Ржев, ночные тараны и первый воздушный бой
Еще до завершения переформирования полка командование решило выдвинуть часть его на запад для встречи самолетов противника на дальних подступах к столице. В связи с этим эскадрилья старшего лейтенанта Шокуна перелетела в Ржев:
«4.08.41, МиГ-3. Перелет Внуково – Ржев, 1 полет, 55 минут».
Помимо этой записи в летной книжке Георгия Урвачева сохранился листок из его блокнота: «Ржев. Перелет 4.8.41. Н=7.800…
1. Шокун 4. Бубнов 7. Бардин
2. Лукин 5. Герасимов (ком) 8. Коробов
3. Романов 6. Урвачев 9. Зеленецкий».
Буквами (ком) в списке отмечен комиссар эскадрильи старший политрук Василий Герасимов. Через два месяца трое летчиков из этого списка погибнут в воздушных боях, еще один будет тяжело ранен и попадет в плен. А пока, не долетая Ржева, на самолете Владимира Бардина всего-навсего остановился мотор, и он произвел вынужденную посадку на «живот».
В Ржеве эскадрилья приступила к выполнению заданий, о которых Урвачев писал: «Наша эскадрилья, базируясь на аэродроме Ржев, атаковала группы бомбардировщиков, идущих на Москву, и перехватывала разведчиков (в светлое время). Она первая начала выполнять задачи фронтовой авиации – прикрытие войск, сопровождение СБ (скоростных бомбардировщиков. – В. У.) и штурмовиков, разведка».
Можно сказать, что эскадрилья вовремя покинула Внуково, так как через сутки в ночь с 5 на 6 августа немцы двумя заходами сбросили зажигательные бомбы на юго-восточной окраине аэродрома, где стояли самолеты полка. Правда, огонь был быстро потушен, и материальная часть не пострадала. Майор Рыбкин отметил участие в ликвидации последствий вражеского налета и двух летчиков: «За мужество и хладнокровие, проявленное при тушении зажигательных бомб, сброшенных противником, объявляю благодарность <…> лейтенанту Кода А. Ф. <…> младшему лейтенанту Тихонову С. Ф.».
На следующий день после прилета эскадрильи Шокуна в Ржев старший лейтенант Лукин уже был поднят на перехват самолета противника, который скрылся от него в облаках. Младший лейтенант Урвачев после четырех дней патрулирования в воздухе на пятый тоже дважды вылетал для перехвата немецких самолетов.
А накануне ночью во Внуково старший лейтенант Киселев провел воздушный бой, который занял заметное место в истории 34-го полка и обороны Москвы. 9 августа при налете немцев на столицу он в 23 часа 38 минут взлетел для смены Николая Щербины в зоне патрулирования у Наро-Фоминска. Вскоре в лучах прожекторов Виктор Киселев обнаружил и пошел в атаку на «Хейнкель-111», которую продолжили Дмитрий Ледовский и Михаил Найденко, но бомбардировщик, дымя подбитым мотором, со снижением вырвался из светового прожекторного поля и скрылся от перехватчиков в темноте.
Затем Киселев на высоте 3500 м в лучах прожекторов атаковал еще один Хе-111, стрелок которого пробил на его МиГе маслорадиатор. Понимая, что двигатель вот-вот заклинит, а противник выйдет из прожекторных лучей и продолжение атаки будет невозможным, Виктор таранил немца и покинул с парашютом свой вошедший в штопор поврежденный самолет. Опускаясь, он попал на дерево и, отстегнув лямки парашюта, спрыгнул вниз. Невдалеке горели обломки «Хейнкеля», а его самолет нашли только через два дня в лесу, где он почти полностью ушел в землю и наружу торчал только хвост.
Быстро установили, что Киселев сбил самолет из бомбардировочной эскадры «Легион «Кондор». В его экипаже было шесть унтер-офицеров, из которых командир О. Шлиман, механик В. Гизельман, радист А. Ветцель и стрелок В. Краних погибли, а тяжело раненный штурман А. Отруба спасся на парашюте.
В книгах по истории советской военной авиации встречается фотография Киселева, на которой он стоит заложив руки за спину и, кажется, смущенно улыбается. Таким же его увидел писатель Алексей Толстой через два дня после тарана: «По полю к нам идет не спеша Виктор Киселев <…>. Он смуглый от солнца и ветра, как все здесь на аэродроме. Подойдя, рапортует комиссару, что явился. Затем стоит, застенчиво поглядывая на нас серыми веселыми глазами».
Долгое время этот ночной таран считался вторым после тарана, который в ночь на 7 августа совершил тезка Киселева, на год позже его окончивший Борисоглебскую школу летчиков, Виктор Талалихин.
