и контрреволюцией, между рабочими, которые тщетно пытаются удержать хотя бы немногое из того, что было завоевано в 1936-м, и блоком либералов и коммунистов, которые с успехом все это у них отбирают. Печально, что лишь немногие в Англии уже осознали, что коммунизм сегодня стал контрреволюционной силой, что коммунисты повсюду сотрудничают с буржуазными реформистами и используют всю мощь своей машины для того, чтобы подавить любую партию, подающую признаки революционных тенденций»⁵⁰⁶.

Не удивительно, что это эссе, действительно выносившее сор из испанской избы, вызвало бурю критики, направленной против автора. Буря поднялась не только в коммунистической прессе, но и в изданиях, связанных с Лейбористской партией. Оруэлла бичевали как пособника испанского и международного фашизма, как врага демократической Испании... Одновременно «фашистскими провокаторами» и «троцкистами» в левой британской прессе продолжали считать анархистов и поумовцев, которых Оруэлл пытался не столько защитить, вполне сознавая их пороки, сколько очистить от неверных ярлыков. Он оценивал некоторые публикации бывших членов Интернациональных бригад, в которых они противопоставляли собственную доблесть «трусости» и «предательствам» анархистов, как мусор, как полную бессмыслицу. В то же время Оруэлл обратил внимание на действительно ценные книги Мэри Лоу и Хуана Бреа «Красная испанская записная книжка»; Р. Тиммелмана «Герои Алькасара»⁴⁸³, в которых предпринимались попытки объективно оценить вклад различных политических сил республиканцев в борьбу против мятежников⁴⁸⁴.

И все же в многоликой британской прессе положение Оруэлла было не таким уж отчаянным. Возобновилось сотрудничество с журналом «Тайм и Тайд». Здесь публиковались не просто критические статьи, а своего рода литературные и политические портреты авторов, привлекших внимание Оруэлла неординарностью своих работ или жизненных коллизий, а чаще всего и тем и другим. В основном благодаря вниманию Джорджа Оруэлла в Великобритании стало сравнительно широко известно имя бывшего германского коммуниста Франца Боркенау, ведущего историка международного коммунистического движения (книги «Коммунистический Интернационал», 1938; «Европейский коммунизм», 1953).

Боркенау, некоторое время участвовавший в войне в Испании, опубликовал еще и книгу-отчет о том, что видел в этой стране, под заголовком «В кабине испанского самолета»⁴⁸⁵. Оруэлл познакомился с этой работой по возвращении в Англию, когда отношения с редакцией «Нью стейтсмен» еще остались терпимыми. Более того, редактор журнала К. Мартин попросил его написать рецензию, предполагая, что она будет сугубо критической. Когда Оруэлл предоставил текст, Мартин пришел в ужас и решительно отказался его печатать, заявив, что он противоречит политической линии редакции. Он писал Оруэллу 29 июля 1937 года:

«Мне жаль, что мы не можем опубликовать Вашу рецензию на книгу ^иВ кабине испанского самолета”. Причина состоит в том, что она слишком сильно противоречит политической линии журнала. В ней все сказано совершенно бескомпромиссно и подразумевается, что все наши испанские корреспонденты ошибаются»⁴⁸⁶.

Верный себе Оруэлл написал в ответ, что Мартин продемонстрировал «ментальность шлюхи»⁴⁸⁷ и что он «абсолютный дурак»⁴⁸⁸. Обосновывалось это тем, что редактор даже не попытался выяснить степень правоты автора книги, как и автора рецензии. В конце концов рецензия увидела свет в журнале «Тайм энд Тайд», причем автор подчеркнул объективность книги Боркенау, поскольку, несмотря на то что Боркенау подвергся преследованиям в Испании и даже был арестован по наводке коммунистов, он описывал как негативные, так и позитивные стороны борьбы компартии против Франко.

Оруэлл с возмущением отмечал, что малейший налет критического отношения к деятельности испанской компартии в сложившейся ситуации в левых британских кругах ставит любую книгу «вне закона». Все только и молятся на политику республиканского правительства и на вождей компартии Хосе Диаса и Долорес Ибаррури. «Сокрытие основных политических фактов от публики и сохранение этого обмана путем цензурирования и террора влекут за собой далеко идущие вредные последствия, которые в будущем будут чувствоваться еще в большей степени, чем ныне», - цитировал Оруэлл Боркенау. «Сознательное замалчивание» левой прессой книги Боркенау и других изданий, раскрывающих правду об испанских событиях, ведет к усилению влияния коммунистов на республиканское правительство, которые тянут республику вправо, а не влево, заключал Оруэлл⁴⁸⁹.

