О секретности участия советских летчиков в войне в Корее

Американцы действовали в Корее на основании решения Совета Безопасности ООН, постоянным членом которого был Советский Союз. Поэтому советское участие в конфликте тщательно скрывалось.

Китайцы не были членами ООН, и тем не менее в Корее воевала якобы не кадровая Народно-освободительная армия Китая, а некие китайские народные добровольцы, под видом которых в Корее были и советские летчики, одетые в соответствующую форму: кепи, китель и брюки, заправленные в красные сапоги. Знаков различия у них не было, так же как у китайцев, у которых вместо этого на груди были нашивки с написанными иероглифами их воинскими званиями и фамилиями. Это было причиной казуса, случившегося на одном из совместных с китайскими авиаторами банкетов.

Как обычно, на нем в роли официантов выступали солдаты, которые, так же как и все другие китайцы, независимо от возраста, на взгляд советских летчиков, были на одно лицо – круглолицые и узкоглазые. Одного из них, проходившего мимо, сидящие за столом летчики попросили что-то принести. «Официант» быстро выполнил заказ и тут же получил новый. Заметивший это советский переводчик бросился к летчикам: «Товарищи, что вы делаете, ведь это командир китайской дивизии, генерал!» На последовавшие извинения «сталинских соколов» генерал, широко улыбаясь, сказал, что с удовольствием окажет эту услугу советским товарищам, старшим братьям китайского народа.

Поскольку у советских летчиков не было и нашивок, как у китайцев, а их документы были надежно упрятаны в штабные сейфы, им в конце концов выдали другие документы – пропуска на китайском языке. При этом по приказу командования полагалось «каждому офицеру присвоить условную китайскую фамилию», которая вписывалась в этот пропуск. Конечно, летчики не знали, что означают в нем иероглифы, но Урвачев утверждал, что он был китайским народным добровольцем У Ван Чоном.

Эти пропуска в основном использовались для прохода в гарнизон и другие места расположения войск, поскольку свободный доступ к ним, по мнению командования, «не исключает возможности диверсионных действий противника, которые могут привести к тяжелым происшествиям и похищению советских военнослужащих». В пропусках содержалось также требование «к органам китайских и корейских властей оказывать содействие летчикам, совершившим вынужденную посадку или катапультирование».

На самолетах, как уже сказано, были нанесены корейские опознавательные знаки. Однако участники этих событий вспоминают: «Всех спасшихся на парашюте летчиков на первых порах корейские или китайские солдаты принимали за американцев и нещадно били». Поэтому до появления пропусков им выдали для сапог стельки с надписью иероглифами, что владелец этих сапог свой. Также у каждого летчика был значок в виде красного знамени с портретами Сталина и Мао Цзэдуна, а на обороте – номер его владельца.

Упоминание о значке встретилось в воспоминаниях летчика 196-го иап дивизии Кожедуба старшего лейтенанта Бориса Абакумова, ставшего в Корее асом. В январе 1952 г. он был сбит, тяжело ранен и катапультировался. По его словам, к нему подбежал человек, «по виду кореец. Ощупал мои карманы, увидел приколотый над карманом тужурки у меня значок-флажок и крикнул что-то вдаль, замахал рукой».

Убедившись по значку, что летчик не «трумэн» (американец), а «сулян» (советский), корейцы оказали ему помощь, но медлили с отправкой в госпиталь. Абакумов предполагает, что они опасались китайцев, которые по дороге могли отбить его, чтобы вместо корейцев получить полагающееся за спасение советского летчика вознаграждение. Такие случаи якобы были. Кроме того, Борис Абакумов пишет об исторической неприязни, существовавшей между китайцами и корейцами.

Похожую историю рассказал упоминавшийся летчик из 913-го иап капитан Семен Федорец, который в воздушном бою 12 апреля 1953 г. одержал две победы, был ранен, его самолет подбит, и он катапультировался. На земле два корейца потребовали от приземлившегося летчика: «Американ, сдавась!» Тот ответил, что он «сулян тунжа! (Советский товарищ) <…> и показал им значок Мао Цзэдуна и Сталина».

Однако участие в конфликте советских летчиков для американцев недолго было секретом. Первыми их появление в 1950 г. в Корее почувствовали «на своих боках» американские пилоты. В одном из исследований по истории корейской войны приводятся слова командира 51-го авиакрыла полковника Джона Митчелла: «Мы делим пилотов МиГ-15 на две категории – «хончо» (honcho – жаргонный синоним слова boss. – В. У.), т. е. профессионалы высокого класса, и «учеников». Относительно «учеников» американцы не ошибались – это были китайские и корейские пилоты – ученики советских летчиков.

