Дальнейшие показания Трубецкого

Когда Дантес пришёл к себе в избу, он выразил мне своё опасение, что Пушкин затевает что-то недоброе. «Он был сегодня как-то особенно странен», — Дантес рассказал, как он засиделся у Nathalie, как та гнала его несколько раз, опасаясь, что муж опять застанет их, но он всё медлил, и муж действительно застал их вдвоём.

— Только-то?

— Только, но, право, у Пушкина был какой-то неприятный взгляд, и в передней он даже не простился со мной.

Всё это Дантес рассказал переодеваясь, так как торопился на обед к своему дяде. Едва ушёл Дантес, как денщик докладывает, что пушкинская Лиза принесла ему письмо и, узнав, что барина нет дома, наказала переслать ему письмо, где бы он ни был. На конверте было написано très pressée. С тем же денщиком было отправлено тотчас же письмо к Дантесу.

Спустя час, может быть с небольшим, входит Дантес. Я его не узнал, на нём лица не было. «Что случилось?» — «Мои предсказания сбылись. Прочти». Я вынул из конверта с надписью très pressée небольшую записочку, в которой Nathalie извещает Дантеса, что она передала мужу, как Дантес просил руки её сестры Кати, что муж, с своей стороны, тоже согласен на этот брак. Записочка была составлена по-французски, но отличалась от прежних, не только vous вместо tu, но и вообще слогом вовсе не женским и не дамским billet doux (любовная записка).

— Что всё это значит?

— Ничего не понимаю! Ничьей руки я не просил.

Стали мы обсуждать, советоваться и порешили, что Дантесу следует, прежде всего, не давать démenti (опровержение) словам Наташи до разъяснения казуса.

Рассказ Трубецкого слишком подробен, посему вкратце изложу его дальнейшую суть. На следующий день всё разъяснилось. Оказалось, Пушкин, застав жену вдвоём с Дантесом, удалился, чтоб намазать сажей свои губы, и, вновь войдя в гостиную, поцеловал жену. Он хотел уличить её, и ему это удалось. Столкнувшись с Дантесом в передней, он заметил на его губах сажу и потребовал у жены объяснения. Натали, растерявшись, прибегла к спасительной лжи: поцелуй, дескать, был братским — Дантес сообщил ей о своём чувстве к Екатерине и желании посвататься к ней. Потом она горько пожалеет об этой выдумке — своими руками Натали выпустила злой дух джинна из бутылки! Пушкин решил довести свою шутку до конца и даже, возможно, чтоб наказать шалунов, тут же заставил жену под диктовку написать Дантесу вышеприведённую записку.

История с поцелуем позаимствована из расхожего анекдота того времени о неверной супруге и ревнивом муже. Совершенно невозможно представить, чтобы великий, благородный, гениальный Пушкин решился на такую банальность. Так порешило большинство пушкинистов. И этому эпизоду из рассказа Трубецкого не придавали никакого значения. Всё то же прокрустово ложе! Всё тот же сложившийся за сто шестьдесят лет стереотип какого-то иного, придуманного Поэта. А настоящий Пушкин отличался ребячливостью, любил анекдоты, остроумное слово, шутки, розыгрыши, глядел на жизнь только с весёлой стороны и с необыкновенной ловкостью мог открывать смешное (К. А. Полевой). Даже в самые тяжёлые моменты своей жизни легко переходил от грусти к весёлому — аж кишки видно (как образно сказал К. Брюллов ) — смеху. Однажды он заглянул к своему приятелю И. С. Тимирязеву. Не застал его дома. Слуга сказал, что хозяева скоро вернутся. Пушкин стал дожидаться их в зале с большим камином. Тут он увидел блюдо с орехами. И лукавая мысль озарила лицо. Он забрался в камин и, скорчившись, как обезьяна, стал щёлкать орехи. В таком состоянии застали его Тимирязевы… Он любил подобные проказы. Гнусные «мемуары» Трубецкого, кстати, не щадящие и Дантеса, не стоит принимать всерьёз, но это не значит, что нельзя извлечь из них некоторые бытовые детали, игнорируя эмоциональную окраску, — писал В. В. Кунин, составитель хроники «Последний год жизни Пушкина». Историю с поцелуем и нужно воспринимать как одну из таких комических бытовых деталей. В то время (а это было в августе 1836 г.) Пушкин ещё не придавал серьёзного значения ухаживаньям кавалергарда. Считал его, как выразился Щёголев, неопасным ничтожеством. Да и сам Трубецкой утверждал: Жорж вовсе не особенно «приударял» за ней. Так представлял своё отношение к Натали сам Дантес. Таковым оно и осталось в сознании его дружка Саши. Так же воспринимало в ту пору и общество волокитство царя Петербурга за Пушкиной.

