Аргументы в пользу Брюллова

Как я уже отметила, портрет вначале был датирован 1835 годом. Хитрово в ту пору было уже 52 года. А на полотне изображена молодая женщина, лет 23—25, каковой Елизавета Михайловна была в 1805—1807 годах. Художник Брюллов в то время под стол пешком ходил. Он родился в один год с Пушкиным. Можно предположить, что этот портрет написал в Италии. По желанию заказчицы, как это нередко практиковалось, омолодил её. Между 1822—1826 годами Карл часто приезжал в Неаполь, где жила Хитрово с семьёй Фикельмон, — делал в Помпее зарисовки для своей будущей картины. Но сразу же должна оговориться: датировка портрета серединой двадцатых годов (на ней остановились позднее и чешские исследователи) опровергается одной деталью — на его фоне Пашков дом. Воспроизведённый с фотографической точностью, он мог писаться только с натуры. А как известно, Брюллов впервые посетил Москву в 1836 году. Он был очарован второй столицей, бесконечно бродил по городу, делал зарисовки. Тогда он был одержим идеей написать полотно о Москве 1812 года. Эта идея обсуждалась во всех московских салонах, наперебой приглашавших в гости знаменитого живописца. Наверняка Брюллов делился своим замыслом с приехавшим тогда в Москву Пушкиным. Сердце России — Москва олицетворялась художником с образом Кутузова. Визитной карточкой Москвы представлялся ему не Кремль, а именно чудесное творение русского зодчего Баженова. Тогда-то Пашков дом и появился у него в этюднике.

Хорошо, уютно было Брюллову в Москве. А Петербург страшил его. И Пушкин подначивал: Петербург душен для поэта. Но пора было ехать в северную столицу — его давно там ждали. 18 мая 1836 г. Пушкин пишет из Москвы жене: Брюллов сей час от меня едет в П. Б. скрепя сердце; боится климата и неволи. Встречали его триумфально. Водоворот столичной жизни закружил художника. Фикельмоны встретили Брюллова как старого знакомого. Как я уже говорила, он принялся за портрет их дочери Элки. Затем изобразил самого посла. Возможно, начал писать и портрет Долли. Но изображения супругов не обнаружены. Не удалось найти их следов и в Чехословакии. Впрочем, этому есть объяснение. Осенью 1837 года Долли покидает Петербург — едет за границу лечиться. Она отправилась налегке, все её вещи оставались в петербургском посольском особняке. Но в Россию она больше не вернулась. Скучая без родных, в конце декабря 1838 года просит сестру Екатерину прислать портреты матери и её самой. …доставьте мне эту радость, — пишет она. — Брюллов — архитектор, мог бы сделать его много лучше, чем маленький человек. «Маленьким человеком» она называет Карла Брюллова. Видимо, он чем-то крепко насолил ей, если через год после отъезда из Петербурга доброжелательная, сдержанная графиня с неприязнью говорит о нём. Возможно, она и была той светской красавицей, чей портрет, по словам Железнова, остался неоконченным. Родные, конечно, выполнили её просьбу и выслали ей портреты Елизаветы Михайловны и сестры Екатерины. Портреты же мужа и её собственный (неоценённая работа Карла Брюллова) Долли, вероятно, решила оставить на память сестре. До революции они могли находиться в петербургском дворце Юсуповых, наследовавших имущество Екатерины Тизенгаузен. А затем попасть в запасники какого-нибудь музея, где хранятся и поныне как изображения неизвестных.

Представим себе, что суетная Елизавета Михайловна Хитрово захотела подарить дочери свой лик той поры, когда она была в цветущем возрасте. Она просит Брюллова омолодить её на портрете. Художник всё ещё не отказался от идеи написать полотно о войне 1812 года, главной фигурой которого был бы Кутузов. Брюллову было трудно отказать в просьбе дочери полководца.

Примеры подобных дорисовок известны в творчестве Брюллова. Анатолия Демидова он начал писать в 30-е годы. Гарцующий на коне всадник остался без головы. Картину окончил через двадцать с лишним лет. В 50-х годах Брюллов возвратился в Италию, где вновь встретился со своим прежним покровителем. Его модель неузнаваемо изменилась. Стройный молодой человек превратился в обрюзгшего вальяжного князя Сан-Донато (сей титул получил благодаря браку с племянницей Наполеона Матильдой). Не было и помину от жизнерадостного, щеголеватого всадника на разгорячённом коне. Изменился и сам художник, и его стиль. Всё раздражало его в старой работе. Скрепя сердце и, возможно, используя изображения Демидова молодых лет, он оканчивает портрет (ныне в галерее Питти во Флоренции). Но работал без души — вот и получилось лицо князя скучным, холодным, совсем не брюлловским.

Хитрово, возможно, тоже предоставила Брюллову свои портреты времён молодости. Листая теплицкий каталог, я обратила внимание на репродукцию с картины «Салон Фикельмонов в Неаполе», 1827 г. На задней стене салона виден портрет женщины, напоминавшей лицом Хитрово с теплицкого изображения. Рассматриваю портрет в лупу. Та же причёска — высокий шиньон и локоны вдоль щёк, тот же наклон головы, платье с большим декольте. Может, именно этот ранний портрет послужил Брюллову моделью? Оригинал картины «Салон Фикельмонов в Неаполе» хранился в Теплице. Я вспомнила любезного сотрудника Теплицкого музея Яромира Мацека и решила позвонить ему. Поделилась с ним своим предположением. Он согласился прислать мне увеличенный снимок заинтересовавшей меня детали картины. И вот он передо мной. Размытое, схематичное изображение. Но воспринимается как этюд к «брюлловскому» портрету.