Скоро стало понятно и кто такие «хончо», когда был отменен приказ советским летчикам вести радиообмен в полете только на китайском языке. Для этого в их наколенных планшетах была памятка с китайскими словами, написанными кириллицей и с русским переводом, например, «дижень» – противник, которого «кань» – вижу или «мейю» – не вижу. Кроме того, «дижень» мог быть «цзо» – слева, «ю» – справа, «цянь» – впереди, «хоу» – сзади, «шан» – выше и «ся» – ниже. Летчикам, наверное, нелегко было выговаривать такие команды, как «да дафейцзы» – атакуй бомбардировщиков или «цзо чжуаньвань» – левый разворот. Но заканчивалась памятка легко произносимыми словами «хуй-чу» – ухожу домой.

Этот приказ был отменен из-за его явной нелепости, следствием которой были не только трудности взаимодействия в воздухе, но и потери летного состава. Поэтому американские пилоты вскоре смогли познакомиться в воздухе с красотами русской речи, и в том числе с ее ненормативной лексикой, которую сталинские соколы использовали в воздушном бою.

Интересно оценивает эту лексику писатель Виктор Конецкий: «В <…> схватке истребителей <…> непосвященному кажется, что беспрерывный мат в шлемофонах – лишние, рожденные волнением, напряжением, страхом слова. Но это не так. Матерная ругань для тренированного уха – тончайший код. От простой перестановки предлога до богатейших интонационных возможностей – все здесь используется для передачи информации <…>. Матерная ругань коротка, хлестка, образна, эмоциональна и не доступна быстрой расшифровке противником».

Вместе с тем трудно представить, как Георгий Урвачев в бою «передавал информацию» в такой форме, совершенно не характерной для него в быту, хотя его отрочество и юность прошли в лихих компаниях Духовского переулка Москвы у хорошо известного в уголовном мире Даниловского рынка. Есть фотография его встречи с друзьями юности. На вопрос, почему они такие щуплые по сравнению с ним, он помолчал и сказал: «Я пошел в школу летчиков, а они – по тюрьмам». Может быть, поэтому он недолюбливал приметы «блатной» жизни, и в том числе матерную лексику.

Доктор исторических наук А. С. Орлов, участвовавший в корейской войне как офицер-разведчик Генштаба, пишет: «Несмотря на все меры секретности, вплоть до приказа Сталина ни в коем случае не допустить попадания в плен наших военнослужащих, который был выполнен, американцы все знали. Но официальный Вашингтон все три года войны хранил молчание. <…> Это диктовалось опасением, что возмущенная общественность Америки потребует ответных действий. Обе сверхдержавы не хотели и боялись разрастания конфликта, грозящего обернуться ядерной войной».

Об осведомленности противника свидетельствует случай с одним из командиров полка. Вернувшись из отпуска, он отправился на облет района и по рации с американской стороны услышал русскую речь:

– Как съездил домой, отдохнул? Почему дочка не поступила в институт, мало помогал?

Командир вернулся взбешенный:

– То, что они знают о моем отпуске, я понимаю – разведка работает. Но как они узнали, что дочка поступала в институт?

Надо сказать, что граждане нашего отечества быстро разобрались, кто истинные участники войны в Корее. «Китайский» летчик «Ли Си Цин» – Лисицын стал постоянным персонажем анекдотов и «дворового» фольклора. Приходилось слышать очень длинную песню-балладу на мотив «Гоп со смыком» про американского пилота, который был сбит, попал на допрос к китайцам и спросил их: «Кто тот летчик, что меня подбил?», и те ответили: «Сбил тебя наш летчик Ли Си Цин». Но американец не поверил:

Только все наврали вы мне зря —

Четко в шлемофоне слышал я:

«Вася, бей, а я прикрою!

Черт с тобой, я сам накрою!»

Сбил меня советский командир…

Много лет спустя действие этой песни было перенесено во Вьетнам.

Урвачев рассказывал, что, при всей лукавости секретного режима участия советских летчиков в Корейской войне, сохранение его для некоторых кончилось плохо. Так, один их летчик был сбит, катапультировался и приземлился в тылу у «наших» китайцев, но попал в руки южнокорейских «партизан», и они сразу потащили его на юг через фронт за 38-ю параллель. Чтобы в соответствии с упоминавшимся приказом Сталина предотвратить попадание советского летчика к американцам, китайцы сняли с фронта пехотную дивизию, которая плотно окружила южнокорейцев. Однако они зарезали летчика и сами были уничтожены.

