ЗОЛОТО

ЗОЛОТО

 Приисковая аптека находилась в зоне лагеря под одной крышей с амбулаторией. В аптеке работала фармацевт Скоркина, договорница, женщина неопределенного возраста. Подчинялась она начальнику санчасти лагеря, хотя находилась в штате аптекоуправления.

 Что-то стряслось у Скоркиной, какие-то обстоятельства вынудили ее срочно покинуть прииск, даже не сдав подотчета. Ходили злые слухи, что блатные получали от нее наркотики, и на этой почве возник конфликт, угрожавший ей расправой.

Несколько дней аптека простояла закрытой на ключ. Начальник санчасти Ирина Алексеевна Попова сама отпирала аптеку, чтобы выдать в больницу и на лагпункты медикаменты первой необходимости. Она быстро поняла, что без специально выделенного медработника аптека оставаться не может. Не хватало врачей. Фельдшерами работали люди случайные, практики, кое-как натасканные. Для аптеки нужен был человек, имеющий хотя бы среднее образование, знакомство с химией, требовалось умение обращаться с такими приборами как дистиллятор, водяная баня, полуаналитические весы, а также - знакомство с приготовлением растворов, фильтрацией, стерилизацией... Следовало иметь в виду, что аптека - это еще и спирт, наркотические средства, сильнодействующие. От работника аптеки требовались честность и аккуратность.

 За несколько месяцев до этого по заданию Поповой учетно-распределительная часть лагеря искала по рабочим делам, формулярам медицинских работников. Нашли студента второго курса медицинского института. То был мой формуляр. Меня вызвала к себе Попова и предложила фельдшерскую работу на участке. Я к этому времени только что утвердился в бригаде механизаторов, работал мотористом лебедки на штольне и чувствовал себя вполне сносно. Я решил, что от добра добра не ищут и от предложения отказался.

 Некоторое время спустя меня вызвал к себе начальник лагеря по тому же вопросу. Разговор был короче и суше. К тому же он сказал, что резервы нашего участка иссякли и в самое ближайшее время участок будет закрыт, а рабочая сила распределена по другим объектам. Впереди возникала тревожная неопределенность. Я подумал и согласился.

 Меня поставили фельдшером или по армейской терминологии, принятой в лагере, лекарским помощником, лекпомом, на четвертый приисковый участок, самый неблагополучный в санитарном отношении. Кишечные инфекции, вплоть до дизентерии, свирепствовали. Промывочный сезон был в разгаре. Стояли сухие жаркие дни, люди томились от жажды и утоляли ее из первой попавшейся лужи.

 Я нашел на склоне распадка родниковый ручей, огородил его, направил в трубы и вывел к забою. Установил четыре бочки большой емкости и начал воду хлорировать под контролем несложного йод-крахмального анализа. В течение месяца желудочно-кишечные заболевания резко снизились.

 Когда остро назрел вопрос, кого поставить в аптеку, выбор пал на меня. Я быстро освоился в этой латинской кухне. Готовил стерильные растворы для внутривенных вливаний, делал отвары и настои лечебных трав, фасовал порошки. Даже катал свечи на чистом масле какао. Последнее, конечно, делалось для вольного стана. Если бы какому-нибудь лагернику и назначили свечи на масле какао, он бы их съел, вряд ли использовал по назначению.

 Так как аптеку мне никто не сдавал, я решил провести переучет, и сделать одновременно уборку, которая по моим понятиям требовалась давным давно. На одной из полок за склянками с сыпучими я увидел баночку косметического крема. Я взял ее, чтобы вытереть пыль, и был удивлен несоразмерному ее весу. Я отвинтил крышку и оторопел, увидев содержимое. Банка была полна россыпного золота. Матовый недружелюбный блеск его испугал меня. Откуда это? Чье? Зачем здесь? Я прикинул на весах, золота было более двухсот граммов. За хранение такого количества золота схлопотать пулю было легко.

 У приисковых работяг золото не вызывало вожделения, скорее - наоборот, вселяло неприязнь, даже ненависть. Это оно, золото ввергало нас в беспросветное существование: мы голодали, мерзли и мерли как мухи, работая до полного измождения. Я ненавидел этот металл-символ беды и страданий. Превращаясь в украшения или монету, он сохранял свою злую силу, оставаясь "желтым дьяволом".

 Если заключенный находил самородок не менее определенного веса, он мог сдать в золотую кассу, получив взамен чай, спирт, табак. Грамм за грамм: грамм золота - грамм спирта, грамм золота - грамм чая, грамм золота-грамм махорки. Как просто, удобно, бесхитростно!..

 Я золото ненавидел люто и дал себе слово, что если останусь жив, ни одной золотой вещи не будет в моем доме.

