Ржев – Внуково и начало операции «Тайфун»

В первой половине сентября у летчика Урвачева настал двухнедельный перерыв в полетах, что было связано, видимо, со следующими обстоятельствами. К концу августа некоторые пилоты эскадрильи оказались «безлошадными» – потеряли свои самолеты в результате немецкой штурмовки аэродрома и в ходе воздушных боев. Один из них, его друг, ходил за Георгием Урвачевым по пятам и просил:

– Жора, дай слетаю на твоем самолете, ну что тебе, жалко?

Урвачев, смеясь, рассказывал: «Да не жалко было. Но немец подходил все ближе к Ржеву, и мы со дня на день ждали приказа вернуться во Внуково. Если у тебя есть самолет – через час будешь дома, а нет – неделю надо топать». Однако друг, в конце концов, добился своего и улетел на боевое задание на его самолете. Вернулся он к вечеру без самолета.

А вскоре приказ эскадрилье возвращаться на аэродром Внуково. Кто мог – улетел. Остались техники и «безлошадные» летчики, которым выдали винтовки-трехлинейки образца 1891 г. Карманы регланов они набили винтовочными патронами и гранатами, а перед уходом решили уничтожить аэродромные объекты, чтобы не достались немцам, заложили под них ящики с оставшимся боезапасом и подожгли. Однако не учли, что среди боеприпасов были и реактивные снаряды, которые неожиданно начали летать по аэродрому. Пришлось залечь, чтобы переждать этот «артобстрел».

Получив, таким образом, боевое крещение на земле, двинулись на восток по дороге в Москву. Километров через тридцать переправились через Волгу и, решив, что хватит отступать и надо дать немцам бой, залегли на ее высоком берегу. Вскоре на противоположный берег выкатились немцы на мотоциклах. Дружный залп трехлинеек, и след их простыл. Боевому воодушевлению не было предела. Но оказалось, это был передовой дозор части, танки которой вскоре появились на берегу реки и ударили из пушек. Аргумент был веский, и, поняв, что с трехлинейками этот рубеж не удержать, летно-технический состав эскадрильи продолжил движение на восток.

Урвачев редко вспоминал этот переход, и, как всегда, со смехом и шутками, но чувствовалось, что отступающим изрядно досталось: почти круглосуточный марш, обстрелы, убитые и раненые, которых приходилось нести на себе, другие пехотные «прелести». Немцы зачастую катили по дороге, обгоняя их, «драпавших», по словам рассказчика, параллельно этой дороге по оврагам и буеракам. Однажды, смертельно устав, он сам чуть не погиб, попав в кромешной ночной темноте под колеса какой-то военной техники.

Спустя более полувека муниципальные власти Ржева, демонстрируя «новое мышление», объявили, что выделяют немцам три гектара под кладбище для перезахоронения погибших там солдат вермахта. Узнав об этом, Урвачев не возмутился, как можно было ожидать, а рассмеялся:

– Три гектара маловато. Когда мы весной сорок третьего снова прилетели на аэродром Ржева, сразу после его освобождения, там везде грудами лежали трупы немцев. Не можете себе представить, сколько их там наши перебили.

В конце концов остававшаяся в Ржеве часть эскадрильи прибыла во Внуково. Шокун первым делом повел вернувшихся летчиков в столовую, где сидел начпрод перед тарелкой с блинами и большой миской сметаны. Он обедал. Шокун обратился к нему:

– Прибыли наши пилоты без продаттестатов, надо покормить.

– Сначала разберемся, кого кормить, а кого нет. А то, пока одни героически защищают небо Москвы, другие драпают от немцев аж от Ржева.

Командир эскадрильи, не меняя голоса и выражения лица, со словами: «Действительно, надо разобраться», осторожно взял в руки миску со сметаной и опрокинул ее на голову начпрода:

– Товарищи летчики, официантки прежние и вас не забыли, покормят.