В другой раз из-за этой секретности пострадал американский пилот. Он атаковал заходившего на посадку летчика из 32-й дивизии, грузинская фамилия которого забылась. Грузин, обнаружив, что его атакуют, выпустил тормозные щитки, и американец проскочил вперед, оказавшись перед пушками МиГа, которыми его пилот незамедлительно воспользовался. Катапультировавшись, американец приземлился в расположении нашего авиаполка. Однако, как это было заведено, в плен его взяли китайцы, которые стояли на том же аэродроме.

Китайцы обычно допрашивали сбитых американских пилотов, материалы допроса передавали советскому командованию, а американцев отправляли в лагерь для военнопленных. Однако в этот раз на запрос о результатах допроса сбитого американца было сообщено, что его после пленения сразу расстреляли без допроса. На вопрос «Почему?!» китайцы ответили: «Потому что он видел советских товарищей».

Возможно, это легенда, которую пересказал Урвачев, потому что известна похожая, но менее «кровавая» история. В соответствии с ней 7 апреля 1953 г. бывший летчик 34-го полка старший лейтенант Григорий Берелидзе над аэродромом Дапу сбил американского аса капитана Гарольда Фишера, имевшего десять побед. Китайцам, которые его допрашивали, американец сказал, что при пленении видел двух европейцев. В результате эти «европейцы» получили от командования взыскания за нарушение режима секретности, а Г. Фишера отправили не в лагерь, как других, а в одиночную камеру, где он просидел до конца войны и был отпущен.

Впрочем, учитывая, что над советскими аэродромами воздушные бои шли очень часто, а в 32-й иад был по крайней мере еще один грузин-летчик Василий Рочикашвили, погибший 9 марта 1953 г., возможно, рассказанное Урвачевым было в действительности. Тем более что обстоятельства боя в его рассказе несколько отличались от того, как описан бой, в котором был сбит Г. Фишер, и, кроме того, его сбили, когда Урвачев уже был в Союзе.

К сожалению, записи в его летной книжке не дают ясного представления о выполнявшейся летной работе. В разделе «Поденная запись летной работы» указывается «воздушный бой» без уточнения – учебный или реальный. Запись «вылет на боевые действия» или «в район боевых действий» – без указания задания и результатов его выполнения. В разделе «Боевое применение» также не ясно, какие из выполняемых заданий являются боевыми, а какие – учебными.

В августе две истребительные авиационные дивизии, подлежавшие замене, еще оставались на месте, помогая вновь прибывшим подготовиться к началу боевых действий. Кстати, в состав 97-й дивизии, которую сменяла 32-я, входил бывший «придворный и парадный» 16-й полк, сформированный и стоявший в Люберцах вместе с 34-м иап, в котором младший лейтенант Урвачев до войны начинал службу.

В опубликованном описании одного из воздушных боев летчиков этого полка, который они провели 13 апреля 1952 г., автор настоящих записок увидел знакомую фамилию: «В этот день 8 экипажей 3-й авиаэскадрильи полка в районе Дээгуандонг на высоте 9000 м встретили 24 F-86. Первым противника обнаружил командир второго звена капитан Бойцов А. С. и, используя выгодное положение, атаковал противника. Пара капитана Бойцова с ведомым Щипаловым В. А. атаковала звено F-86, и капитан Бойцов с первой же атаки сбил его <…>. Остальные «Сейбры» не приняли боя и вышли в залив».

Так автор узнал, что в 16-м иап служил и воевал в Корее Василий Щипалов, который, согласно семейному преданию, познакомился с отцом автора Георгием Урвачевым в Китае, а вернувшись в Москву, они узнали, что женаты на двоюродных сестрах.

Щипалов, будучи старшим лейтенантом, за восемь месяцев воздушных боев в Корее был награжден двумя орденами Красного Знамени и орденом Красной Звезды. А капитан Аркадий Бойцов, с которым он летал в паре, стал Героем Советского Союза.

После Кореи Щипалов командовал полком, был заместителем командира истребительной авиационной дивизии в Южной группе войск советских Вооруженных сил в Венгрии. Автор имел возможность хорошо узнать его после перевода в Главную инспекцию Минобороны СССР, когда они некоторое время вместе жили в одной комнате дома родителей автора в Люберцах, пока командование решало вопрос постоянного местожительства семьи Щипалова в Москве. Несмотря на долгие разговоры «обо всем», Василий Антонович, наверное, в силу секретности никогда не говорил о войне в Корее. Автор тогда не знал о его участии в этой войне, а он не вспоминал.