Озорная шутка Пушкина смешала все фигуры на шахматной доске. Дантес растерялся только в первый момент. Его принято считать жизнерадостным, остроумным, обходительным, пылким и даже склонным к безрассудству человеком — любимцем общества и баловнем судьбы. Но лишь немногие знали, что всем своим успехам, сыпавшимся на него будто из рога изобилия благам он был обязан своему чрезмерному практическому чувству действительности (выражение его внука Луи Метмана). И на сей раз оно оказало ему большую услугу. Дантес был хорошим шахматистом. Пушкин неожиданно для него сделал перестановку фигур и объявил ему мат. Дантес поразмыслил и ловко обратил ситуацию в свою пользу. Он умело рассчитал несколько ходов вперёд и так повёл игру, что закончил её шахом для противника. Екатерина оказалась всего лишь пешкой в борьбе за королеву.

Дантес прекрасно понимал, что «желание» жениться на Катрин вовсе не является предложением о браке. На пути к нему много барьеров: одобрение обоих отцов — истинного и приёмного; высочайшее разрешение императрицы — по установленному обычаю оно было необходимо для придворных фрейлин (с декабря 1834-го Екатерина по ходатайству тётушки Е. И. Загряжской стала фрейлиной императорского двора); наконец, нужно ещё и согласие самой невесты. А пока суд да дело, Дантес ухаживает одновременно за двумя сёстрами — за одной притворно, за другой — искренне. И Катрин становится прекрасной ширмой для отношений Дантеса с Натали.

Теперь становится понятнее ошеломившее всё общество в ноябре 1836 г. решение Дантеса жениться на Екатерине Гончаровой. Геккерен не совсем лгал, заявив Жуковскому, что этот вопрос уже давно обсуждался в их семье. Факт действительно имел место. Хотя никто не придавал ему в ту пору (кроме самой Екатерины) серьёзного значения — ни в семье Пушкиных, ни в семье Геккеренов. Для последних он был всего лишь хитрой уловкой. В ноябре голландский посланник «мужественно» взял вину на себя — дескать, не дал согласия на этот брак, потому что невеста была бесприданницей, а Дантес не посмел поступить наперекор батюшке. Жуковский был чрезвычайно удивлён столь неожиданным поворотом дел, но по своей наивности и доброте поверил в искренность Геккерена. Конспективно отметил это обстоятельство в дневнике.

Из всех показаний современников о преддуэльной истории самым правдоподобным должно быть свидетельство Александрины Гончаровой-Фризенгоф — друга и доверенного лица Пушкина, очевидца этих событий. Исследователи не отнеслись с должным вниманием к её сообщению: Пушкин отказал в своём доме Геккерену и кончил тем, что заявил: либо тот женится, либо будут драться (письмо Фризенгофа А. Араповой)[195]. А оно вносит существенную коррективу в историю с женитьбой Дантеса. Не он, движимый высоконравственным чувством, принял решение закабалить себя на всю жизнь… чтобы спасти репутацию любимой женщины. А Поэт принудил его к этому. Он, без сомнения, припомнил Дантесу его намерение жениться на Екатерине. В случае отказа пригрозил дуэлью! Дуэль означала для кавалергарда крах столь блестяще начатой карьеры, гибель или же ссылку. Геккерен не мог допустить этого — помните, в одном из писем возлюбленному Жоржу он писал, что не мог бы пережить, случись с ним беда… Теперь эта парочка была вынуждена пожинать плоды своих деяний. Геккерена не на шутку напугала реакция Пушкина. Для расчётливого интригана она оказалась неожиданной. Он лихорадочно ищет выхода из ими же состряпанной ситуации. Просит отсрочки. Привлекает посредников — Жуковского, Е. Загряжскую. Их усилия не принесли особых результатов. …Бедный отец, силясь отбиться от несчастия, которого одно ожидание сводит его с ума. <…> Не желая быть зрителем или актёром в трагедии — я предложил своё посредство. <…> Нынче поутру скажу старому Геккерену, что не могу взять на себя никакого посредства, ибо из разговоров с тобою вчера убедился, что посредство ни к чему не послужит… — из письма Жуковского Пушкину[196]. Пушкин был неумолим. Оставался единственный выход — женитьба. Как чёрные торгаши, Геккерен и Дантес выставляют условия, прикрываясь фразами о достоинстве и чести, — сначала Пушкин должен забрать вызов на дуэль, только после этого будет сделано предложение Екатерине: Я не могу и не должен согласиться на то, чтобы в письме находилась фраза, относящаяся к т-lle Гончаровой: вот мои соображения, и я думаю, что г. Пушкин их поймёт. Об этом можно заключить по той форме, в которой поставлен вопрос в письме.