Тем временем капитан Шокун, видимо памятуя вынужденную ночную посадку младшего лейтенанта Урвачева в Ржеве, вылетел с ним на спарке для проверки его техники пилотирования ночью:

«13.09.41, УТИ-4, задняя кабина, ночью. <…> Общая оценка техники пилотирования – отлично. Разрешаю продолжить боевую работу днем и ночью на с-те МиГ-3. Командир 2-ой аэ ст. лейтенант Шокун».

Как было сказано, сам Шокун за два месяца до этого при отражении первых ночных налетов немецких бомбардировщиков на Москву после выработки горючего на самолете, дисциплинировано выполняя приказ командования, дважды покидал машину с парашютом, а потом получил за это десять суток домашнего ареста. Такова логика отцов-командиров, к числу которых, правда, относился и сам Андрей Шокун.

Но и ночная проверка, устроенная этим отцом-командиром летчику Урвачеву, была делом не простым. Комиссар полка доносил в политотдел корпуса: «Плохо дело с поверкой техники пилотирования у ночников, так как вражеские налеты мешают работать на аэродроме ночью». Вот так – «мешают работать», злодеи.

Комиссара донимали и другие проблемы. Иногда над расположением полка появлялся самолет У-2 и, не утруждая себя приземлением, сбрасывал пачки газет, которые радостно расхватывал охочий до свежих новостей личный состав, использовавший их, наверное, и для иных надобностей. Но не тут-то было, последовал строгий приказ: «Сбрасываемые с самолета У-2 пачки газет категорически запрещено распечатывать, кому бы то ни было <…>. Сбрасываемые газеты должны немедленно вручаться комиссару полка». Видимо, он сохранял свою привилегию первым узнавать новости, доводить их до личного состава и распределять газеты по своему усмотрению.

Из летной книжки Урвачева следует, что до конца сентября у него не менее двух – четырех боевых вылетов в день, в основном на перехват противника. Правда, в середине месца более двух недель небо было затянуто облаками, то и дело начинался дождь, и в журнале дневника полка отмечалось, что «боевые вылеты не производились из-за плохих метеоусловий» или «негодности аэродрома», «погода плохая. Препятствовала боевой деятельности».

В это время Виктор Киселев, так же как ранее Лукин и Урвачев, совершил ночную вынужденную посадку на «живот», однако менее удачную. При вылете на патрулирование в световом прожекторном поле на его самолете на высоте 2500 м заглох мотор, и он приземлился в районе Красной Пахры: «Самолет требует полевого ремонта. Летчик получил ушибы, отправлен в госпиталь». Утром за ним прилетел санитарный самолет У-2 с врачом: «Считать зам. командира 1-й эскадрильи лейтенанта Киселева в отпуске по болезни до 13.11.41». На самом деле он смог вернуться значительно позже: «Считать прибывшим из отпуска по болезни <…> старшего лейтенанта Киселева В.А 10.12.41».

15 сентября эскадрилья капитана Михаила Найденко перебазировалась с аэродрома Внуково на 6 км восточнее, на аэродром Суково (ныне район Москвы Солнцево), с которого вела боевую работу до ноября.

А 30 сентября началось немецкое наступление на Москву – операция «Тайфун». Фронт приблизился к городу, и в бумагах Урвачева записано: «Кроме ночных налетов в октябре немцы начали совершать налеты днем. Бомбардировщики шли в сопровождении истребителей». Далее он пишет: «Мы, летчики ПВО, кроме отражения ночных и дневных налетов (на Москву. – В. У.), стали выполнять задачи фронтовой авиации, прикрывали наши войска, вели разведку, сопровождали наших бомбардировщиков и штурмовиков, сами ходили на штурмовку аэродромов фашистов и наземных войск».

В одном из таких вылетов на штурмовку после успешного выполнения задания летчики легли на курс «домой». В это время один из самолетов вышел из строя и сел на аэродром противника. Урвачев вспоминал этот случай неохотно и с досадой говорил: «Не знаю, почему он это сделал! Может, был ранен или самолет подбит. Не знаю». На аэродроме во Внуково их уже ждали особисты. Разговор был жесткий:

– Где летчик имярек?