Теплицкий портрет написан в стиле романтического классицизма, присущего Брюллову в двадцатые годы. В ту пору художник ещё не освободился от канонов итальянской живописи первой четверти XIX века с характерными для неё атрибутами — пышным декором и обязательным фоном. Они придавали картине особую парадность.

Итак, представим: Брюллов начал писать Хитрово. Вспомнил о московских зарисовках Пашкова дома. Кажется, лучшего фона для портрета дочери Кутузова не придумаешь. Работа спорилась: интерьер, платье, декор — всё это легко давалось набитой руке мастера. Лицо тоже удалось — молодое, красивое. Только очень печальное. Какая тоска гложет Елизавету Михайловну? Не скорбит ли она по безвременно ушедшему из жизни герою Аустерлица, адъютанту Кутузова, Фердинанду Тизенгаузену, своему первому мужу? Любила его самоотверженно. Оставив «малых деток» на попечение матери, следовала за супругом в обозе действующей армии. Смерть его оплакивала долго, даже о самоубийстве помышляла[105]. В Теплицком музее моё внимание привлекло ещё одно изображение Хитрово — литография Шевалье с оригинала Гау, помеченная 1837 годом. И здесь те же скорбящие глаза! Не эту ли двойную панихиду отобразил Брюллов (создавший, по моей версии, портрет после 1837 года) в облике своей модели? И по горячо любимому Фердинанду, и по последней, страстной любви уже немолодой женщины к недавно погибшему Пушкину? О её любви к Поэту знал весь Петербург. Сердечным другом маменьки называет Пушкина в своём дневнике Долли. Хитрово глубоко оплакивала друга и славу России, подтвердил Пётр Вяземский. Эта печаль-тоска и свела её преждевременно в могилу — Елизавета Михайловна умерла 56 лет, 3 мая 1839 г. — через два с небольшим года после смерти Пушкина. Те же грустные, уже усталые, но всё ещё прекрасные глаза видим и на акварели П. Соколова, рисовавшего Е. М. Хитрово в 1837 г. Рисунок хранился в венецианской вилле князя Альфонса Клари-Альдрингена и после его смерти в 1978 г., согласно воле покойного, был подарен Пушкинскому музею в Москве.

В Теплицком замке мне позволили внимательно изучить небольшое (размером 59x48,5 см) полотно неизвестного художника. В 1982 г. портрет был отреставрирован чешской художницей A. Vesely и теперь завораживал изумительным сочетанием тонов — старое золото платья и золотого перелива коричневое покрывало тахты, отцвеченный горностаем пурпур накидки с розово-брусничным подбоем, воздушная прозрачность белой вуали рукавов, жемчужный набивной атлас подушек, персиковая матовость кожи, тёмно-синий, восточного колера, с золотыми крапинами занавес. Колорит выдавал зрелый талант и вкус большого мастера. После реставрации лицо на картине ощутимо помолодело. И причёска изменилась — теперь был виден высокий шиньон (раньше он сливался с потемневшим фоном) и обрамляющие лицо локоны. На обороте полотна чьей-то рукой по-немецки надписано: Gräfin Elisabeth Tiesenhausen geb. Fürstin Kutuzow v. Smolensk[106]. Автор автографа стремился подчеркнуть, что изображённая в то время была ещё не Хитрово, а графиня Тизенгаузен. Кутузов получил титул светлейшего князя Смоленского только 6 декабря 1812 года. А в 1811 году Елизавета Михайловна вышла замуж за Хитрово. Впрочем, Долли Фикельмон и её дочь Элизалекс могли и не знать этих подробностей. Сама Элиза Хитрово виновна в этой путанице. Даже письма Пушкину она подписывала рождённая княжна Кутузова-Смоленская. Дружбой Пушкина она дорожила и считала, что и поэт должен гордиться знакомством с дочерью полководца. Не будем судить её строго за эту кичливость — у каждого человека есть свои слабости. Напрашивается и другое объяснение. Долли через дочку породнилась с высшей австрийской аристократией (дедушка её зятя принц Шарль де Линь был знаменитым фельдмаршалом Австрии). Возможно, этой надписью хотела напомнить потомкам и о своём княжеском происхождении.

Рассматриваю в лупу сантиметр за сантиметром нижнюю часть картины. Всё мерещится размашистая подпись Карла Брюллова. Сотрудники музея при реставрации произвели рентгеноскопию полотна, но автографа художника не нашли. Каждая чёрточка кажется буквой. Присмотришься — всего лишь штришок. Один, второй, третий. Но замечаешь их только при ближайшем рассмотрении. А отдалишься, они превращаются в складки материи. Однако и сейчас, когда рассматриваю цветную репродукцию из каталога, мне видится в левом углу дата — 837 и буквы «юлловъ», а чуть повыше столь характерное, размашистое брюлловское «К», обычно сливающееся с начальной буквой фамилии. Я провела свою экспертизу — отдала в фотолабораторию репродукцию и попросила сделать возможно сильное увеличение той части картины, где чудилась подпись. Фотообъектив ничего не увидел, кроме всё тех же штришков. А мой глаз видит! Видит, и я ничего не могу с этим поделать! Прямо-таки наваждение! И если верить своим глазам, дата — 1837 год — вполне подходящая для моей версии.