 Вынос золота за пределы участка карался законом. Тем не менее нарушения такого порядка делались, поскольку весь вольнонаемный состав, да и лагерная обслуга в промывочный сезон выгонялась на субботники. Им отводились отработанные места и предлагалось мыть золото на проходнушках, переносных минибутарах или лотками. Не обладая навыком и не горя особым рвением, воскресные золотодобытчики старались приобрести золотишко у забойщиков, промывальщиков, опробщиков. Купленное за чай, спирт, сахар, табак золото прятали про запас. Для ударников дневная норма сдачи металла равнялась пятнадцати граммам. Мало кому удавалось намыть половину той нормы собственноручно.

 3экашки, кайлившие в забое, если находили мелкие самородочки, то незаметно клали их под язык, а потом прятали где-нибудь на участке или в дырах своих телогреек. И тоже за хлеб или махорку находили в лагере покупателей.

 Что мне делать с найденным золотом?! Этот вопрос сразу мной завладел. Заявить начальнику санчасти или начальнику лагеря? Я бы поставил под удар Скоркину. Мне этого не хотелось, я Скоркину почти что не знал. Может та банка стояла еще до Скоркиной и она понятия не имеет о золоте. Кому известно, как поведет себя начальник санчасти? Одно мне было ясно: моя находка вызовет на прииске ЧП. Начнется повальный обыск в аптеке и по всему лагерю, вызовы к оперуполномоченному. И затаскают! Где гарантия,что не пришьют мне новое дело? Не загонят снова в забой? И вообще лезть на глаза начальству - не дело! Здравый смысл и горький опыт удерживали от этого шага.

 Я понимал, что мое пребывание в аптеке недолгое, пока не вернется Скоркина или не пришлют нового фармацевта. Оставить золото на прежнем месте для меня было всего опаснее. Вот уж при случае на кого всегда легко спихнуть. Зэка, "контрик" - списать на такого можно что угодно. Риск был велик. Что с золотом делать? Этот жгучий вопрос не давал мне покоя ни днем и ни ночью. Я перестал шутить, что было неотъемлемой чертой моего характера. Я может быть впервые в жизни потерял аппетит.

 "Пойти и бросить в выгребную яму?" - подумал я. И тут же отказался от этой находки, хотя она и давала возможность скинуть с себя тяжкий груз, освободить от тревоги сердце и мозг. Я вспомнил забой и себя, толкающего груженную тачку вверх по шаткой эстакаде, по разбитому трапу. Вспомнил неуклюжую совковую лопату, которая не лезла в щебенку, перемешанную с вязкой глиной, онемевшее от лопаты левое бедро. Вспомнил неблагодарные удары кайла в мерзлую землю... Сколько пота и слез пролито на добыче этого золота! Сколько проклятий ему адресовано... Я знал истинную цену, кровавую "металлу номер один", добытому из скалы, отмытому, высушенному и отвеянному. Рука не поднималась выбросить золото або куда. Тревожное предвоенное время тоже не давало забыть о себе....

 Что же делать? Что делать?! Что?!!!

 Тонкая, невидимая ниточка ассоциации протянулась в ту, другую жизнь потерянную, утраченную, разрушенную, такую милую, дорогую, счастливую. Я не мог вспомнить ни автора, ни самой вещи. Только несколько слов зазвучали в ушах и высветился маленький эпизод из гражданской воины. Белый офицер, дворянин, очевидно, в смятении, он мечется в поисках выхода из труднейшего положения, безвыходного и по-французски восклицает: "Ке фер? Ке фер? Фер-то ке?", выворачивая французскую фразу на русский лад: "Что делать? Что делать? Делать-то что?!.." Это воспоминание ненадолго отвлекло меня от тяжких, мучительных мыслей. И впрямь, фер-то ке? Делать-то что?!...

 И тут пришла ко мне мысль здоровая и простая, как все гениальное. Я дождался позднего вечера. Белые ночи были уже на исходе. Взял фанерный чемоданчик с красным крестом на боку, положил в него среди медикаментов баночку с золотом и вышел за зону. Через полчаса я был уже на ближайшем, первом участке. В призрачном освещении июньской белесой ночи к бункеру промприбора медленно двигались сгорбленные над тачкой фигуры, разгружались и торопливо сбегали вниз. Тупо стучали кайла и скрежетали о щебенку лопаты. У костра рядом с конвоиром стоял бригадир и травил что-то "за вольную жизнь и за баб". Я поднялся на бутару, перекинулся парой слов с пробуторщиком и когда тот, орудуя скребком, пошел вниз вдоль колоды, я быстро открыл банку и за его спиной высыпал в колоду ее содержимое.

 Все! Дело сделано! Я освобожден от своего тяжелого груза. Сердце радостно колотилось. Я свернул цигарку, прижег и несколько раз глубоко затянулся. Отдал цигарку вернувшемуся пробуторщику и спросил его:

 -Фер-то ке?!

 Он не понял моего вопроса, недослышал, наклонился ко мне, подставляя ухо.

 - Будь здоров! - крикнул я в ухо, стараясь перекрыть шум водяного потока. И пошел вниз вдоль забоя с легкой душой.