Однако на самом деле раньше их, в ночь на 29 июля 1941 г. в районе Истры заместитель командира эскадрильи 27-го иап Петр Еремеев таранил Хе-111. А открыл он свой боевой счет за неделю до этого при отражении первого налета немцев на Москву, когда сбил бомбардировщик противника, затем, будучи ранен, совершил второй боевой вылет и был награжден орденом Красного Знамени.
Но вскоре после ночного тарана Еремеева перевели из ПВО Москвы на Северо-Западный фронт, где в октябре он погиб в воздушном бою, а полк, в составе которого Петр там воевал, был отведен в тыл и расформирован. Видимо, связанная с этим путаница в документах остановила прохождение его представления к награждению орденом Ленина за таран и была причиной официального забвения его подвига на многие годы. Только в 1995 г. «за мужество и героизм», проявленные в Великой Отечественной войне, старшему лейтенанту П. В. Еремееву было посмертно присвоено звание Героя Российской Федерации.
А тогда, в августе 1941 г., на аэродроме Ржев напряжение боевой работы нарастало, и младший лейтенант Урвачев вскоре после первого вылета на перехват противника и череды вылетов на патрулирование провел свой первый воздушный бой:
«14.08.41, МиГ-3. Патрулирование (зачеркнуто. – В. У.) воздушный бой, 3 полета, 2 часа 06 минут».
Он говорил, что многое забылось, но первый бой помнит так, как будто это было вчера, и вот его рассказ.
«Я в тот день сидел в дежурном звене в готовности № 1, то есть в кабине своего МиГа, готовый вылететь по первому сигналу с командного пункта. Ночи были уже прохладные, а я заступил на дежурство с рассветом, в одной гимнастерке. Поэтому, забравшись в кабину, закрыл фонарь, пригрелся и задремал. Разбудил меня стуком кулака по фонарю дед Щукарь (так он звал техника своего самолета. – В. У.):
– Командир, смотри!
Над аэродромом на высоте 600–800 м кружила пара «Мессершмиттов-109». Они не могли видеть мой самолет, который стоял в капонире, замаскированный сверху срубленными молодыми деревцами и ветками. Кроме того, наша эскадрилья имела целью перехват бомбардировщиков и разведчиков, которые шли на Москву, а это были фронтовые истребители. Поэтому я с интересом, но спокойно наблюдал за ними. Внезапно, чуть не бегом, рядом с кабиной моего самолета появился Шокун, который зло бросил:
– Ты что сидишь, не видишь?
– Так это не наши цели!
– Приказываю взлететь и отогнать!
Он развернулся и, не оглядываясь, пошел в сторону командного пункта, откуда сигнал на вылет дежурному летчику обычно давался ракетой. А тут командир, видимо чтобы не демаскировать себя ракетой, сам прибежал на стоянку. Я повернулся к Щукарю. Лицо его побелело от ярости.
– Командир, если что случится, под трибунал пойду, но ему этого не прощу!
– Спасибо, утешил. Давай к запуску.
Дело в том, что этот приказ, по существу, был приговором. У меня не было ни одного шанса взлететь и остаться в живых. Для этого надо было выкатиться из капонира, вырулить на старт, а затем – разбег по прямой. После отрыва, пока нет высоты и скорости, самолет не может маневрировать и какое-то время также должен лететь прямолинейно. Для немцев всего этого было более чем достаточно, чтобы спокойно и гарантированно расстрелять меня.
Щукарь еще затемно, перед дежурством хорошо прогрел двигатель, поэтому он запустился «с полуоборота», и я, зажав тормоза, двинул ручку сектора газа вперед до упора. Пропеллер взревел, маскировочные ветки и деревья, пыль и даже щебень из капонира полетели вверх столбом.
Теперь мой МиГ был у немцев как на ладони. Я отпустил тормоза, и бедный МиГ не выкатился, как обычно, а выпрыгнул из капонира, и я напрямую, не сворачивая на рулежную дорожку, поперек взлетной полосы начал разбег по целине. Поэтому даже на секунду не мог оторваться от управления самолетом, чтобы оглянуться – где немцы? Но я и так ясно представлял, как они с разворота заходят ко мне сзади и берут в прицел. Я втянул голову в плечи и весь сжался за бронеспинкой, хотя понимал, что ее 9 миллиметров не спасут меня от 20-миллиметровых пушечных снарядов мессеров. Однако ничего не произошло, и МиГ оторвался от земли.
Чтобы быстрее набрать скорость и иметь возможность маневрировать, я не стал брать ручку на себя, но сразу убрал шасси. Только когда скорость увеличилась, я плавно пошел в набор высоты и смог оглянуться – 109-е по-прежнему кружили над аэродромом. Испытывая огромное чувство облегчения и не спуская глаз с мессеров, я сравнялся с ними по высоте. Их двигатели задымили – значит, немцы дали полный газ, развернулись и пошли на меня в атаку. Минут через сорок у них, видимо, горючее подошло к концу, они вышли из боя и скрылись. Приземлившись, я зарулил на стоянку и с трудом, с помощью Щукаря вылез из кабины. Гимнастерка на мне была мокрой от пота.
