Версия, которая навела на «царский след»

Все возможные кандидатки в «Супруги» Дантеса упоминаются по тому или иному поводу в письмах Жоржа к Геккерену — они названы полными именами или обозначены одной буквой. И только о Полетике — самой серьёзной претендентке на эту роль — ни слова. Странным кажется такое небрежение Дантеса к их общей близкой приятельнице. Но, может, именно это является веским аргументом в её пользу: Дантес, вынужденный оберегать имя Полетики на случай перлюстрации писем, называет её «Супругой», Геккерену же понятно, кого он имеет в виду.

Для меня Идалия Полетика — вне конкуренции. Но для категоричного заключения мне не хватило фактов. Используя метод «доказательства от противного», продолжаю проверять «алиби» других потенциальных обвиняемых в деле «Тайная „Супруга“ Дантеса». В мой список включена ещё одна представительница светского общества — свояченица Софии Борх Любовь Викентьевна Голынская. Я неслучайно оставила её на последнем месте — дальнейшее объяснит причину этого.

Отрывок из письма Дантеса Геккерену (апрель 1836 г.): Ты помнишь, что Жан-вер[278] просил руку сестры красавицы графини Борх и ему по справедливости отказали. Что же, соперник его победил и вскоре получит её в жёны[279].

Графиня Борх — это и есть Л. В. Голынская. В 1832 г. она вышла замуж за графа Иосифа Борха, того самого непременного секретаря ордена рогоносцев, чьим именем подписан пасквиль. Само это обстоятельство — существенный довод против моей версии: вряд ли Геккерены при всём их коварстве таким образом отплатили бывшей возлюбленной кавалергарда. И ещё один антиаргумент — в письме Дантес называет её полным именем. Утаивать его у него, вероятно, не было оснований.

Как видим, моя версия о Любови Борх хромает с самого начала. Логические рассуждения опровергают её. Но жизнь полна парадоксов, человеческое поведение — увы! — не подчиняется законам логики. На суде как на суде! Я напала на след, посмотрим, куда он приведёт! Главным ориентиром послужило указание Данзаса. Позволю ещё раз повторить его: Замечательно, что почти все те из светских дам, которые были на стороне Геккерена и Дантеса, не отличались блистательною репутацией и не могли служить примером нравственности. Дополнением к этому явилась реплика самого Пушкина по адресу Борхов. Позднее Данзас пересказал её одесскому знакомому Пушкина, начальнику 1-го отделения канцелярии М. С. Воронцова, Никанору Михайловичу Лонгинову. А тот в свою очередь поделился услышанным со своим племянником, библиографом Михаилом Николаевичем Лонгиновым: По дороге им попались едущие в карете четвернёй граф И. М. Борх с женой, р. Голынской. Увидя их, Пушкин сказал Данзасу: «Voila deux ménages exemplaires» («Вот две образцовые семьи») — и, заметя, что Данзас не вдруг понял это, он прибавил: «Ведь жена живёт с кучером, а муж — с форейтором»[280].

Этот эпизод впервые огласил П. Щёголев в книге «Дуэль и смерть Пушкина». Затем использовался и другими исследователями. Свидетельство Данзаса приняли на веру как очевидный, неопровержимый факт и ни разу не подвергли критическому анализу. Он дошёл до нас в тройном пересказе — Данзаса и обоих Лонгиновых. Сохраняя суть, окрашивался новыми нюансами, согласно разумению рассказчика. Данзас, в то время полковник 5-го резервного саперного батальона, служил вне Петербурга, в столице бывал наездами и не мог знать всех светских пересудов. Посему Пушкину пришлось, как признался сам Данзас, растолковать ему смысл своего замечания. Нельзя поручиться, что взволнованный больше самого Поэта предстоящей дуэлью Данзас правильно воспринял и со временем точно воспроизвёл произнесённую Пушкиным фразу.

