9. Без папы

9. Без папы

Но, к сожалению, обильными приливаниями и обмываниями покупки нашей машины дело не обошлось. Людская зависть не угомонилась, и после короткого перерыва пошла полоса вредительства: хулиганы то разбивали зеркала заднего вида, то снимали щетки на переднем стекле, то царапали кузов машины. И вот однажды папа застал своего давнего обидчика — со времен детства, когда он не знал русского языка и его задразнивали халдеем, — за попыткой продырявить колесо. Фамилия его Соболь. Теперь это был хилый мужичонка со зловредным характером, который отирался на мельнице, где папа часто ремонтировал оборудование. Толку из этого Соболя не вышло, ни в чем он себя проявить не мог, только от своей зловредности заболел туберкулезом и размахивал им как победным флагом.

На месте папы реакция любого человека была бы естественной — заехать хулигану в рожу. Папа тоже так сделал. Это было неправильное решение, ведь у нас больше принято сочувствовать больным, входить в их положение и оправдывать во всем. Да и жена Соболя оказалась слишком вздорной теткой, без совести, под стать мужу…

Возник скандал, дело повернули так, будто папа избил умирающего человека, который даже еще не успел нанести вред. И за поспешное упреждение злодеяния слишком решительными методами папе пришлось отвечать по суду полутора годами заключения. Некстати это случилось, если беда вообще может быть кстати. Мы переживали ответственный и трудный момент — мама не работала, между тем сестра окончила школу и, поступив на дальнейшую учебу, готовилась жить в городе, семья нуждалась в деньгах. А тут такое…

Было обидно. Во-первых, казалось, что наказали не папу, а всех нас — его семью. Фактически так и получалось. Во-вторых, мы только начинали новый виток жизни, более спокойный, без Александры и ежедневных скандалов, связанных с ее поведением. Мама волновалась за нее, но все же наслаждалась тихими вечерами, а я просто блаженствовала. Прав папа был или нет, можно было его понять или не стоило понимать — не мы решали. Папин обидчик, когда-то несносной вредности ребенок, а теперь желчный больной, продолжал издеваться над людьми, доводить их до греха и потом наслаждаться расплатой за него. Воистину, надо сторониться тех, на кого Бог накладывает видимые метки, делает он это не зря, а добрым людям для подсказки.

В весну, предшествовавшую описываемым событиям, была одна тихая радость души и памяти — впервые зацвела яблонька, последней посаженная в нашем саду дедушкой Яковом, маминым отцом. Так долго она росла, маленькая, с довоенных лет — и вот одарила цветением. Мы ждали плодов. Как жаль, думала я, часто навещая ее и всматриваясь в завязь, что дедушка не оставил записей о названиях сортов деревьев, о том, где брал саженцы, не оставил истории сада и тем обезличил этих моих дорогих друзей. А я бы, ввиду уникальности каждого деревца, даже дала бы им имена. Эту яблоньку, растущую за сараем пониже пепенки, я назвала бы, например, Юной — за возраст, Тишей — за нрав, Даей — за щедрость. Нашла бы имя!

Наконец в июле на этой яблоньке созрело десятка полтора преогромных краснобоких яблок с чудным ароматом. И мама их бережно сорвала. Но не съела сама. Одно дала мне — я половинкой поделилась с нею, и это был не просто сладкий сочный плод, а вкус и кровь солнца, его тепло и свет, переданные нам дедушкой из его счастливого давнишнего лета, — а остальные отвезла в подарок папиному адвокату. Наивная мама, ясная душа, не имея ничего другого, этим безгрешным жестом просила помощи и надеялась получить ее.

Ах, яблонька моя стройная, деревцо молчаливое! Какая судьба тебе выпала долгая, да многотрудная. Спасибо тебе за дружбу со мной — во всю юность мою и молодость! Спасибо, что трудилось ты у порога нового родительского дома и привечала моих родителей до самого ухода в мир иной, дарила яблоки, сколько могла, а потом сложила голову из-за тяги своей вверх, к жизни и солнышку, из-за стремления к небу… Видишь, помешало это новым хозяевам, беспамятному племени, черствому. Срубили тебя безвременно… Нет тебя больше для глаз моих, и не обо что опереться, всходя на крыльцо. Живешь в памяти моей, словно убежала ты от горестей в мои лучшие годы. Яблонька дорогая, сыплющая плодами под порог, подставляющая ветки под мои наспех сброшенные одежды, дающая тень маленькой кухоньке в жаркие дни, я помню тебя, как нечто лучшее из всей жизни, что досталось подарком от предков.

И те яблоки были зря отвезены адвокату. Горе сироте… Редко-редко Бог помогает тому, кого оставили родители. И тут не помог он маме. Отдала она адвокату еще одну драгоценность — папину медаль за ударный труд по восстановлению разрушенного войной народного хозяйства. Я затрудняюсь вспомнить ее правильное название, но была она уникальной, номерной, еще сталинского времени, по достоинству и всем льготам приравнивалась к трудовому ордену. К тому же — за нее доплачивали на производстве, где она была заработана. Такая медаль выпускалась в истории нашего государства один раз, и награжденных ею было совсем не много людей. А мама отдала ее вместе с удостоверением. Спасала мужа… Но и славная медаль не помогла.

После, возвратившись домой, папа искал ее, пытался вернуть от того адвоката — тщетно. Кто же отдаст уникальнейший раритет, чудом свалившийся с неба? Небось, злодей понимал, что перепало ему настоящее бесценное сокровище. Потерял папа и свидетельство своих заслуг, и доплату за них, которую вновь бы получал, восстановившись на работе. Как трудно достигается признание заслуг, своего вклада в общее дело — частью жизни, здоровья, обмороженными руками и ногами, недоеданием, потом и кровью! — и как легко все теряется, если не ценишь себя и своих близких! Папина глупость, затяжное головокружение от того, что он уцелел на фронте, попытка наверстать отнятую войной юность и повеселиться безоглядно, прожить остаток молодости так, чтобы забыть фронт, бои, все невзгоды, — все это так дорого нам обошлось, что сказать о том — слов не хватает.

Как получилось, что мама осталась без работы, когда над папой нависло несчастье, не знаю. Но что толку гадать? Просто беда не ходит одна. Заметалась моя хрупкая мамочка, затревожилась, закрутилась белкой в колесе: тут дочь учить надо, в городе содержать, а денег в доме нет, работы нет. Не вняли они с мужем советам старого деда Барана, опять не накопили денег ни на черный день, ни на светлый. И помощи ждать не от кого, даже пожаловаться — некому. Не только потому, что папа был виновен, по иной причине — одна моя мама на земле осталась, одна-одинешенька.