Жениться или драться — это же выражение употребила Александрина в 1887 году, через 50 лет после события — ещё одно подтверждение, что её воспоминаниям можно доверять. Так как честь моя запрещает мне принимать условия, то эта фраза поставила бы меня в печальную необходимость принять последнее решение. Я ещё настаивал бы на нём, чтобы показать, что такой мотив брака не может найти места в письме, так как я уже предназначил себе сделать это предложение после дуэли, если только судьба будет мне благоприятна. Необходимо, следовательно, определённо констатировать, что я сделаю предложение т-lle Екатерине не из соображений сатисфакции или улаживания дела, а только потому, что она мне нравится, что таково моё желание и что это решено единственно моей волей.[197] Пушкин в презрительном снисхождении уступает. Он добился своего — противник униженно капитулировал. С сыном уже покончено, — скажет он позже В. Соллогубу. Но свой отказ выражает изысканно-галантными словами. За этой галантностью убийственная издёвка: …прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерен решил объявить о своём намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли (никто из посторонних так и не узнал, что Пушкин принудил его к этому; сберегая Дантесу убийственное унижение, не его щадил — честь жены спасал! — перед этим величием духа можно только склониться в немом восхищении! — С. Б.). У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека. (Подч. мною. — С. Б.)[198] Перед вынужденными участниками истории — секундантами В. Соллогубом и д’Аршиаком — куртуазия. Виновникам — беспощадную правду: …я заставил вашего сына играть роль столь потешную и жалкую, что моя жена, удивлённая такой пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном[199]. Склочному обществу — загадку: Никогда ещё с тех пор, как стоит свет, не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерен-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустую молву. Да, он женится, и мадам де Севинье обрушила бы на него целый поток эпитетов, каким она удостоила некогда громкой памяти [Лемюзо]! Да, это решённый брак сегодня, какой навряд ли состоится завтра. Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, чёрной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина, — писала Софья Бобринская мужу 25 ноября 1836 г. О том же — спустя три дня С. Н. Карамзина в письме к брату Андрею: Я …танцевала …мазурку с Соллогубом, у которого в этот день темой разговора со мной была история о неистовствах Пушкина и о внезапной любви Дантеса к своей невесте. Ещё одно свидетельство, что Пушкин оставил Соллогуба в неведении относительно истинных причин этого странного сватовства. По легкомыслию молодости и он был подвержен недугу светского общества — сплетням. Но интуиция подсказывала, что он вовлечён в какую-то непонятную ему игру. И однажды, отведя в сторону жениха — Дантеса, спросил его напрямую, что он за человек. Я человек честный и надеюсь это скоро доказать, — ответствовал кавалергард. Цепкая память Соллогуба фиксировала детали событий, но тогда он не в силах был разобраться в них — прозрение пришло лишь спустя много лет. И он с горечью был вынужден признать: Мне пришлось быть и свидетелем и актёром драмы, окончившейся смертью великого Пушкина…[200]

Итак, замужество было решено, — слова из письма Г. Фризенгофа А. Араповой. — Слава Богу, кажется, всё кончено. Е. И. Загряжская В. А. Жуковскому 17 ноября 1836 г.: Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому счастию, за четверть часа пред ними приехал из Москвы старший Гончаров и он объявил им родительское согласие, итак, все концы в воду. Сегодня жених подаёт просьбу по форме о позволении женитьбы и завтра от невесты поступит к императрице.

В тот же день Клементий Россет обедал у Пушкина. Много лет спустя Бартенев записал его рассказ: За столом подали Пушкину письмо. Прочитав его, он обратился к старшей своей свояченице Екатерине Николаевне: «Поздравляю, вы невеста: Дантес просит вашей руки». Та бросила салфетку и побежала к себе. Наталья Николаевна за нею. «Каков!» — сказал Пушкин Россету про Дантеса.

Всё остальное, весь этот романтический бред: предпочёл безвозвратно себя связать с единственной целью — не компрометировать г-жу Пушкину… закабалить себя на всю жизнь… репутация любимой женщины… высоконравственное чувство… — всё это было придумано Геккеренами позже[201]. Когда единственного знавшего истину человека уже не было в живых. Натали и Александрина были не в счёт. Екатерина — тем более. Они хранили молчание. К тому же Наталья Николаевна с сестрой через полмесяца после смерти Пушкина покинули Петербург. Геккерены могли теперь лгать без зазрения совести.