Аргументы в пользу версии «Полетика»

1. Свидетельство Александры Осиповны Смирновой-Россет: Дантес никогда не был влюблён в Натали; он находил её глупой и скучной. Он был влюблён в Идалию и назначал ей свидания у Натали, которая служила им ширмой в течение двух лет. Её дружбу с Натали и эту внезапную нежность никто не понимал, так как прежде она жестоко потешалась над нею.[218] Это сообщение правдоподобно лишь по отношению к Дантесу и Полетике. Александра Осиповна находилась в Петербурге до весны 1835 г. В апреле 1835 г. её муж получил назначение в русское посольство в Берлине, затем был переведён в Париж. Смирновы вернулись в Россию через два с половиной года, уже после смерти Пушкина. О дальнейшем — увлечении кавалергарда Пушкиной, преддуэльных событиях — Александра Осиповна не могла свидетельствовать. О дружбе Натальи Николаевны и Идалии она говорит и в своих мемуарах. При этом отмечает — они занимались в основном болтовнёй и туалетами. Болтали о своих светских успехах, о кавалерах. Дантес приезжал к Пушкиным — вначале ради Полетики. Пушкину уже тогда казалось — из-за Натальи Николаевны. Вот почему в письме к Геккерену от 21 ноября 1836 г. Пушкин писал о двухлетнем постоянстве Дантеса.

2. Отрывок из письма[219] Полетики Дантесу — февраль 1837 г.

Бедный мой друг. Ваше тюремное заключение заставляет кровоточить моё сердце. Не знаю, что бы я дала за возможность прийти и немного поболтать с вами. Мне кажется, что всё то, что произошло, — это сон, но дурной сон, если не сказать кошмар, в результате которого я лишена возможности Вас видеть. <…> Все эти дни была подготовка парада, который происходит в данный момент. <…> Что касается меня, то я там не была, потому что мне нездоровится, и Вы будете смеяться, когда я Вам скажу, что я больна от страха. <…> Прощайте, мой прекрасный и добрый узник. Меня не покидает надежда увидеть Вас перед Вашим отъездом. Ваша всем сердцем. Для этого письма возможен единственный комментарий — слишком много страсти для дружеского послания.

3. Записка Полетики арестованному Дантесу:

Вы по-прежнему обладаете способностью заставлять меня плакать, но на этот раз слёзы благотворные, ибо Ваш подарок на память меня как нельзя больше растрогал, и я не сниму его больше с руки; однако таким образом я рискую поддержать в Вас мысль, что после Вашего отъезда я позабуду о Вашем существовании, но это доказывает, что Вы плохо меня знаете, ибо если я кого люблю, то люблю крепко и навсегда.

Итак, спасибо за Ваш добрый и красивый подарок на память — он проникает мне в душу.

Мой муж почивает на лаврах. Парад прошёл великолепно; он имел полный успех. На параде присутствовала императрица и множество дам.

До свидания, я пишу «до свидания», так как не могу поверить, что не увижу Вас снова. Так что надеюсь — «до свидания».

Прощайте. Не смею поцеловать Вас, разве что Ваша жена возьмёт это на себя. Передайте ей тысячу нежных слов. Сердечно Ваша.

Коварство и любовь. Уж так повелось, что эти два понятия почти всегда рядом. Зловещая красавица, злоязычная, злодейка — какими только эпитетами не награждали Полетику! И это всё верно, как верно и то, что она умела преданно и беззаветно любить. Что была несчастлива в браке с божьей коровкой, как называли её мужа. Что сердце всякой женщины нуждается в любви и ласке. Чёрное и белое, добро и зло — неотъемлемые свойства человеческого существа. И как говорят душеведы — всё зависит, какой своей стороной повёрнут к тебе человек.

4. Из письма Екатерины Гончаровой-Дантес мужу — 19 марта 1837 г.:

…Идалия приходила вчера на минуту с мужем, она в отчаянии, что не простилась с тобой, говорит, что в этом виноват Бетанкур. В то время, как она собиралась идти к нам, он ей сказал, что будет поздно, что ты, по всей вероятности, уехал. Она не могла утешиться и плакала, как безумная.

5. Из семейного архива барона Клода Геккерена д’Антеса. Полетика — Екатерине Дантес, 3 октября 1837 г.: Ваше письмо доставило мне большую радость. Вы счастливы, мой друг, и за это слава Богу. Я-то, которая хорошо знаю Вашего доброго Жоржа и умею его ценить, никогда ни на минуту в нём не сомневалась, ибо всё, что только может быть доброго и благородного, свойственно ему. <…> Скажите от меня вашему мужу все самые ласковые слова, какие придут Вам в голову, и даже поцелуйте его, — если у него ещё осталось ко мне немножко нежных чувств.

6. Идалия — Екатерине, 8 октября 1841 г.: Передайте тысячи добрых слов барону и поцелуйте за меня Вашего мужа. На этом расстоянии Вы не можете ревновать, не правда ли, мой друг?

Только этих эпистолярных документов достаточно, чтобы заключить: Идалия Полетика и была тайной «Супругой» Дантеса, с которой он порвал в ноябре 1835 г., воспылав страстью к прекрасной Пушкиной. Но для категоричного вывода необходимо подтвердить самый главный, указанный Дантесом, факт: в августе 1835 г. у этой женщины умер ребёнок.