После отказа Голланца публиковать «Памяти Каталонии» писатель обратился к издательству Зеккера и Варбурга, открывшемуся в 1936 году. Издавало оно преимущественно политическую и социологическую литературу левого толка, но в отличие от других издателей, связанных с Лейбористской партией и прочими левыми группами, открыто занимало антинацистскую и антисталинскую позиции. В кругах коммунистов и лейбористов Фредрика Варбурга даже считали «троцкистом», поскольку издательство опубликовало и некоторые работы Троцкого. Книги об испанской войне, осенью 1937 года рецензируемые Ору-эллом, тоже были опубликованы именно этим издательством, причем с Варбургом со временем у Оруэлла установились не только деловые, но и дружеские отношения. После Второй мировой войны издательство разрослось и стало основным издательством Оруэлла. Именно там были изданы его собрание сочинений и документальные сборники⁴⁹⁰.

Собственно говоря, контакт Оруэлла с Варбургом на предмет подготовки работы об Испании возник сразу же после возвращения Оруэлла на родину. Инициативу проявил Варбург. «Нам стало известно, - писал он в письме Оруэллу, - что Вы возвратились из Испании и что рана вашего горла заживает. Из последнего номера “Нью лидер” видно, что Ваше бегство было потрясающим приключением, и это свидетельствует, что отчет обо всей этой истории представил бы интерес для читающей публики. Вероятно, мы могли бы договориться о встрече в любое устраивающее Вас время»⁴⁹¹.

Встреча состоялась 8 июля 1937 года. Был согласован примерный план будущей книги, которая, к удовлетворению Варбурга, задумывалась в широком плане, далеко не только как рассказ о благополучном бегстве из Испании. О соглашении Варбурга и Оруэлла вскоре стало известно. Руководство британской компартии пыталось оказать на издательство давление. Впрочем, «кулак был изящно скрыт вельветовой перчаткой», «использовались всяческие соблазны, мягкая лесть», - вспоминал Варбург. Подчеркивалось, что «все приличные люди должны оказывать помощь партии», и в этом случае издательство может стать «вполне успешным». Когда же Варбург отказался сотрудничать с компартией, его в очередной раз объявили «троцкистским выродком» и «скрытым фашистом»⁴⁹².

«Памяти Каталонии» Оруэлл писал в Воллингтоне, в деревенской тишине, в которую они с Эйлин с наслаждением возвратились после бурных испанских событий. Свой магазин они не открыли, сочтя его обузой (хотя слово «магазин» оставалось главным в их домашнем адресе). Правда, супруги расширили свое животноводческое хозяйство. Они купили несколько куриц, уток, петуха-производителя, еще одну козу, приобрели лохматого пуделя. Эрик развлекался, давая «политические имена» животным. Гордого и заносчивого петуха он назвал Генри Фордом, а невзлюбившего петуха пса окрестил Марксом.

Естественно, крохотное население Воллингтона передавало из уст в уста всевозможные слухи о том, где провел последние полгода их сосед и владелец магазина. Чтобы как-то прояснить ситуацию, Блэров посетил викарий местной церкви. Об этой встрече Эрик в свойственной ему манере слегка прикрытой иронии писал своему однополчанину по испанской войне: «Сегодня днем к нам пришел викарий, который абсолютно не одобряет то, что мы были на стороне [республиканского] правительства. Разумеется, пришлось признать, что сожжение церквей имело место быть, но он сильно возрадовался, услышав, что это были римско-католические церкви»⁴⁹³.

Очень полезной для Оруэлла в тот период оказалась встреча бывших участников войны в Испании, организованная летней школой НРП в начале августа 1937 года поблизости от места, где жили Блэры - в городке Лечфорте, известном своими зелеными насаждениями и неформально называвшемся «город-сад». Оруэлл, и сам выступивший с рассказом о военных впечатлениях, с вниманием слушал соратников, лишний раз убеждаясь в том, что в Испании шли две гражданские войны - против франкистских мятежников и внутри республиканского лагеря. Печатный орган НРП сообщал об этой встрече с прохладой: «Здесь был Эрик Блэр, интеллектуал, чей голос был еще слабым из-за пулевой раны в горло, и поэтому говорил он недолго». Впрочем, присутствовавшие отмечали его меткие замечания по всему ходу дискуссии⁴⁹⁴.