Почему немцы не расстреляли меня во время взлета, объяснил вымпел, который они сбросили, уходя. В нем была записка о том, что на следующий день они вновь вызывают нас на поединок и не будут атаковать на взлете».
Урвачев говорил, что после первого боя сделал вывод, которому следовал всю войну: «Буду крутиться – останусь в живых». Он уточнял, что это не вариант известной пошлости: «Хочешь жить – умей вертеться», а требование непрерывного маневрирования в воздушном бою, чтобы выйти из-под удара противника, не дать ему взять тебя в прицел и самому занять выгодную позицию для атаки.
История этого воздушного боя имела продолжение. На следующий день Урвачев уже в паре с еще одним летчиком сидел в готовности № 1, а Шокун накануне договорился с командиром полка И-16, который стоял на соседнем аэродроме, что, когда немцы прилетят и будут связаны боем, появится звено этого полка и решит исход боя в нашу пользу. Немцы в назначенное время появились над аэродромом, и пара МиГов взлетела к ним навстречу:
«15.08.41, МиГ-3. Воздушный бой, 1 час 33 минуты».
Четыре самолета закрутились в бою, однако «ишаков» все не было. Наконец, в небе показались три точки. Немцы, увидев, что к противнику идет подкрепление, резко развернулись и скрылись в облаках. Летчики на И-16 приняли еще мало знакомые в войсках МиГи за мессеры и пошли на них в атаку. Потребовалось время, чтобы разобраться, кто есть кто. К счастью, обошлось без жертв, и стороны мирно разошлись по своим аэродромам, но послания, которыми они обменялись, передаче в открытой печати не подлежат, и отнюдь не в силу их секретности.
В свою очередь, немцы, видимо, решили не оставлять без последствий такое нерыцарское поведение сталинских соколов. Через некоторое время на западе в небе показалось множество еле различимых вдалеке самолетов. Наблюдатель с вышки на краю аэродрома успокоил, доложив, что это наши Яки возвращаются с фронта. Но это были мессеры. Они с ходу нанесли штурмовой удар по аэродрому, и после этого предложений о поединках с их стороны больше не поступало.
Возвращаясь к первому воздушному бою Георгия Урвачева, можно предположить, что если в тот день при взлете у него не было никаких шансов остаться в живых, то в последующем бою их тоже было немного. Все обстоятельства этого боя были против него, начиная с того, что он был один, а соперников двое. При этом они явно были «свободными охотниками», то есть опытными боевыми пилотами, имевшими на своем счету множество боевых вылетов, воздушных боев и побед.
Один летчик-фронтовик на вопрос о том, какие нужны условия, чтобы пилот стал асом, ответил, что таких условий много, но два из них главные. Во-первых, он должен остаться в живых после первых двух-трех боев, во время которых он ничего не видит, не понимает и его, как правило, сбивают. Во-вторых, сбить первый самолет противника, чтобы стать настоящим бойцом, почувствовать уверенность в себе. В том бою немцы уже были такими, а Урвачев – нет. И наконец, бой происходил на малой высоте, где мессер превосходил МиГ не только в мощности оружия, но также в скорости и маневренности.
«Мессершмитт-109» – основной истребитель люфтваффе, который выпускался в различных модификациях. В 1941 г. под Ржевом, скорее всего, были Ме-109 F – «Фридрихи» с максимальной скоростью 620 км/ч, пушкой калибра 20 мм и двумя пулеметами калибра 7,92 мм. Они считались лучшей моделью Ме-109, которая внешне заметно отличалась от прежних моделей, и поэтому в справочниках ВВС Красной армии и других документах, в том числе 34-го иап, часто обозначалась ошибочно как «Хейнкель-113».
Остается вопрос, почему командир эскадрильи послал своего летчика на явную и, казалось бы, бесполезную смерть? Возможно, у него были основания полагать, что «Мессершмитты» прилетели, чтобы блокировать аэродром и препятствовать взлету перехватчиков. В это время немецкие бомбардировщики или разведчики могли свободно пройти на Москву. Он, конечно, понимал, что летчик будет убит при взлете. Но предполагал, что, пока немцы будут возиться с ним, другие пилоты успеют взлететь и отогнать истребители противника.
Как следует из летной книжки Урвачева, 14 августа, после 40-минутного боя с мессерами, он совершил еще три боевых вылета и в ходе одного из них атаковал Ю-88, но потерял его в облаках. Это при том, что, по словам фронтового летчика-истребителя Ивана Кожемяко, «продолжительность воздушного боя обычно 10–20 минут, максимум полчаса. Надо сказать, что после вылета с 30 минутами воздушного боя, скорее всего, ты во второй раз уже никуда не полетишь. У тебя просто сил не хватит».