Её не следует воспринимать буквально. Это был типичный для Пушкина каламбур, вероятно, понятный каждому светскому человеку, но не Данзасу. Притчи, анекдоты, мистификации, эпиграммы были в то время в большой моде. Имел он счастливый талант / Без принужденья в разговоре / Коснуться до всего слегка, / С учёным видом знатока / Хранить молчанье в важном споре, / И возбуждать улыбки дам / Огнём нежданных эпиграмм. Это об Онегине. Это можно сказать и о Дантесе. Остроумие считалось обязательным атрибутом денди. Неслучайно Д. Ф. Фикельмон, характеризуя светских знакомых, всегда отмечала живой ум, находчивость и лёгкость в разговоре как наипервейшее достоинство человека. Пушкин же был известным мистификатором, мастером анекдотов, эпиграмм и каламбуров.

Добрый и порядочный Данзас, лицейский медведь, с юных лет не питал пристрастия ни к науке, ни к литературе, но был отличным воякой, храбрецом и человеком большого хладнокровия. Впрочем, многие считали его остряком и любителем каламбуров. Но ироничную реплику Пушкина он явно не понял. Спишем это на счёт его эмоционального состояния перед дуэлью и неосведомлённостью по части петербургских сплетен. Что же хотел сказать своей фразой Пушкин о Борхах? Начну с её неточного перевода Щёголевым. Слово «ménages» имеет двойное значение: семья, супруги. Таким образом, возможен другой смысл этого изречения: Вот два примерных супруга …Ведь жена живёт с кучером, а муж — с форейтором.

Итак, вернёмся к описанной выше сцене: Пушкин и Данзас спешат в санях к месту дуэли на Чёрную речку. Навстречу летит запряжённая цугом карета Борхов. На облучке восседает кучер, а на верховой передней лошади — форейтор. Даже в драматические минуты юмор не покидает Пушкина. «Вот два примерных супруга!» — говорит Поэт. Данзас недоумевает. Пушкин заливается смехом и экспромтом выдаёт каламбур о кучере и форейторе. Данзас не уловил тайный смысл сказанного. Пушкин не стал пояснять.

Чтобы понять суть пушкинской аллегории, необходимо познакомиться с Борхами.

Упоминание о графине Борх и её сестре Голынской в вышеприведённом отрывке из письма Дантеса говорит о том, что оба — батюшка и сынок — живо интересовались их семейными делами и, следовательно, водили с ними весьма близкое знакомство.

Ещё одно подтверждение их близости — письма Андрея Карамзина матери Е. А. Карамзиной. Летом 1837 г. на водах в Баден-Бадене — излюбленном немецком курорте русской аристократии — сошлись все наши знакомцы: Андрей Карамзин, Дантес с женой, Геккерен, А. О. Смирнова-Россет, Валерьян Платонов, Радзивиллы, Киселёвы, Любовь и Иосиф Борх. Беззаботное курортное времяпрепровождение. Утренние прогулки, беседы у источников, совместные обеды и ужины в пансионах, балы, танцы, флирты… 25 июня русская колония по традиции отмечала день рождения русского императора.

Отрывок из письма Андрея Карамзина (июнь 1837 г.):

За обедом я сидел между Полуэктовой и графиней Борх, с которой тут же познакомился. Nous avions un sujet tout trouve [281] , Ernest Штакельберг. Скажите ему, что она сперва очень покраснела, но потом обошлось, и так как нам обоим беспрестанно подливали, то к концу обеда мы стали очень откровенны. Она очень хороша.

Заметьте — графиня Борх покраснела при упоминании имени её поклонника Штакельберга. Человека, который не разучился краснеть, трудно назвать безнравственным. Начался флирт между милой графиней и Карамзиным. Андрей Николаевич сопровождал Любовь Борх на прогулках, был её кавалером в танцах.

Отрывок из другого письма А. Карамзина — Е. А. Карамзиной: В последнее воскресенье ездил я верхом с графиней Борх… на высокую гору. Мы все были веселы и довольны, одна бедная и милая графиня беспокоилась от того, что муж, ехавший за нами в коляске, не мог следовать по дурной дороге и был принуждён воротиться… Кислая фигура de ce vilain avorton de mari (отвратительного недоноска. — С. Б.) наводила уныние на всё общество.

Обращаю внимание ещё на одну деталь — графиня Борх озабочена тем, что муж вынужден из-за плохой дороги отказаться от прогулки. Значит, отношения супругов вполне нормальны и даже дружественны. В верховой прогулке участвовал и Дантес. И потом за весёлым обедом в трактире, подстрекаемый шампанским, он довёл нас до судорог от смеха.