Черновой вариант книги был подготовлен к концу декабря 1937 года, а к середине следующего месяца работа была завершена. В 1938 году книга вышла. Однако изначально публика не проявила к ней заметного интереса. Пробный тираж составил 1500 экземпляров, и за первые месяцы раскуплена была только его половина. Книжный рынок был насыщен литературой об испанской войне, она однообразно клеймила мятежников-националистов, прославляла героизм республиканцев и не пыталась вникнуть во все сложности происходивших на далеком Пиренейском полуострове событий.

На книгу обратили внимание только политические обозреватели. Первой откликнулась серьезная воскресная либеральная газета «Обзёрвер»: «Господин Оруэлл проявил себя большим писателем в прозе, носящей объективный характер и являющейся примером прочной, неторопливой ясности, не допускающей преувеличений»⁴⁹⁵. Были среди отзывов и сугубо враждебные - тех, кто разделял «народнофронтовские» установки и, следовательно, весьма критически оценивал книгу. Большинство откликов носило сочувственный характер. В независимых левых изданиях, в частности тех, где продолжал печататься Оруэлл, появлялись лестные отклики, оценившие книгу как ценный анализ драматических испанских событий, как живой репортаж очевидца, как произведение с бесспорными литературными достоинствами. Джоффри Горер, ранее восхищавшийся книгой о Бирме, писал теперь о «Памяти

Каталонии», что эта книга «представляет собой произведение первоклассной литературы и в то же время является политическим документом величайшей важности»⁴⁹⁶. Джон Макнейр, с которым Оруэлл бежал из Испании, заверил читателей, что «автор ни в коем случае не является пропагандистом. Насколько мне известно, он вообще не является членом никакой политической партии»⁴⁹⁷.

Книга получила высокую оценку участников британского анархистского движения и тех, кто был близок к ним. Ветеран анархизма Эмма Голдман писала: «Впервые после того, как в 1936 году началась война, человек, стоящий вне наших рядов, осмелился описать испанских анархистов такими, какими они были в действительности»⁴⁹⁸. Она даже пригласила Оруэлла на собрание анархистской организации Международная антифашистская солидарность. Однако Эйлин от имели мужа ответила, что Эрик не сможет принять участие во встрече в связи с плохим состоянием здоровья⁴⁹⁹.

Блэр получил немало писем, причем не только от тех, кто был близок к его взглядам, но и от людей, стоявших вне политики. Герберт Рид, известный поэт, критик и философ, один из ранних сторонников экзистенциализма, писал, что книга Оруэлла глубоко его тронула⁵⁰⁰. Особенно теплым был отклик германского социолога и историка Франца Боркенау, чьи книги рецензировал Оруэлл: «Для меня ваша книга является новым подтверждением того, что независимо от политических убеждений можно абсолютно честно обращаться с фактами»⁵⁰¹.

Некоторые авторы, например Раймонд Уильямс, полагают, что книга «Памяти Каталонии», сочетавшая наблюдения с полемикой и анализом, оказалась наиболее важной работой Джорджа Оруэлла⁵⁰². С этим трудно согласиться, имея в виду будущие произведения писателя. Но если рассматривать только оруэлловскую публицистику, то позицию Уильямса следует принять во внимание. Во всяком случае «Памяти Каталонии», безусловно, является выдающимся произведением своеобразного жанра, сочетавшего яркие, живые наблюдения очевидца, блестящие образы отдельных людей и целых групп, воспоминания о недавно происшедших событиях, острую полемику против взглядов, которые автор считал не просто ошибочными, но и глубоко порочными и опасными, тонкий анализ расстановки сложных внутренних сил в республиканском лагере, причем на фоне общей внешнеполитической ситуации -действий правительств европейских стран и СССР, пытавшихся использовать, исходя из собственных геополитических интересов, испанское кровопролитие.

