64

— К кому?

— К Есенину.

Дежурный врач выписывает мне пропуск.

Поднимаюсь по молчаливой, выстланной коврами лестнице. Большая комната. Стены окрашены мягкой, тёплой краской. С потолка светится синенький глазок электрической лампочки. Есенин сидит на кровати, обхватив колени.

— Серёжа, какое у тебя хорошее лицо… волосы даже снова запушились.

Очень давно я не видел у Есенина таких ясных глаз, спокойных рук, бровей и рта. Даже пооблетела серая пыль с век.

Я вспомнил последнюю встречу.

Есенин до последней капли выпил бутылку шампанского. Жёлтая муть перелилась к нему в глаза. У меня в комнате, на стене, украинский ковёр с большими красными и жёлтыми цветами. Есенин остановил на них взгляд. Зловеще ползли секунды и ещё зловещее расползались есенинские зрачки, пожирая радужную оболочку. Узенькие кольца белков налились кровью. А чёрные дыры зрачков — страшным, голым безумием.

Есенин привстал с кресла, скомкал салфетку и, подавая её мне, прохрипел на ухо:

— Вытри им носы!

— Серёжа, это ковёр… ковёр… а это цветы…

Чёрные дыры сверкнули ненавистью:

— А!.. трусишь!..

Он схватил пустую бутылку и заскрипел челюстями:

— Размозжу… в кровь… носы… в кровь… размозжу…

Я взял салфетку и стал водить ею по ковру — вытирая красные и жёлтые рожи, сморкая бредовые носы.

Есенин хрипел.

У меня холодело сердце.

Многое утонет в памяти. Такое — никогда.

И вот: синенький глазок в потолке. Узкая кровать с серым одеяльцем. Тёплые стены. И почти спокойные руки, брови, рот.

Есенин говорит:

— Мне очень здесь хорошо… только немного раздражает, что день и ночь горит синенькая лампочка… знаешь, заворачиваюсь по уши в одеяло… лезу головой под подушку… и ещё — не позволяют закрывать дверь… все боятся, что покончу самоубийством.

По коридору прошла очень красивая девушка. Голубые, большие глаза и необычайные волосы, золотые, как мёд.

— Здесь все хотят умереть… эта Офелия вешалась на своих волосах.

Потом Есенин повёл в приёмный зал. Показывал цепи и кандалы, в которые некогда заковывали больных; рисунки, вышивки и крашеную скульптуру из воска и хлебного мякиша.

— Смотри, картина Врубеля… он тоже был здесь…

Есенин улыбнулся:

— Только ты не думай — это не сумасшедший дом… сумасшедший дом у нас по соседству.

Он подвёл к окну:

— Вон то здание!

Сквозь белую снежную листву декабрьского парка весело смотрели освещённые стёкла гостеприимного помещичьего дома.