От души ли веселился Дантес или разыгрывал перед русским обществом роль неунывающего и весёлого молодца, которого мало трогает всё недавно случившееся с ним в Петербурге? Как будто напрочь забыт «несправедливый» приговор царя — изгнание из России, разжалование в солдаты, лишение российского дворянского звания и офицерского жалованья. Одним словом, крах возводимой более трёх лет карьеры. Скорее всего это была показная беззаботность. Положение обоих Геккеренов было не столь радужным. Дантес с российским приданым — супругой, остался без всяких средств к существованию. И мог рассчитывать только на деньги скаредного Геккерена, да и сам Геккерен в это время был не у дел — после отбытия из Петербурга не получил нового дипломатического назначения. Геккерены прекрасно знали страсть русских к переписке и не сомневались, что курортные увеселения будут красочно описаны в их письмах на родину. И изо всех сил изображали своё благополучие. Старший не отходил от рулетки, пополняя выигранными суммами свой оскудевший капитал. Младший лихо отплясывал на балах.

Странно было мне смотреть на Дантеса, как он с кавалергардскими ухватками предводительствовал мазуркой и котильоном, как в дни былые, — сообщал матери А. Карамзин. Как видим, расчёт Геккеренов достиг цели.

То, что ты рассказываешь нам о Дантесе (как он дирижировал мазуркой и котильоном), заставило нас содрогнуться и всех в один голос сказать: «Бедный, бедный Пушкин! Не глупо ли было жертвовать своей прекрасной жизнью! И для чего!» — отрывок из письма С. Н. Карамзиной брату (от 22 июля 1837 г.).

Случайно ли встретились Борхи с Геккеренами в Баден-Бадене или обо всём было заранее договорено — можно только гадать. Щёголеву удалось обнаружить формулярный список И. Борха. В нём была пометка о предоставлении ему в июне 1837 г. отпуска для поездки на минеральные воды. Но ещё более странно другое обстоятельство — в июне 1837 г. в Баден-Бадене собралось большинство друзей и приятелей Пушкина. Будто клином сошёлся свет на этом курорте! Мне кажется, что появление здесь и Геккеренов оказалось не просто совпадением. От кого-то (возможно, от Иосифа Борха) они узнали о составе здешнего русского общества. И специально приехали сюда, чтоб реабилитировать себя перед своими петербургскими знакомыми. Письмо А. Н. Карамзина от 8 июля (26 июня) 1837 г. подтверждает моё предположение:

Вечером на гулянии видел я Дантеса с женою: они оба пристально на меня глядели, но не кланялись, я подошёл к ним первый, и тогда Дантес à la lettre (буквально. — С. Б.) бросился ко мне и протянул мне руку. <…> Обменявшись несколькими обыкновенными фразами, я отошёл и пристал к другим: русское чувство боролось у меня с жалостью и каким-то внутренним голосом, говорящим в пользу Дантеса. Я заметил, что Дантес ждёт меня, и в самом деле он скоро опять пристал ко мне и, схватив меня за руку, потащил в пустые аллеи. Не прошло двух минут, что он уже рассказывал мне со всеми подробностями свою несчастную историю и с жаром оправдывался в моих обвинениях, которые я дерзко ему высказывал. Он мне показывал копию с страшного пушкинского письма, протокол ответов в военном суде и клялся в совершенной невинности. Всего более и всего сильнее отвергал он малейшее отношение к Наталье Николаевне после обручения с сестрою её и настаивал на том, что второй вызов a été comme une tuile qui lui est tombée sur la tête (Подч. мною. — С. Б.)[282]

Она очень хороша, — сказал Андрей Карамзин об этой миниатюрной женщине — Любови Борх. Дантес называл её красавицей. А он знал толк в женской красоте. О её красоте писала и Долли Фикельмон.