Книга «Памяти Каталонии» в наши дни рассматривается подавляющим большинством литературоведов, историков, антропологов и представителей других специальностей, которых интересует творчество Оруэлла и гражданская война в Испании, как произведение, написанное прежде всего автором честным, не скрывавшим своих политических предпочтений и в то же время прилагавшим все силы, чтобы описать подлинную картину развертывавшейся трагедии. Оруэлл шел против течения, ставил свои принципы выше политики в период, когда именно политическими соображениями руководствовались левые либералы и антифашистски настроенные деятели, включая всемирно известных мастеров культуры. Вполне объяснимое и в значительной мере оправданное стремление добиться установления системы коллективной безопасности в Европе с участием сталинского СССР встретило у Оруэлла самое энергичное противодействие. Значительно ранее Бернарда Шоу или Лиона Фейхтвангера он осознал, что для Сталина, как и для Диаса и Ибаррури, послушно выполнявших волю Москвы, гражданская война и народный фронт в Испании являлись лишь средствами в общеевропейской политической игре.

Конечно, как и в любом произведении, в книге было немало субъективных оценок. Пожалуй, главной из них можно считать резкое противопоставление испанской гражданской войны и революции:

«То, что произошло в Испании, было не просто вспышкой гражданской войны, а началом революции. Именно этот факт антифашистская печать за пределами Испании старалась затушевать любой ценой. Положение в Испании изображалось как борьба “фашизма против демократии”, революционный характер испанских событий тщательно скрывался. В Англии, где пресса более централизована, а общественное мнение обмануть легче, чем где бы то ни было, в ходу были лишь две версии испанской войны: распространяемая правыми - о борьбе христианских патриотов с кровожадными большевиками и левая версия -о джентльменах-республиканцах, подавляющих военный мятеж. Суть событий удалось скрыть».

Такова была общая концепция, из которой вытекали несколько односторонние оценки. Не всегда были справедливыми острые упреки по адресу центрального испанского правительства, у которого, очевидно, имелись основания тормозить «социалистические» преобразования, в частности попытки коллективизации на селе. Сам Оруэлл не так уж энергично поддерживал утопические попытки левых радикалов. Но во всяком случае его симпатии были на их стороне, тогда как премьеров Ларго Кабальеро - левого лидера Социалистической рабочей партии - и тем более социалиста-центриста Хуана Негрина, сменившего Кабальеро на этом посту, автор считал врагами революции. При этом не вполне обоснованно преувеличивалась роль испанской компартии, которую Оруэлл порой оценивал как главную политическую силу за спиной Кабальеро или Негрина.

Оруэлл не всегда справедливо противопоставлял «буржуазные» политические силы и стоявший за ними «капитал» рабочим, особенно пролетариату Каталонии. Автор пытался не идеализировать его - в книге немало страниц, показывающих эгоистические настроения, необразованность, неопрятность и другие отталкивающие черты многих рабочих, неприятные любому мало-мальски непредвзятому читателю. И тем не менее всегда симпатии автора на стороне этих рабочих, их организаций, и только их. Вот небольшой фрагмент, который мы встречаем в самом начале книги:

«Многое из того, что я видел, было мне непонятно и кое в чем даже не нравилось, но я сразу же понял, что за это стоит бороться. Я верил также в соответствие между внешним видом и внутренней сутью вещей, верил, что нахожусь в рабочем государстве, из которого бежали все буржуа, а оставшиеся были уничтожены или перешли на сторону рабочих. Я не подозревал тогда, что многие буржуа просто притаились и до поры до времени прикидывались пролетариями».

В тесной связи с оруэлловской оценкой классов находились и его несколько изменившиеся по сравнению с более ранним периодом творчества, но в основном оставшиеся теми же, представления о социализме. Писатель идеализированно видел в нем общество всеобщего равенства, пренебрегая тем, что по своей природе люди не являются и не могут быть равны. Эта тривиальная истина как бы отбрасывалась, хотя все время маячила где-то на периферии изложения. Вот как рисовалась писателю социалистическая идея, в данном случае неразрывно связанная с его испанским опытом:

