Мама и ее линия

Мама и ее линия

Подробный рассказ об этом оставлю для отельной книги о родителях, здесь — конспективно.

Мамин отец Яков Алексеевич Бараненко родился в поселке Славгород от Алексея Федоровича Бараненко и Орыси (Ирмы) Анисимовны Хассэн. Алексей Федорович погиб на расстреле вместе с мамиными родителями и похоронен с ними в братской могиле, которую мы не забываем. А Орысю Анисимовну я застала, даже хорошо помню — миниатюрную черненькую и старую, она доживала свой век с сыном Семеном, в его доме. А свой дом оставила невесте Александре Федоровне, жене Григория — самого младшего из выживших в войне сыновей. Умерла Орыся Анисимовна осенью 1953 года, на 85-м году жизни, могила ее затерялась. Моя мама статью и повадками, строем души, темпераментом, даже внешне пошла в нее, свою бабушку по отцу.

Мамина мать Евлампия Пантелеевна, тоже коренная славгородчанка, была младшей дочерью Пантелея Савельевича Сотника и Ефросинии Алексеевны Бондаренко, в юности приехавшей в Славгород из Макеевки.

По словам мамы, Пантелей Савельевич выглядел маленьким, тихим человеком, симпатичным внешне, мягким по натуре. Он служил при церковном приходе старостой. Первая его жена умерла в 1892 году и он, оставшись с тремя детьми, через год женился вторично — на моей прабе Ефросинье Алексеевне, непривлекательной особе слегка перезрелого возраста. Умер в 1925 году на 78-м году жизни.

Праба Фрося слыла знатоком женских проблем, опытной травницей, советчицей и повитухой, многих славгородчан она принимала в свет на свои руки. Овдовев, осталась жить в семье младшей дочери, а когда та вместе с мужем погибла на расстреле, осталась на попечении внучки, моей мамы. В старости праба Фрося страдала забывчивостью, скончалась в 1944 году, отравившись сильным раствором марганцовки, которую выпила, по ошибке приняв за компот.

Зато моя мама, Прасковья Яковлевна, родившаяся и всю жизнь прожившая в Славгороде, причислена к списку долгожителей: тихо, во сне она отошла в мир иной за полтора месяца до своего 90-летия.

По образованию мама филолог, учитель украинского языка и литературы. Но к этой деятельности у нее душа не лежала, да и война помешала понять вкус работы с детьми. Основную часть трудовой жизни она посвятила книгораспространению — более интересному, с моей точки зрения, делу. За всю историю Славгорода тут был только один книжный магазин и один бессменный продавец. Мама вошла в этот магазин первой и единственной хозяйкой, когда он открылся, и покинула последней с полным развалом книжной торговли, когда рухнула страна и людям стало не до книг. В памяти земляков она осталась единственным книготорговым работником, настоящей книжницей за всю историю поселка.

Уникальна ее роль в жизни поселка еще одним историческим фактом. Мамины предки по линии Хассэнов до революции владели в Славгороде хлебопечением, был у них тут целый комплекс зданий с конторкой, складами для муки, погребами, добротным пунктом продажи, булочными. Пекарня — большая, состоящая из нескольких вспомогательных комнат, просторным рабочим помещением и хорошей, искусно изготовленной кирпичной печью — была выстроена впритык к тыльной стороне ряда магазинов, идущих вдоль центральной площади. В годы смуты хозяева, спасая свои жизни, тихо отошли от дел и передали пекарню со всеми помещениями и постройками местной власти.

И долгие годы, до войны и после, тут размещалось сельпо — в бывших конторах сели соответственно бухгалтерия и административные кабинеты, остальные помещения использовались по назначению. А вот о печи, тонкой щелью простирающейся под магазинами, сначала забыли, а потом уже и помнить было некому. Зев ее завалили разным барахлом, пустыми мешками, рухлядью, так что и видно его не было.

Касаемо хлеба для жителей Славгорода, то беднота обходилась постными коржами собственного изготовления, а более богатые отоваривались все у тех же представителей рода Хассэнов, только теперь последние выпекали его в домашней русской печи. Шли за хлебом и к прабе Орысе, помню, каким она его пекла, — большие круглые буханки, которые я не могла обхватить руками. Когда же Хассэнов и тут утеснили, да и постарели они, то село осталось совсем без хлеба. Его начали привозить из Запорожья, потом из Синельниково и выдавали по одной буханке на семью, чтобы всем хватило. Но все равно всем не хватало, а кому доставалось, те не наедались. Да и что это был за хлеб, так — жалкое подобие.

Но вот в улучшающейся послевоенной жизни сельповцы наводили порядок в рабочих помещениях и в одном из них обнаружили странный зев в стене. Зев располагался на уровне пола, чуть выше его, а рядом имелся углубленный в пол подход к нему, аккуратно облицованный кирпичами и со ступенями. Тогда-то они и вспомнили легенды о старой хассэновской печи. Судили-рядили и в итоге пришли к маме, единственной наследнице пекарского рода, проживающей в Славгороде, дескать, выручай — никто же не знает, как ее топить, ту печь, как с нею управляться. Иди, мол, и работай там, где твои предки трудились. Идея привлечь маму к этому делу принадлежала нашему соседу, который тогда работал председателем Сельпо, Козленко Ивану Тимофеевичу.

Мама, конечно, сначала испугалась, потом, разобравшись в деле, растерялась, ведь сама о печи знала только по рассказам родителей, видеть ей то чудо не случалось. Однако в ту пору мама осталась без папы и нуждалась в работе, поэтому на свой страх и риск согласилась возродить старое дело. Вручную, орудуя длинными баграми, привязанными на длинном шесте вениками да мокрыми тряпками, она вычистила печь от мусора и завалов, вымыла, просушила и изучила, чем и как она нагревается, как работают форсунки и как в них подается мазут. Словом, до всего докопалась и запустила печь в работу. У нее все получилось. Тогда ей дали двух помощниц. Тесто женщины месили вручную, втроем склонившись над длинным деревянным корытом и производя руками такие движения, как при плавании «собачкой». Рыхлили его хмелевыми дрожжами собственного изготовления, для чего по ночам дежурили возле закваски, подкармливая то сахаром, то ржаной мукой, да перемешивая ее для обогащения кислородом. Добавлялся в нее и картофель. Короче, хлеб пекли по старинным рецептам, сохранившимся у стариков, с которыми праба Орыся доживала свой век. Они еще помнили ее секреты.

Мамина работа там продолжалась до открытия книжного магазина, что в точности совпало с нововведением — установкой в пекарне автоматических пекарских линий. Так и получилось, что с уходом мамы из пекарни хлеб начали выпекать из жидкого теста в наливных формах — по производственной технологии и промышленным рецептам. Был он неказистый с виду, в виде кирпичиков, маленький и невкусный.

Как рождественская сказка, как волшебная небыль, как все чудесное, навсегда отошли в историю Славгорода домашние хлебы моей мамы — традиционно белые, не черствеющие, ароматные и вкусные. А еще — необъятные по размеру, со съехавшей набок шапочкой хрустящей корки.

Так и получилось, что мама как истинная кормилица всю свою жизнь первой несла людям основное, что им надо, — пищу для тела в виде хлеба и пищу для души в виде книг.