Брак дает трещину

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

После рождения дочери Нэнси уже не могла путешествовать вместе с мужем, и тогда-то в их браке наметилась первая трещина. Фрэнк изо всех сил делал карьеру – впервые снимался в фильме под названием «Ночи Лас-Вегаса» (Las Vegas Nights). Это было в октябре 1940 года, платили ему самую малость – пятнадцать долларов в день за песню «Я больше никогда не улыбнусь». Он также работал на студии «Парамаунт» в Нью-Йорке (январь 1941) и в этом же месяце, двадцатого числа, записал первый из двадцати девяти синглов с Дорси, «Без песни» (Without a Song).

Естественно, в странствиях ему встречались женщины.

Фрэнк считал: раз Нэнси про этих женщин не знает, так ей и не больно.

Но Нэнси-то знала!

Вспоминает подруга Нэнси, Пэтти Демарест (в то время они жили в одном доме на Берген-авеню, в Джерси):

– Однажды Нэнси пришла ко мне вся зареванная, с дочуркой на руках. Я говорю: «Что случилось?» А она: «Этот сукин сын снова мне изменяет!» «Снова?» – переспрашиваю. Я ведь раньше никогда об изменах Фрэнка не слышала. А Нэнси отвечает: «Да, снова! Он мне с самого начала не был верен».

Почти все друзья Фрэнка быстро узнали, что его брак под угрозой.

– Кажется, это началось в сороковом, – вспоминает Сэмми Кан. – Фрэнку уже тогда не сиделось. Он мне сам говорил что-то про тяжесть брачных уз.

Нэнси по-прежнему любила Фрэнка. Это было нелегко, ведь он очень изменился. Стал слишком эгоцентричным, жил по принципу «что хочу, то и ворочу», не задумываясь, причинял боль близким, в частности жене. Нэнси пыталась закрывать глаза на его дурные качества и поступки, убеждала себя, что терпение и понимание всё исправят. А вышло наоборот – Фрэнк стал презирать жену за ее кротость.

– Хочешь налево сходить – пожалуйста. Мне всё равно, – заявила Нэнси однажды в ночном клубе Манхеттена. Она и Фрэнк были там в компании друзей, и Фрэнк отчаянно флиртовал с официанткой. Слова Нэнси смутили его.

– Жены мужьям такое не говорят. По крайней мере нормальные жены, – выдал Фрэнк. – Что это на тебя нашло, а, Нэнси?

– А что я должна сказать, по-твоему? – парировала Нэнси, глядя Фрэнку прямо в глаза. – Мы ведь оба знаем, что флиртом дело не ограничится.

– Допустим. Но чтобы такое предлагать собственному мужу! Тебе что – понравится, если я с этой лапулей пойду?

– Нет, не понравится. Ну а как мне тогда реагировать?

– Никак. Делай вид, что не замечаешь, – посоветовал Фрэнк, доставая бумажник и выкладывая деньги на стол. – Ты сорвалась и выставила меня перед друзьями в неприглядном свете. Больше так не делай, Нэнси. Это неправильно.

Фрэнк поднялся и пулей вылетел из зала. Нэнси пришлось извиниться перед всей компанией и ретироваться в туалет.

Не то чтобы Фрэнк ее не любил. Любил, просто ему хотелось разнообразия. Его влекло всё новое, а Нэнси… Нэнси была всё та же, прежняя, привычная. Читатель увидит в дальнейшем, что эта тяга к смене впечатлений была проблемой Фрэнка всю жизнь.

– Отца я бы охарактеризовала словом «неуемный», – говорила много лет спустя младшая дочь Фрэнка, Тина. – Он понятия не имел о том, что такое долг, что такое обязательства. Наверное, всему виной его эгоцентризм. Впрочем, не знаю. Пожалуй, лучше будет сказать, что лишь немногие представители его поколения отличались склонностью к самоанализу. Отец был просто тем, кем был, – Фрэнком Синатрой. Со всем хорошим, что подразумевает это имя, и со всем плохим. Или принимайте его таким, или не связывайтесь с ним. Не можете прощать – лучше прекратите всякие отношения. Кстати, очень многие были готовы терпеть только ради того, чтобы короткое время повращаться вокруг звезды по имени Синатра. Моя мама – не исключение.

Итак, Нэнси, из последних сил принимая мужа таким, каким он был, всё-таки жаждала приобщить его к семейным ценностям. Ей требовалась поддержка мужа; дочке требовалось внимание отца. Нэнси отлично знала: когда Фрэнк не с ней и не с малышкой, когда он не в Нью-Джерси, – он ведет шикарную жизнь. А уж во время турне ему стоит только глянуть – и женщины пачками к его ногам падают.

Надо сказать, члены оркестра Томми Дорси сами не ожидали, что вызовут такой ажиотаж. Происходило нечто необычное – Синатра становился сенсацией.

Позднее Фрэнк признавался:

– Думаю, дело было не столько в моей привлекательности, сколько в том, что в тех местах приличного музыканта не видали со времен Бинга – то есть добрых двадцать лет. Вот как только Бинг ушел работать на радио и в кино, так у них и не стало кумиров. Что интересно – поклонники Бинга принадлежали в основном к старшему поколению, а на меня западала молодежь. Наверное, им просто не с кого было лепить себя, а тут появился я. Я начал понимать, что вся эта шумиха – не на пустом месте. Не знаю, в чем там была причина, только я прикинул: пожалуй, во мне и впрямь есть что-то особенное.

– Наверно, я недостаточно хороша, – плакалась Нэнси своей подруге Пэтти Демарест однажды вечером, когда Фрэнк не позвонил после концерта. – Может, если бы я постаралась, я бы смогла его дома удержать. Может, я мало молюсь господу. Да, наверное, так и есть. Надо больше молиться.

– Он остепенится, успокойся, – утешала Пэтти. – Но поработать над собой не помешает. Пусть он поймет, что лучшей женщины ему не найти. Вот что – тебе надо похудеть. Купи новое платье, сделай прическу – и всё образуется.