Фаворит императрицы

Как оказалось, много их было, платонических и неплатонических обожателей императрицы, жадною толпой стоящих у трона… на ловле счастья и чинов. Это, прежде всего, её подопечные кавалергарды — капитан Адольф Бетанкур, поручик, а позднее штаб-ротмистр князь Александр Куракин, поручик, а с 1836 г. штаб-ротмистр Григорий Скарятин, штаб-ротмистр князь Александр Трубецкой. Они жадно ловили взгляды императрицы, оспаривали друг у друга право на руках нести своего шефа в гору после спуска на санках — чтоб я не утомлялась. Шеф Кавалергардского полка жуть как любила саночные катания. Запись в её дневнике: …сейчас же салазки, даже солнце напоследок выглянуло… играли в снежки… тирольские песни.

В 1835 году императрица из всей этой своры особенно выделяла А. Трубецкого. Её увлечение им переходило границы элементарных приличий даже для обыкновенной светской дамы, а для императрицы всея Руси её поведение было просто шокирующим. В конце октября 1836 г. она приезжает на завтрак в дом генерал-адъютанта Василия Сергеевича Трубецкого, отца «Бархата», на пироги, которыми князь славился на весь Петербург. Пироги у дяди удались. Он был так рад, видя меня у себя, угощая меня. <…> Остальная часть семьи тоже казалась довольной. Тётя играла на фортепьяно серьёзные пьесы. Бархат попросил вальс, и я сделала один тур, с кем вы думали? — совсем не с сыном, а с Père la Rose, — сообщает императрица Бобринской в письме от 26 октября. Затем она ненадолго отлучилась во дворец, «откушала» с семьёй и императором чай — этот строго установленный ритуал никогда не нарушался, переоделась в соответствующее платье и тюрбан — по моде времени. Вечером того же дня — вновь к Трубецким на танцы. Во время вальса с сыном «отца-розы» произошёл курьез — молодой кавалергард до того закружил царицу, что, к стыду своему, она потеряла подложку. Да простит читатель мне эту подробность, о которой Александра Фёдоровна не преминула упомянуть своей задушевной подруге, — поистине поразительная откровенность первой дамы России!

У этой ветви Трубецких, потомков Гедеминовичей, к началу XIX века остались только слава древнейшего рода да княжеская спесь. Кроме Александра, в семье было ещё десять детей, и почти никакого состояния. Чтобы обеспечить будущее своим отпрыскам, родители не гнушались никакими средствами, и прежде всего, беззастенчивым домогательством фаворитизма. Как видим, вся семья деятельно принимала участие в обольщении императрицы: отец угощал пирогами, мать играла на фортепьянах, сын изображал страстного влюблённого. Как не вспомнить слова Грибоедова: Упал он больно, встал здорово. Синяки, шишки — на теле, на достоинстве — все не в счёт, если они принесут Александру повышение в чинах, доходную службу его братьям, выгодные браки, составляемые с помощью монархов.

Но фортуна изменила Трубецким — молодых князей погубило врождённое легкомыслие. Дальнейшая судьба князя Александра и его младшего брата Сергея была весьма жалкой. Сергей после нескольких попыток составить себе выгодную партию был наконец обручён с Екатериной Мусиной-Пушкиной. Но вдруг совершает странный поступок — похищает жену почётного гражданина Жадимировского и бежит с ней на Кавказ. Царь, имевший зуб на всю семейку Трубецких, лично распорядился заловить негодника. Полиция на сей раз проявила расторопность и схватила беглеца в Тифлисе. Он был доставлен в Петербург, посажен в Алексеевский равелин, судим, а затем лишён чинов, ордена Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», дворянского и княжеского достоинства, отправлен рядовым в Петрозаводский гарнизонный батальон под строжайший надзор, на ответственность батальонного командира.

Карьера же Александра Васильевича рухнула в 1842 году. Вскоре после гибели Пушкина князя нелепо обвинили в причастности к государственному заговору. Слух пустил озлобленный изгнанный из России Геккерен. Талант прирождённого интригана расцвёл за границей. Нужно было спасать карьеру Дантеса — и он решил придать всей этой истории политическую окраску. Отголосок его деятельности в письме М. Г. Франш-Денери к герцогу де Блака (Берлин, 28 февраля 1837 г.): Я имел честь сообщить Вам недавно о несчастной дуэли между г. Дантесом и поэтом Пушкиным; последний находился во главе русской молодёжи и возбуждал её к революционному движению, которое ощущается повсюду, с одного конца земли до другого[192]. Как перекати-поле покатился слух по Европе, обрастая фантастическими подробностями. Во Флоренции уже определённо называли имена участников этой готовящей в России переворот кучки молодых людей. Пребывавший там дипломат граф Василий Фёдорович Орлов привёз эту новость в Россию — ересь зародилась в Кавалергардском полку! Вновь кавалергарды! В 1825 году более двадцати офицеров из этого самого аристократического полка приняли участие в декабристском восстании. Бенкендорф немедленно рапортовал царю. Царь распорядился: установить надзор! Бенкендорф — в благодарность или наказание за донесение — ввёл Орлова в свиту императрицы. Чтоб следил за кавалергардами и особенно за Трубецким. Поначалу царица-нимфоманка воспринимала подсадную утку как своего очередного обожателя. Граф Орлов повсюду следовал за ней — принимал участие в прогулках, катаньях с горок, в интимных вечеринках. Но кавалергарды рьяно оберегали пригретое местечко, соперника приняли в штыки, устроили против него дружный комплот. Это забавляло императрицу. Она восхищённо описывала эти рыцарские турниры подруге Бобринской. Комплот и был единственным заговором, обнаруженным незадачливым графом.

