11. Печеная картошка

11. Печеная картошка

Днем я оставалась во дворе, гуляла сама. Не хотела бежать в компанию уличных друзей — боялась вопросов-расспросов, на которые не знала бы, что сказать. И хотя в душе жила спокойная уверенность, что все они сочувствуют мне и ни о чем не спросят, но и это казалось тяжким бременем. Обида многоголоса, тут она звенела приблизительно такими нотами: зачем еще и их я буду утруждать тем, чтобы сдерживаться и не спросить, о чем хочется, зачем буду зависеть от их капризной доброты, показного воспитания? Предвзятая ко всем, более счастливым, я даже добро готова была воспринимать в штыки.

И вот однажды я бродила по нашему мальвово-мятному палисаднику — с рядом непоказных лилий у кромки и заплаткой мыльницы вдоль акаций, каким его сделала мамина мама и каким он сохранялся со времени ее смерти, — проверяя распустившиеся мальвы, каким цветом они зацвели. Заодно подбирала абрикосовые косточки со сладким ядрышком, оставшиеся от упавших в прошлом году плодов. Сквозь прутья желтых акаций я увидела, как мимо прошел Леня Ошкуков, ведя за руку младшую сестру. Был он двумя годами старше меня и в основном общался в компании своих одноклассников — Сергея Бараненко, Толи Короля. Как он увидел меня в лесу из густых стволов и разросшихся листьями мальв, да еще и из-за густой изгороди из акации, не знаю.

— Ты почему дома сидишь? — спросил он, остановившись у ворот. — Приходи на толоку.

— Не хочу, — буркнула я.

— Никого не бойся, — заулыбался мальчишка. — Я буду тебя защищать. Никому в обиду не дам, — я с удивлением посмотрела на него — неказистого, ниже меня ростом, просто птенца — и мне стало жалко его. Как же он хочет помочь, если такой маленький готов ради меня встать против всего мира! Не могла я не поддержать его в этом порыве.

— Ладно, приду! — пообещала.

И Леня оставшуюся часть лета не отходил от меня, кормил печенной в костре картошкой и, присев рядом на корточки, смотрел мохнатыми глазами, как я ем. Курчавая головка его умильно склонялась набок, а длиннющие русые ресницы смущенно трепетали, придерживая льющуюся из глаз нежность. Надо было видеть, как бережно он вынимал новые картофелины из костра, отряхивал с них золу, чистил и обсыпал солью, как подавал мне — от той еды в меня переливалась вся доброта мира, искренность юной отзывчивости, еще не понимающей себя, своего очарования и бесконечной ценности.

Я знаю, знаю, что нет ничего более мужественного, чем накормить голодного и посидеть молча с горюющим. Все это давал мне мой скромный друг, не замечаемый раннее, неожиданно возникший, чтобы утешить мое исстрадавшееся, замкнувшееся в одинокости сердце.

К началу учебного года мама нашла работу, но Лени уже не было со мной, их семья уехала из Славгорода.