Позавчера мы в свою очередь дали в честь Их величеств бал. Он получился довольно удачным. Убранство было красивым и элегантным. Фикельмон умеет придавать таким торжествам изысканную простоту; она в сто раз предпочтительней тех грандиозных, типичных для подобных случаев убранств, которые придают дому непривычный вид. Император и императрица — оба были очень веселы и красивы. Император и великий князь Михаил танцевали до половины четвёртого утра, что случилось с ними впервые на балах нынешнего сезона. <…> На балу у нас присутствовала и одна миниатюрная особа, которая весьма в моде в нынешнем сезоне. Мадам де Борх только что вышла замуж. У неё красивые, очень синие глаза; небольшого роста, мила, с очень маленькими красивыми ножками, ничего особенного в фигуре, имеет самодовольный вид, не слишком умна, но весьма приятная. Движется и танцует довольно неуклюже. (Запись 14 февраля 1832 г.)

Ах, эта досадная Долли — ничто не ускользало от её проницательного взгляда! Кроме очень точного портрета небезынтересной нам дамы эта запись Фикельмон содержит три любопытных факта: 1. Любовь Борх вышла замуж в начале 1832 г., а не 13 июля 1830 г., как указал Щёголев; 2. Бал давался в честь императорских величеств, присутствовали сливки общества и среди них вдруг оказалась «не очень знатная» Любовь Борх — ведь её муж даже не имел графского достоинства Российской империи[283]; 3. В зимний сезон 1832 года двадцатилетняя прелестница была в большой моде. В переводе со светского языка это прежде всего означало, что на неё обратили внимание при дворе. В этом скорее всего и была причина приглашения Л. Борх на фешенебельный бал к Фикельмонам. Возможно, её присутствием объяснялось весёлое настроение императора. И даже совсем необычайное обстоятельство — император танцевал до утра. Очень скоро (в апреле 1832 г.) скромный актуариус коллегии иностранных дел был пожалован в камер-юнкеры и одновременно повышен в служебной должности — произведён в протоколисты.

Обе красавицы — малютка Любовь Голынская-Борх и её троюродная племянница[284], которую она называла кузиной — высокая, стройная Наталия Гончарова-Пушкина — одновременно появились на небосклоне петербургского света. И обе были замечены двором. Двор пожелал, чтобы они обе украшали балы в Аничковом дворце. Для этого их мужьям было присвоено низшее придворное звание — Борху раньше — весной 1832 г., Пушкину — в конце 1833 г. Только Борху больше повезло — во-первых, он был моложе Пушкина — в момент получения камер-юнкерства ему было 25 лет; во-вторых, он хотя и не дослужился до камергера, но зато шагал вверх по служебной лестнице — в апреле 1835 г. был произведён в титулярные советники и назначен вторым переводчиком 2-го департамента внутренних сношений.

Долли часто встречается с графиней Борх в обществе и записывает в дневнике свои впечатления о ней. Так, на балу у Лавалей Любовь Викентьевна участвовала в представлении театральных картинок — она была весьма красива в белом одеянии, с распущенными волосами, изображая спящую в грациозной позе фигуру. Её тонкие черты — красивы. (Запись 22 марта 1832 г.)

Павел Елисеевич Щёголев в своё время очень сокрушался, что с Борхом по царственной линии ничего не выходит. Оказывается — выходит, ещё как выходит! Император по части любовных похождений был человеком раскрепощённым — он открыто выказывал предпочтение своей очередной пассии. Имена фавориток Николая ни для кого не были тайной. Смирнова пишет о Вареньке Нелидовой — фрейлине императрицы, о графине Елизавете Бутурлиной. Фикельмон — о Софии Урусовой, о пятнадцатилетней Ольге Булгаковой, впервые появившейся на балу и сразу же замеченной императором, о Зинаиде Юсуповой — жене гофмейстера князя Б. Н. Юсупова. Я с большой симпатией отношусь к своей героине Долли Фикельмон и не хочу приписывать ей роль сводни. Но, тем не менее, все модные красавицы — фаворитки Николая — обычно приглашались на балы к австрийскому посланнику. Графиня Борх вновь присутствует на большом приёме Фикельмонов — успешном и блестящем в начале осеннего сезона 1832 г. Натали Пушкина тоже была среди приглашённых. Пальму первенства Долли отдаёт всё-таки Пушкиной: Вчера самой красивой всё же была Пушкина, которую мы зовём «Поэтичной», как из-за её супруга, так и за её небесную и несравненную красоту. У неё лицо, перед которым можно часами стоять, как перед самым совершенным творением Создателя! Затем следует новый портрет графини Борх: Г-жа Борх — красивая маленькая картина фламандской школы. Но под этой белой и свежей оболочкой нет ничего примечательного. (Запись 22 ноября 1832 г.)