У Полетики было две дочери — Елизавета и Юлия (названная в честь бабушки — Юлии Павловны Строгановой — графини д’Эга — ещё одно указание на то, что она была матерью Идалии) — и сын Александр. С детьми ей не везло — младшая дочь Юлия и сын умерли в младенчестве. Дети часто болели. В начале лета — балы, празднества, прогулки, затем весьма серьёзная болезнь моей дочери, которую я чуть было не потеряла, — письмо Екатерине Дантес от 3 октября 1837 г. Речь шла о старшей дочери Елизавете, той самой, которая вышла замуж за какого-то иностранца. Дальнейшие следы её теряются. Александр родился 14 октября 1835 года. Если допустить, что Полетика была вопросной «Супругой», то этот ребёнок мог быть от Дантеса. Он умер 20 марта 1838 г. Я имела несчастье потерять ещё (подч. мною. — С. Б.) одного ребёнка (Александра. — С. Б.) трёх лет в прошлом году, и этот удар меня сразил, — сообщала Идалия Е. Дантес 18 июля 1839 г. Согласно данным Л. Черейского, Юлия умерла 19.1.1833 года в возрасте двух с половиной лет.

Я не знаю, каким источником пользовался Черейский. В сборнике кавалергардов (том III) помещена биография ротмистра Александра Михайловича Полетики, но в ней нет данных о его детях, за исключением указания — в 1845 году имел дочь 12 лет. В замечательном труде Черейского «Пушкин и его окружение» — настольной книге каждого пушкиниста, — к сожалению, немало разночтений с другими биографическими справочниками, особенно в отношении дат жизни современников Пушкина. Виной тому ошибки в самих первоисточниках — российских родословных книгах. Просматривая их, я часто сталкивалась с расхождениями в сведениях даже о представителях знатных русских родов. Возьмём, к примеру, графиню Н. В. Строганову. Её даты жизни у В. Вересаева — 1801—1855. В указателе к книге П. Щёголева — 1800—1854; у Черейского — 10.Х.1800—24.VIII.1854. П. Губер в «Донжуанском списке Пушкина» приводит другой день её смерти — 22.1.1855. Кому же верить? Если даже к отпрыскам таких именитых фамилий допускалась подобная небрежность, то что говорить о не столь знатном роде Полетики. Давайте предположим, что именно подобный казус произошёл и в случае с маленькой Юлией. Скажем, небрежный переписчик прошлого века ошибочно прочитал в каком-нибудь рукописном послужном формуляре дату смерти дочери А. М. Полетики и вместо 1835 года написал 1833 год — цифру «5» очень легко спутать с цифрой «3». Уточнить теперь невозможно — всё кануло в лету забвения. Известно, что свой богатейший архив А. Г. Строганов незадолго до смерти вывез на восьми телегах и приказал потопить в море. А в нём, бесспорно, были и личные документы Полетики — письма к ней родственников, друзей, Дантеса, крещальные свидетельства её самой и детей, документы покойного мужа. Как бы всё это пригодилось нам сейчас! Помогло бы утвердить или отвергнуть Полетику в роли «Супруги» Дантеса. И разрешить загадку анонимных писем. А может быть, поставить последнюю точку над i в преддуэльной истории. Но ещё не всё потеряно — остаётся надежда на церковные книги, в которых записывались крещенье, свадьбы, отпевание усопших. Они хранятся в Историческом архиве Петербурга. Итальянская исследовательница Витале не смогла получить к ним доступ — архив на несколько лет закрыт на реставрацию. И я вынуждена продолжать логическую аргументацию в пользу своей версии.

7. Допустим, что моя догадка верна. В таком случае позволю построить следующий силлогизм.

Посылка первая — Полетика была «Супругой» Дантеса.

Посылка вторая — она беззаветно предана своему возлюбленному, даже после того, как он увлёкся другой (если я кого люблю, то люблю крепко и навсегда).

Вывод: Полетика должна принять участие в отмщении Пушкину — составлении анонимных писем.

Выше я предположила, что именно ей пришла в голову эта идея. Но дабы никто не заподозрил «тройку» в причастности к пасквилю, необходимо было принять меры предосторожности. Припомню в этой связи догадку П. Е. Щёголева: Мы уже говорили о том, что обвинения Геккерена в сводничестве вряд ли имеют под собой почву. Но были добровольцы, принявшие на себя эту гнусную обязанность. К таковым молва упорно причисляет Идалию Григорьевну Полетику.[220] Щёголев ошибался в отношении Геккерена. Оставаясь главным режиссёром, проваренная в интригах старая дипломатическая лисица (выражение А. Ахматовой) умело спрятала концы в воду — на должность помощника режиссёра избрали сводного брата Полетики — Александра Строганова. Брат и сестра были в очень дружеских отношениях. Они сохранили их до конца жизни — у него, а не у других своих братьев — Сергея, Николая и Алексея, она поселилась после смерти мужа. Строганов знал о любви Полетики к Дантесу и, вероятно, лелеял надежду с помощью анонимки скандализировать Пушкину и вернуть Жоржа страдающей сестре. Вот вам и вторая причина, заставившая Строганова принять участие в заговоре против Поэта. Каждый из заговорщиков преследовал свои цели!

Итак, мой вывод, Идалия — генератор идеи пасквиля. Но переписывал его (или руководил перепиской), отсылал братец А. Строганов. Далее следуют непредвиденные «тройкой» события — первый вызов на дуэль, женитьба Дантеса, вторая дуэль. Смертельно раненный Пушкин. Уведомление об этом императора. Его неожиданная благосклонность к Пушкину. Его наказ Жуковскому утром 28 января: Тебе же поручаю, если он умрёт, запечатать его бумаги: ты после их сам рассмотришь (Жуковский в письме С. Л. Пушкину). А в них должны быть экземпляры пасквиля. Сколько из отправленных по разным адресам было передано Поэту, банда Геккерена тогда ещё не знала. Панический страх А. Г. Строганова — его могут распознать по почерку. На воре шапка горит! Хотя, как видим, за минувшие 160 лет никому в голову не пришла подобная мысль.