ПИСЬМО БЕЗ ОТВЕТА

ПИСЬМО БЕЗ ОТВЕТА

В 1969 году в газетном киоске наткнулся на книжечку, на которой почти всю обложку занимало лицо немолодого лысого человека, лицо сытое и спокойное. Оно показалось мне знакомым. На обложке я прочитал: ЮМОР и А. КОВИНЬКА. Я не ошибся, то был Александр Иванович Ковинька, в довоенные годы популярный украинский юморист, вместе с которым в конце тридцатых на Колыме в приисковом забое мы толкали вручную вагонетки с горной породой. Позже Ковинька выбрался из забоя в бухгалтеры, а я — в фельдшера. Мы поддерживали приятельские отношения, пока не потеряли друг друга из вида.

Книжечку я внимательно прочитал. На меня густо пахнуло довоенными годами. Ковинька как писатель не вышел за порог пережитой им трагедии, он все еще оставался в далеком прошлом. К этому времени и у меня в Магаданском книжном издательстве находилась в производстве книжка сатиры «Ветер из щели», наделавшая по выходе переполох в нашем областном курятнике...

Память моя извлекла из прошлого наш парусиновый городок за колючей проволокой, окрещенный блатными «поселком Троцкого», поскольку размещали в нем «политических». Вспомнились наши общие арестантские горести и более чем скромные радости. Я сел за письмо Александру Ивановичу. Приведу это письмо, благо, черновик его сохранился.

«Дорогой Александр Иванович! Некогда знавал я одного счетного работника, который бойко складывал и делил кубометры земли. В нем сквозь явные украинские черты проглядывал известный испанский идальго 1605 года рождения, чей благородный образ навечно повязан с ветряными мельницами. Этот рыцарь пера и кайла, а позже и бухгалтерских счетов, обладал баскетбольным ростом и более чем аристократической худобой, столь заметной невооруженному глазу. Что же касается серых бязевых штанов второго или третьего срока носки, они едва прикрывали колени, оставляя сухие лодыжки воздействию солнца и ветра.

Упомянутый счетный работник обладал негустой шевелюрой, венчиком обрамлявшей голый тоскующий череп, светлыми озорными глазами и большим насмешливым ртом, из которого, сообразно размеру, выходили очень неторопливые слова.

В том же «поселке имени Троцкого» был прописан некий юноша, бледный, со взором, постоянно горящим голодным огнем. Несколько лет в открытом забое зимой и летом долбил он гранит угрюмых скал, так и не постигнув тайны вождения, тачки. Какое-то счастливое обстоятельство (цинга, пеллагра, предельное истощение) помогло ему перебраться сперва в мехобслугу участка, а затем, как студенту-медику, — в фельдшера, «липкомы», «липилы».

С 1938-го по 42-й год дон Ковинька выражал юноше нескрываемую симпатию и даже нередко оставлял покурить. Он наделил юношу званием нежным и иронично-насмешливым — «медициньска ма-лю-точ-ка».

Прошли годы, и медициньска малюточка подросла, задубела и стала стариться. Между дел и забот выслужила в тридцать шесть рублей медицинскую пенсию, закончила заочный технический институт, еще раньше обзавелась семьей, да так и осталась на этой стылой земле.

Дорогой Александр Иванович! Я не надеюсь, что оставил в Вашей памяти столь же яркий след, как Вы в моей. Не в этом, собственно, дело. А в том, как радостно и празднично было мне узнать, что Вы живы и что еще поскрипывает Ваше насмешливое перо. Кстати, писатель Ковинька поминается мною в книге о лагере в главе «Неоконченные споры».

Счастлив буду, если Вы сочтете возможным черкнуть мне несколько слов о себе. Ваш Борис Лесняк».

Дата. Адрес.

Письмо это было послано в Полтаву на Полтавское отделение Союза писателей.

Ответа на него не пришло...

В справочнике Союза писателей СССР 1981 года Ковинька Александр Иванович значился. Указан и адрес. Но написать письмо еще раз почему-то острого желания уже не возникло.