Увлечение императора красивой, но пустой графиней, по-видимому, было не очень серьёзным.

Я искала сведения о близости Л. Борх с Дантесом, а напала на царский след. Теперь можно раскрыть аллегорию пушкинского каламбура. Но для этого придётся сделать ещё одно отступление.

1835 год. Гоголь по совету Пушкина начинает работу над «Мёртвыми душами». Делится с Поэтом планами будущего произведения: Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь. Не повесть, не сатиру, а именно роман о России задумал Гоголь и с воодушевлением принялся за работу. Ещё не выстроена композиция, не осмыслена до конца фабула, не придуманы персонажи, коллизии. Ясна была только идея произведения — Россия. Вдохновенно рождается её философско-поэтический образ — устремлённые в будущее, летящие по воздуху как натянутая струна медногрудые кони. Пушкин часто забегает проведать Гоголя, послушать новые главы. Они так любили барина. Бывало, снег, дождь, слякоть, а они в своей шинельке бегут сюда. По целым ночам у барина просиживали, слушая, как наш-то читал им свои сочинения, либо читая ему свои стихи, — вспоминал слуга Гоголя Яким. В один из таких вечеров Гоголь прочитал Пушкину только что написанную песнь о России. Ею он завершит первый том «Мёртвых душ».

Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несёшься? Дымом дымится под тобой дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади. Остановился поражённый Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! <…> Русь, куда ж несёшься ты, дай ответ? Не даёт ответа. Чудным звоном заливается колокольчик.

Этот аллегорический образ России взволновал Пушкина. Он восхищённо повторял: «Эх, тройка! Птица-тройка, кто тебя выдумал? знать у бойкого народа ты могла родиться…»

Вернёмся вновь к эпизоду с Борхами. Не гоголевская ли «птица-тройка» вдохновила Пушкина на каламбур? Он увидел летящую навстречу упряжку — и молнией сверкнуло озарение: «Да ведь это сама Русь спешит мне навстречу! Вот кучер — её главный возничий, император. А вот и форейтор — верхом на передней лошади, он направляет движение всего цуга — ближайший к императору сановник». Кто он? Его имя следует искать среди интимных дружков Иосифа Борха. Среди людей подобной же репутации. Первое имя, которое приходит на ум, — Сергей Семёнович Уваров, министр народного просвещения, президент Академии наук, председатель Главного управления цензуры. Ну чем не форейтор? Не направляющий движение России к просвещению, прогрессу? Сей аллегорией Пушкин сказал Данзасу то, что было известно всему петербургскому обществу: Любовь Борх была любовницей императора, а Иосиф Борх — сожителем Уварова.

А следовательно, полученный Пушкиным пасквиль оскорблял не только Поэта. Он содержал грязный намёк на отношения царя с женою Иосифа Борха. Теперь понятнее, за что разгневанный император обозвал Геккерена гнусной канальей! Почему от голландского посланника отвернулся граф Нессельроде и назвал его человеком без чести и совести, нетерпимым в российском обществе. И почему так пеклась о бумагах Пушкина графиня Юлия Строганова — ведь там был пасквиль, к которому причастны её дети — Полетика и пасынок Александр. Всё вроде бы становится на свои места и получает логическое объяснение.

Трудно представить, чтобы эта приятная во всех отношениях дама, Любовь Борх — милая, застенчивая, заботливая и при этом прелестная с кучей поклонников — так низко пала и сожительствовала со своим кучером. Пушкин имел в виду другого кучера — самого императора. Скорее всего не она была тайной «Супругой» Дантеса. Но могла быть мимолётной возлюбленной или просто женщиной, за которой он походя волочился. Как, впрочем, и каждая из названных мной кандидаток — княгиня Елена Белосельская, графиня София Бобринская, Полетика. Но у этих трёх последних больше шансов быть той самой таинственной дамой, с которой Дантес находился в продолжительной связи.