«Идея равенства - вот, что привлекает рядовых людей в социализме, именно за нее они готовы рисковать своей шкурой. Вот в чем “мистика” социализма. Для подавляющего большинства людей социализм означает бесклассовое общество. Без него нет социализма. Вот почему так ценны были для меня те несколько месяцев, что я прослужил в рядах ополчения. Испанское ополчение, пока оно существовало, было ячейкой бесклассового общества. В этом коллективе, где никто не стремился занять место получше, где всего всегда не хватало, но не было ни привилегированных, ни лизоблюдов, - возможно, было предвкушение того, чем могли бы стать первые этапы социалистического общества. И в результате, вместо того чтобы разочаровать, социализм по-настоящему привлек меня. Теперь гораздо сильнее, чем раньше, мне хочется увидеть торжество социализма. Возможно, это частично объясняется тем, что я имел счастье оказаться среди испанцев, чья врожденная честность и никогда не исчезающий налет анархизма могут сделать приемлемыми даже начальные стадии социализма».

Идеализированно представляя себе общество будущего, Эрик Блэр явно сохранял еще значительные следы утопических абстрактных мечтаний, от которых освобождался крайне медленно и мучительно. Он полностью так и не преодолел это утопическое мышление до конца. Ведь именно утопиями, хотя и с отрицательным знаком, являлись произведения, увенчавшие его писательский труд.

В значительной мере к творчеству Оруэлла, в частности к его «Памяти Каталонии», можно применить гегелевское «снятие», отрицание отрицания, когда позитивное фантастическое мышление казалось бы неожиданно, а на самом деле в результате глубоких внутренних мыслительных, аналитических процессов превратилось в собственную противоположность, не в счастливую утопию, а в адское общество, которое неминуемо сложилось бы, превратившись из утопии в реальность, если бы были реализованы, если не полностью, то хотя бы в основном, те потенции, которые содержались в зародыше в тоталитарном идеале.

Джордж Оруэлл постепенно избавлялся от своей идеализации испанских рабочих, от наивного, малограмотного, противоречивого и непоследовательного «социализма». Но в «Памяти Каталонии» он все же не был до конца откровенным в такой критике. Он испытывал некие угрызения совести, какую-то обязанность подчеркнуть светлые стороны пережитого опыта. Это была своеобразная трансформация принципа: о покойном - либо хорошо, либо ничего. Само название книги диктовало определенные условия. Это действительно была книга о покойном, книга памяти того, что так и не воплотилось в действительность.

Блэр не раз признавал, что допускал преувеличения в своей книге. 20 декабря 1938 года в письме публицисту и историку Фрэнку Джеллинеку, автору книг о Парижской коммуне и о войне в Испании⁵⁰³, которую Оруэлл прорецензировал⁵⁰⁴, он откровенно признал, что не столь сильно симпатизировал ПОУМ, как следовало из «Памяти Каталонии», хотя во время пребывания в Каталонии он проявлял большой интерес к политической позиции и социальным установкам этой партии: «Я всегда говорил им, что они неправы, и отказывался вступить в партию... Вне всякого сомнения, их способ изъясняться... был утомительным и до крайности провокационным»⁵⁰⁵.

Другому своему корреспонденту - поэту Стивену Спендеру, воевавшему в Испании в составе Интернациональной бригады, он писал, что не занимается «троцкистской пропагандой», как может показаться по некоторым главам «Памяти Каталонии»⁵⁰⁶, что не сочувствует ни Троцкому, ни идеям не имевшей отношения к Троцкому ПОУМ. «Подлинная история этой войны никогда не будет и не может быть написана», - писал Оруэлл значительно позже⁵⁰⁷, проявляя неоправданный скептицизм в отношении возможностей исторической науки. Но опыт испанской войны, заставивший писателя столкнуться с грязью и кровью не только на поле боя, но и в политиканстве различных уровней - от взаимоотношений между партиями и группами в Каталонии до жонглирования европейским миром великими державами, - не способствовал улучшению его социального самочувствия. Он не видел перспектив завершения войны в пользу республиканского правительства, имея в виду и значительно большую организованность сил Франко, и интенсивную германскую и итальянскую помощь, и фактический отказ от поддержки Испании Советским Союзом и компартиями, и вывод Интернациональных бригад из Испании в 1938 году, и позицию невмешательства Франции и Великобритании. Он был убежден, что война бессмысленна, что она проиграна, но полностью оставался на стороне республиканских сил, исходя из необходимости сделать выбор между смертью бесславной и смертью достойной.

