РУКОПОЖАТИЯ, ИЛИ У ВЫТЯЖНОГО ШКАФА

РУКОПОЖАТИЯ, ИЛИ У ВЫТЯЖНОГО ШКАФА

В шестидесятые годы наш перспективный горнопромышленный край посетил президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш с консультантами, референтами.

Встретившись с генеральным директором объединения «Северовосток золото», ознакомившись с работой научно-исследовательских институтов: СВКНИИ, Дальстройпроекта, филиала ТИНРО, высокие гости захотели посмотреть на Магадан, недоброй памяти легендарный город, расположенный на перешейке двух бухт Охотского моря, а также познакомиться с его достопримечательностями.

В поездке по Магадану Келдыша сопровождали руководители Северовостокзолота, областного и городского комитетов партии, председатели областного и городского Советов депутатов трудящихся, представители областных управлений МВД и госбезопасности и, естественно, руководители профсоюза.

Если говорить о промышленности Магадана, то, безусловно, на первом месте оказывался Магаданский ремонтно-механический и машиностроительный завод — ветеран и флагман областной индустрии — бывший авторемонтный завод. Вряд ли чем можно было удивить на нашем заводе корифеев отечественной науки и техники — ни новейшим оборудованием, ни передовой технологией, ни простором и светом цехов. Теснота, морально и физически устаревшие станки, «дышащие» еще благодаря энтузиазму ветеранов завода, вместе с которыми уходило из жизни и само понятие энтузиазма, утратившего свой первоначальный магический смысл.

Единственное, что на заводе было, как говорится, на уровне, так это ЦЗЛ — центральная заводская лаборатория, особняком стоявшая на заводском дворе. Она являлась многопрофильным аналитическим центром, оснащенным современными для того времени приборами. Лаборатория делилась на отделы: химического металловедения, механических испытаний, металлографии, спектрального анализа, ультразвуковой и гаммадефектоскопии. В отделах царили порядок и чистота, приборы были покрыты белыми чехлами, строго поблескивал на полу голубой линолеум.

О дне и часе посещения завода высоким гостем, конечно, было известно заблаговременно. В цехах чистились и скреблись все углы. То, что не успевали выбросить или вывезти, все, что могло оскорбить придирчивый инспекторский глаз, чем-нибудь прикрывалось: парусиной, толью, броским патриотическим плакатом.

Лаборатория тоже «чистила перышки» и с волнением ждала гостей. Осмотр лаборатории гости начали с механической половины. Часть лаборантов, дабы не создавать впечатления штатных излишеств, отправили по цехам и службам с разными поручениями. В химическом цехе на какое-то время я оказался один. Я стоял у вытяжного шкафа под высоким окном, прислонясь спиной к отопительной батарее, и поглядывал на жаропрочные колбы и платиновые чашки, стоявшие на мощных электрических плитах. Я был в синем халате, с вафельным полотенцем на левом плече и держал в руке тигельные щипцы»

Из-за шума вентиляторов я не услышал, не заметил, как открылась входная дверь, и множество людей, наступая друг другу на пятки, быстро проследовало вдоль стены в самый конец рабочего зала. На ходу они бросали скользящие, равнодушные взгляды в мою сторону, как и на прочие предметы и атрибуты лаборатории.

Гости уперлись в противоположную входной двери стену, заглянули в пустую в этот час весовую комнату, и сгрудились в кучу, не зная, что делать дальше.

В этот момент через высокий порог переступил человек небольшого, как мне показалось, роста в синем, видавшем виды, костюме с темным галстуком на белой сорочке, с густыми, непослушными, почти сплошь седыми волосами. Он быстро оглядел помещение и, увидев меня, направился ко мне с протянутой для приветствия рукой.

— Келдыш, — сказал он просто.

— Лесняк, инженер-химик, — Представился я. Келдыш поинтересовался диапазоном и объемом наших работ, нашей спецификой, спросил, в чем нуждаемся. Он еще раз обвел взором лабораторию и подошел к одному из стендов.

В свите, сопровождавшей гостя, сбившейся в кучу и застывшей в нерешительности, возникло движение. От группы, растерянно стоявшей у весовой, отделился рослый, уверенный в себе человек. Он подошел ко мне и, молча пожав руку, заговорил о чем-то с Келдышем.

Живописно застывшая группа зашевелилась и стала на ходу быстро выстраиваться в очередь, строго соблюдая при этом табель о рангах, и по одному подходить ко мне для приветствия.

Одни жали мне руку неторопливо и обстоятельно, с нескрываемым интересом теперь разглядывая меня, словно инопланетянина, другие торопливо толкали мне в руку несколько пальцев и отходили, переполненные чувством оскорбленного достоинства. Иные подходили с виноватой улыбкой, как бы извиняясь за несвоевременное, запоздалое приветствие. Но таких было мало.

В начале этого нелепого ритуала я почувствовал крайнее замешательство. Мне было стыдно за глупость собственного положения и стыдно за этих людей, всем стилем и образом нашей исковерканной жизни поставленных в непривычное положение, унижающее их чиновное достоинство.

Я увидел что-то очень гоголевское в этой комической процедуре. Я почувствовал, как внутри меня пробудились, задергались и запрыгали веселые чертики. Я готов был уже рассмеяться, но что-то очень властное и тяжелое, устойчиво-рефлекторное заставило меня сохранять спокойное и приветливое выражение лица. По крайней мере, мне так казалось.

Кого-то в этой процессии я узнавал без труда. Многие лица мне были совсем незнакомы. Но когда один из последних подошел ко мне и, крепко пожав руку, негромко сказал: «Поздравляю, дорогой Борис Николаевич», — я увидел ироническую улыбку и искры в глазах Константина Григорьевича Белова, начальника планово-экономического отдела главка — веселого циника и величайшего умницы, — я облегченно вздохнул. Этот человек издавна относился ко мне тепло и с симпатией, еще с тех времен, когда работал на нашем заводе.

Когда высокий гость и сопровождающие его официальные лица покинули лабораторию, первой вошла в химический зал лаборант Александра Матвеевна Карпишина, человек наблюдательный и колючий. Войдя, она застала меня разглядывающим собственную руку.

— Нашли что-нибудь интересное? — спросила она довольно язвительно.

Надо сказать, что взаимное подтрунивание нисколько не мешало нашим добрым, дружеским отношениям.

Я в это время и впрямь глядел на руку, стоял и думал: «Целый парад вельможных рукопожатий... И сколько за этими пожатиями скрыто разнообразных эмоций, пышных амбиций, привычно прикрытых от стороннего взгляда...» И только двум пожатиям я знал настоящую цену: пожатию академика Келдыша — естественное движение воспитанного, интеллигентного человека, и пожатию Белова — искреннему и дружескому.

Оторванный от своих мыслей вопросом Карпишиной, я ответил ей, но не сразу:

— Да вот смотрю, понимаешь, — сказал я, — то ли помыть, понимаешь, с мылом, то ли не мыть уже никогда, сохранив руку в таком виде до конца жизни...

Александра Матвеевна молча покрутила пальцем возле виска и прошла к своему рабочему месту.

А я все стоял и думал: «Для признания в человеке человека, для взаимного уважения, вежливости, доброжелательности и сердечного тепла не должно быть преград — ни национальных, ни возрастных, ни образовательных, ни чиновных. И было бы весьма неплохо воскресить в нашей жизни эти простые человеческие и человечные отношения между людьми, отцы и деды которых взывали к братству, свободе и равенству».