Политическую неблагонадёжность Трубецкого не удалось доказать. Зато обнаружились другие улики — о его связи с императрицей. Бенкендорф обязан был доложить царю. Самодержец и сам знал об этом, но теперь вынужден был реагировать: жена Цезаря должна быть выше подозрений! Император упрекнул ея величество в неосторожности, легкомыслии, подрывающем её авторитет. Царица огорчилась и обиделась. Да и как ей было не обидеться — сама-то она сквозь пальцы смотрела на шалости своего владыки и даже потворствовала им. И всегда весьма удачно заметала следы его проказ — вовремя составляла выгодные партии его фавориткам. Что дозволено Юпитеру, возбраняется даже кесарю! Императрица затаилась. А София Бобринская мужественно помогала ей в тайных встречах с её Бархатом. Царь недолюбливал графиню за сводничество. Позднее Смирнова-Россет скажет: государь не любил Бобринскую за свадьбу Дубенской (очередной фаворитки Николая, вышедшей замуж за Лагерне^{3}). На беду императрицы, осенью 1837 года в Петербург приехала божественная Тальони. И безумный Саша имел неблагоразумие увлечься балериной. Совершенно очевидно, наш герой страдал эдиповым комплексом — он увлекался женщинами, годившимся ему в матери. Тальони была чуть помоложе императрицы, в ту пору ей исполнилось 33 года.

— Бархат у ножек Любаши-цыганки! — возмущалась императрица. Сменить царицу на цыганку! Подобный поступок покоробил даже самого императора. 18 января 1842 года Александра Трубецкого из ротмистров Кавалергардского Ея Императорского Величества полка увольняют по обстоятельствам полковником и с мундиром. Вот уж поистине: Храни нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь! Князь ходатайствует о разрешении уехать за границу вослед за своей плясуньей. Но в этом ему было отказано. Лишь через десять лет ему удалось получить визу на выезд. Тальони к этому времени вышла замуж за графа де Вуазена. Князь особенно не огорчился и женился на её воспитаннице графине Эде Жильбер де Вуазьен. О дальнейших перипетиях княжеской юдоли любопытствующих отсылаю к книге Семёна Ласкина «Вокруг дуэли», откуда я и почерпнула все эти подробности.

Но всё это произошло позднее, а пока Трубецкие спешат побольше урвать от царских милостей, сыплющихся на фаворита. Бархатные глаза (будем раз навсегда говорить обо всём «бархат», так удобнее) могут рассказать вам о бале… Они словно грустили из-за участи брата, но постоянно останавливались на мне и задерживались возле двери, у которой я провожала общество, чтобы перехватить мой последний взгляд, который между тем был не для него[193].

Дантес был всего лишь способным учеником — оказывается, у своих дружков-кавалергардов он успешно перенял способы обольщения молодящейся царицы. Но вот в упоминавшемся уже выше письме к С. Бобринской неожиданно прорывается недоброжелательность Александры Фёдоровны к новоявленному сыночку Геккерена: она не желает общества этого «новорождённого» для своего Бархата. И опять о том же пишет подружке 15 сентября 1836 г.: Я хочу ещё раз попросить вас предупредить Бархата остерегаться безымянного друга, бесцеремонные манеры которого он начинает перенимать.[194]

Как следует из этих записочек, не только Александр Трубецкой был поверенным в сердечных делах Дантеса, но и Дантес знал слишком много из «тайное тайных» — о связи императрицы с Трубецким. И даже потворствовал товарищу — из чувства солидарности с ним кружил вокруг коттеджа, чтоб перехватить взгляд владычицы или «случайно» столкнуться с ней. Они были крепко повязаны интимными интрижками. Опубликованные Э. Герштейн документы (дневник и письма императрицы к Бобринской) заставляют по-иному взглянуть на личность самого Трубецкого и серьёзнее отнестись к достоверности маразмического рассказа (выражение Ахматовой) князя Трубецкого об отношениях Пушкина к Дантесу. Ведь со времён П. Е. Щёголева ни одним из пушкинистов он не подвергался серьёзному пересмотру.