– Сел на аэродром противника. Причина неизвестна.

– Почему не расстреляли при посадке?

– При штурмовке весь боезапас был израсходован.

– Согласно боевому уставу и приказам командования вы обязаны оставлять часть боезапаса на обратный путь.

Возразить было нечего, такое требование было, но летчики, как правило, в боевых вылетах расстреливали все патроны «досуха». Они считали, что от трибунала их спасло только тяжелейшее положение на фронте и острая нехватка летного состава. Вспоминали, что после войны в полк приходило письмо от этого имярек с просьбой подтвердить его участие в боях.

Тем временем ожесточение воздушных боев нарастало. Историки отмечают боевую работу полка в этот период:

«В те дни особенно проявили себя летчики 16 и 34 иап, старейших полков в ВВС Московского военного округа, укомплектованных хорошо подготовленным летным составом (молода была советская авиация, полки, сформированные в 1938 г., уже «старейшие». – В. У.).

Отважно действовал личный состав 34-го истребительного авиационного полка <…>. Выполняя задачи по прикрытию войск Западного фронта, железнодорожных перевозок и отражению налетов вражеской авиации на Москву, летчикам приходилось совершать по 5–6 боевых вылетов в день. Нередко воздушные бои не прекращались в течение всего светлого времени суток и при плохих метеорологических условиях».

О пяти-шести боевых вылетах в день летчиков 34-го полка пишет в своей монографии «Авиация в битве под Москвой» доктор исторических наук, профессор, в прошлом опытный летчик, участник этой битвы А. Г. Федоров. По словам другого участника воздушных боев под Москвой, летчика Николая Дудника: «Летом и осенью доходило до шести-семи боевых вылетов в день – это очень тяжело, практически предел».

Вспоминая осень 1941 г., когда летчикам ПВО пришлось не только отражать ночные и дневные налеты на Москву, но выполнять также задачи фронтовой авиации, Урвачев писал: «6–8 вылетов на задание стало для нас нормой. <…> Бывали моменты, когда в полку оставалось с десяток исправных самолетов и столько же летчиков и приходилось в день делать по 7–9 боевых вылетов».

Ставить под сомнение эти свидетельства нет оснований. Но в летной книжке Георгия Урвачева нет записей о таком количестве боевых вылетов за день, хотя он, а также Сергей Платов и Виктор Коробов совершили их больше всех в полку, соответственно 472, 433 и 525. Несовпадение максимального количества боевых вылетов за день, отмечаемых в летной книжке и свидетельствах летчиков, можно объяснить уже сказанным о том, что официальные документы не всегда адекватны реальной жизни.

Возможно, сказалось и то, что писал Урвачев о воздушных боях в один из дней октября: «Бои шли весь день, и летчики, выйдя из боя, спешили заправиться, пополнить боезапас, снова взлетали в бой. <…> Сейчас трудно сказать, сколько мы сделали в тот день вылетов». То есть в условиях непрерывных боев, постоянной смертельной опасности, безмерного физического и психологического напряжения в течение всего дня летчики не могли объективно определить количество вылетов и меньше всего задумывались об этом в такой обстановке.

Однако обращает на себя внимание то, что в соответствии с летной книжкой летчик Урвачев за время войны четырнадцать раз совершал по четыре боевых вылета в день и ни разу больше – просто норматив какой-то. Можно предположить, что количество боевых вылетов официально было ограничено четырьмя в день и, если летчик выполнял их больше, в летной книжке записывались только четыре вылета, а остальные переносились на другие дни. Так было во время Корейской войны, когда командование ВВС Советской армии, отмечая значительный выход из строя летного состава из-за большого напряжения в боевой работе, запретило летчикам выполнять более двух боевых вылетов в день.