Об этом, уже после безвременной кончины Василия Антоновича в 1977 г., рассказывал его сын Владимир, который сам служил в истребительной авиации, затем в Главном штабе ВВС и Генеральном штабе. Кстати, по неизвестной ему причине том летной книжки его отца за период участия в Корейской войне отсутствует. Возможно, из-за того же, что и один из томов летной книжки отца автора, о чем уже было сказано.

Однажды Владимир, со слов своего отца, подробно, рисуя схемы, рассказал об одном из эпизодов, показывающем незаурядный уровень летного и боевого мастерства Василия Антоновича. Поведал он следующее.

«При боевых вылетах часто использовался строй «пеленг» звена, в котором самолеты один за другим встают за командиром, и каждый последующий самолет располагается левее (левый пеленг) или правее (правый пеленг) впереди идущего самолета. На самое опасное в случае атаки противника место в этом строю – замыкающим, поскольку он идет без прикрытия, командир эскадрильи майор Григорий Зенов постоянно ставил отца, который однажды не выдержал и обратился к нему:

– Почему я все время замыкающим? Собьют в конце концов.

Командир с ударением на первом слове ответил:

– Тебя – не собьют.

Тем не менее в одном из боев «Сейбры» отсекли МиГ отца от общего строя и, взяв в клещи: двое по бокам, один сзади и сверху, попытались вести его за 38-ю параллель, перекрывая пулеметными трассами попытки выхода из захвата. Однако отец, выполнив нескольких отвлекающих кренов, неожиданным и энергичным маневром – виражом со скольжением и разворотом на горке – вырвался из этих клещей. «Сейбры» остались в стороне и проскочили вперед.

Развернувшись, они попытались его догнать, но он уже оторвался на недосягаемую для их пулеметов дистанцию. Американцы шли за отцом до границы с Китаем, не в силах ни догнать его, ни бросить. Напоследок, перед тем как уйти, они, видимо с досады, открыли огонь, и восемнадцать пулеметных трасс потянулись в сторону МиГа, плавно загибаясь вниз на пределе дальности».

Кстати, Григорий Зенов в 1941–1945 гг. воевал в составе 16-го иап ПВО Москвы, который всю войну дислоцировался на люберецком аэродроме.

А Владимир Щипалов пересказал еще одну историю своего отца времен Корейской войны, которая показывает, почему в дивизиях новой смены 64-го иак был предусмотрен «дополнительный» летный состав. В 16-м полку значительная часть летчиков выбыла из строя по болезни, ранению или погибла, и поэтому в распоряжении Василия Щипалова было три самолета, на каждом из которых он мог летать по выбору.

За то, какой из самолетов выберет командир, боролись техники, так как за боевые вылеты на их самолете они получали различные виды поощрения. В частности, приказом Наркомата обороны еще 1943 г. было предусмотрено «водку выдавать по 50 граммов в сутки на человека и техническому составу только в дни вылетов на боевые задания самолетов, непосредственно обслуживаемых ими на аэродромах».

Через неделю после начала боевых действий 29 августа 32-я иад понесла первую потерю. Был сбит, но катапультировался и выжил летчик 913-го иап старший лейтенант Н. В. Невротов. Шестерка МиГов, в составе которой он прикрывал посадку летчиков 216-й дивизии на аэродроме Мяогоу, была неожиданно атакована «Сейбрами» 16-й авиационной эскадрильи 51-го авиакрыла. Невротова сбил первый лейтенант Чарльз Габриель. В летной книжке подполковника Урвачева в этот день запись:

«29.08.52, МиГ-15. Воздушный бой парой, 1 полет, 30 минут, Н – 10 000 м».

К началу сентября сменяемые дивизии убыли в Советский Союз и для противодействия американской авиации, которая насчитывала к этому времени около 2000 боевых самолетов, остались три вновь прибывшие из Союза истребительные авиадивизии, один ночной и два морских истребительных полка – всего около 320 самолетов. Еще около 275 боеготовых МиГ-15 находилось в составе китайских авиасоединений.

Однако китайские и корейские летчики по уровню подготовки еще не могли противостоять американской авиации. Поэтому по состоянию на первое полугодие 1952 г. военный министр Маршал Советского Союза А. М. Василевский докладывал правительству, что «против американской авиации действуют только <…> наши дивизии, вследствие чего американцы в боях имеют, как правило, численный перевес и наши летчики вынуждены действовать в очень невыгодных для себя условиях».