В какой-то мере «Памяти Каталонии» и другие публикации Оруэлла об испанской войне можно сравнить с романом Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол» - произведением об «американском Байроне, немногословном, гордом, много пережившем и уехавшем гибнуть за свою Грецию», как об этом написал Дмитрий Быков⁵⁰⁸. Своего рода британским Байроном был сам Оруэлл. Он, правда, не погиб в Испании, но война в этой стране действительно похоронила многие его иллюзии. Оруэлл крайне скептически отнесся к попыткам создания международного антина-цистского фронта с участием СССР. Ранее многих других левых авторов он осознал, что такое Сталин: политикан, заботившийся только о собственной власти, неразрывно связанной с могуществом возглавляемой им страны, оперировавший идеологическими понятиями, как фокусник и жонглер, удобно приспосабливающий их к главной своей цели.

Испанский опыт и его детальное непредвзятое освещение в оруэлловской публицистике являлись одним из важнейших этапов в творческом и политическом развитии писателя. Под влиянием поддержки со стороны Независимой рабочей партии как во время пребывания в Испании, так и после возвращения в Великобританию, и особенно в связи с благожелательной оценкой «Памяти Каталонии», Оруэлл объявил о своем вступлении НРП, хотя ранее не раз высказывался о ней критически, считая, что у нее, как и у лейбористов, отсутствуют четко выраженные социалистические принципы, да и вообще подчеркивал необходимость для творческой личности оставаться вне политических партий. Письмо с просьбой о приеме его в НРП было датировано 13 июня 1938 года. Этим же числом был обозначен выданный ему членский билет, хранимый ныне в архивном фонде Оруэлла. Как видно по записи в билете, Блэр уплатил свой годовой членский взнос только один раз⁵⁰⁹.

24 июня была опубликована статья Блэра «Почему я вступаю в НРП»⁵¹⁰: «Потому что НРП является единственной британской партией - во всяком случае единственной довольно крупной... целью которой является социализм. Я не считаю, что полностью потерял веру в Лейбористскую партию. Я искренне надеюсь, что Лейбористская партия завоюет абсолютное большинство на следующих всеобщих выборах. Но мы знаем, какова была история Лейбористской партии, и мы знаем ужасный соблазн нынешнего момента - соблазн выбросить за борт любой принцип с целью подготовки к империалистической войне».

Так что основным мотивом присоединения к НРП являлась не столько социалистическая ориентация этой партии, что признавалось Оруэллом сквозь зубы, а отсутствие другой значительной политической силы, стоящей на антивоенных позициях. Учитывая, что все это происходило в преддверии Мюнхенского сговора и начала Второй мировой войны, обвинение Лейбористской партии в подготовке к «империалистической» войне против гитлеровской Германии наводило на мысль о том, насколько прав оказался в отношении Оруэлла журнал «Нью стейтсмен», сдержанно, но довольно ехидно прокомментировавший выход книги замечанием писателя и критика Виктора Притчетта: «Существует немало аргументов в пользу того, чтобы писатели держались вне политики, и пример господина Оруэлла свидетельствует как раз об этом»⁵¹¹.

Одновременно Блэр присоединился к связанному с НРП Союзу верности миру (Peace Pledge Union), стоявшему на пацифистских позициях, и написал программный памфлет для этой организации, который, впрочем, не был опубликован и не сохранился⁵¹². Можно, однако, полагать, что этот документ не вполне соответствовал помпезным утопическим программным тезисам НРП (1935 года выпуска), в которых, в частности, говорилось: «Политика партии имеет в виду всеобщую стачку, чтобы остановить войну, и социальную революцию на случай, если война произойдет». Пацифизм Оруэлла не имел ничего общего ни с идеей всеобщей политической стачки, совершенно нереальной в тогдашних британских условиях, ни тем более с революцией. Не удивительно, что пребывание Оруэлла в НРП оказалось недолгим. Блэр покинул ее в самом начале Второй мировой войны из-за того, что в условиях нацистской агрессии эта партия сохранила свои пацифистские позиции, что, как теперь считал Блэр, только «облегчало положение Гитлера».

Но была еще одна не менее важная причина. Оруэлл продолжал характеризовать себя как деятеля левого направления, «свободного от партийных ярлыков». Он не стал заниматься разглагольствованиями о том, почему именно расстается с НРП. Он просто не внес очередной годовой членский взнос и механически выбыл из партии.