7. Домашние любимцы

7. Домашние любимцы

В погожие дни и в каникулы со мной рядом гулял верный Барсик — песик породы дворняжек, на высоких стройных ножках, некрупный, с родинками на мордочке. Я его выходила из малого щенка, взятого у деда Полякова. И сейчас вижу: папа сидит на маленьком табурете в их просторном квадратном коридоре, соединенном с кухней, и из числа ползающих клубочков выбирает, который будет наш.

Это было смышленое существо. Я научила Барсика распознавать своих кур, и он заправски пас их, не отпуская далеко от усадьбы и не пуская на наш огород чужаков (кур тогда не держали в вольерах и они свободно бегали по дворам). Он у нас не знал цепи, хотя это было чревато неприятностями. Во избежание распространения опасных инфекций, таких как бешенство, например, в селе регулярно (осенью, когда нет щенят) производили отстрел бродячих собак. Нередко стреляли и в Барсика, чаще мимо, но однажды, видимо, ранили — он исчез, и мы затосковали, жаль нам стало такого умного ласкового песика.

Тут папе кто-то сказал, что видел Барсика в кустах дерезы в Дроновой балке, мол, отлеживается он там. Папа взял еды, пошел на поиски. Осень, голые кусты, одни их длинные хворостины стелются по земле, под ними — слой опавшей листвы, хорошо хоть сухой, ибо дождей не было. Уютное место для логова, но нет, не нашел папа Барсика, хоть и звал. А дней через несколько тот сам пришел — худее прежнего, изболевшийся. Пришлось надеть на него ошейник, посадить на цепь.

Как же он плакал и не понимал моих горячих объяснений, что так ему будет лучше, безопаснее. Жалобно смотрел на мир, безрадостно. Не стало его приветливости на мордочке, виляния хвостиком. Чуть не зачах наш любимец. Пришлось отпустить его, оставив в ошейнике. Но уже и ошейник ему мешал, не соглашался он на него. И снял в недобрый час, когда опять случился отстрел. Так и пропал — то ли под пулю попал, то ли по старости ушел со двора, не дав нам о том знака.

Долго у нас не было другого песика, так я и школу окончила, а двор оставался без хозяина. Ни до него, ни после не помню, чтобы у нас были такие же любимцы. Только под старость родители начали заводить дворняг, почти без имени, сразу держа их на привязи и приучая нести службу по обеспечению безопасности.

И кошек я любила, просто с ними выросла. Принесла нам как-то бабушка Саша двух котят — пепельного цвета Соню и обычную муарово-серую Мусю. Чуть подросли они и сразу показали разные характеры: Сонька была соней, а Муся — охотницей. Только охотилась она на чужих цыплят, что и укоротило ее век от руки соседей. А ленивая Сонька прожила у нас свои дни как в раю, каждый год приносила приплод, пряча его на чердаке. Моя обязанность состояла в том, чтобы найти гнездо, отследить, когда у котят прорежутся глазки, и снять их вниз. Не было конца нашим праздникам, когда это происходило: папа и мама ползали на коленях по веранде, заглядывали под кушетку, где прятались маленькие дикари, и умилялись их атакам с шипением и выбрасыванием вперед когтистой лапки. Мы их заботливо выхаживали, поили молочком под доверчивым взглядом Соньки, а потом раздавали соседям. Пристроить котят как-то всегда удавалось.

В конце жизни у мамы появилась Цыганочка, рожденная от приблудной кошки, помеченной какой-то неведомой нам породой. Ее мы взяли у тети Нюри Трясак. Это был абсолютно черный котенок с ясными зелеными глазами, прекраснее каких не бывает, с пушистой шерсткой. Умнее Цыганочки я кошек не видела — она цеплялась за дверь веранды и заглядывала в окно, совершенно по-человечьи оценивая обстановку в доме и молчаливо диктуя свою волю, дескать, открывайте дверь: видите, я пришла. Кошечкой Цыганочка выросла серьезной, не шаловливой, степенной. После первой неудачной попытки окотиться котят не приносила, хотя с ухажерами игралась и кокетничала. Она любила мою не одаренную на ласку маму, усаживалась к ней на колени и мурлыкала — рассказывала ей сказу. А как мамы не стало, затосковала и через год ушла со двора, громко и тоскливо крича на прощание — сообщала, чтобы не ждали ее больше. О, боль моя…