С ГОЛОВОЙ ГИТЛЕРА В ЧЕМОДАНЕ

С ГОЛОВОЙ ГИТЛЕРА В ЧЕМОДАНЕ

Мы с женой смотрели в театре имени Станиславского на улице Горького спектакль «Стулья». Приехали задолго до начала и неторопливо разглядывали портреты актеров, развешанные на стенах. На втором этаже мы наткнулись на сценку из пьесы «Продавец дождя». Внизу была подпись: «Режиссер-постановщик народный артист РСФСР Л. Варпаховский». Мы сразу заговорили о нем, вспоминая, что в нашей жизни было связано с Леонидом Викторовичем.

С Варпаховским я познакомился на прииске «Верхний Ат-Урях» в 1943 году во время приезда в наш лагерь культбригады Севлага. Драматургом и администратором этого пестрого коллектива был Аркадий Школьник, недоучившийся студент, человек молодой, полный замыслов и весьма энергичный. Режиссером и художественным руководителем был Леонид Викторович Варпаховский.

Культбригада, этакий «крепостной» театр, кочуя из лагеря в лагерь, располагаясь на новом месте, всегда искала контакта с медиками как с наиболее просвещенной частью лагерной службы, а также носителями единственной гуманной профессии в этом подземном царстве. Артисты тянулись к нам, и мы отвечали им взаимностью. Я работал тогда фельдшером в хирургическом отделении лагерной больницы прииска «Верхний Ат-Урях».

В последующие годы с Л. В. мы тоже встречались главным образом в больнице Севлага на Беличьей.

Каждый лагерный административный район имел свой культурно-воспитательный отдел (КВО). Начальником КВО Севлага в начале сороковых годов был некто Фейгин, человек неглупый, грамотный и, очевидно, порядочный. Культбригада была его детищем.

Люди с такой статьей, как у Варпаховского, не могли попасть в культбригаду, не должны были по режимным соображениям. Однако Фейгин брал ответственность на себя. «Контриков» в культбригаде было много. Это и определяло ее культурный и профессиональный уровень. А что было делать?! Не с уголовниками же и рецидивистами нести в лагеря высокие идеалы социализма.

Фейгин был весьма либерален в отношениях со своей культ-бригадой. Очень часто он направлял артистов для отдыха и творческой подготовки в оздоровительный пункт лагеря, находившийся на Беличьей под присмотром и в ведении главного врача больницы. Нередко там бывал и Варпаховский. Он часто вечерами приходил в нашу кабинку, закуток при отделении, где мы жили с хирургом Борисом Семеновичем Коноваловым и где до позднего часа велись негромкие разговоры о жизни.

Каким мне запомнился Леонид Викторович? Сухоньким, изящным, небольшого роста, с красивым продолговатым лицом, мягким рисунком рта, открывавшим узкие ровные зубы. Мягкая интеллигентная улыбка и небольшие внимательные глаза. Хороший русский язык, которым он говорил, в те времена называли московским или языком Малого театра. Никаких лагерных словечек, никакого блатного жаргона, никаких междометий...

Он казался детски беспомощным, не приспособленным к жесткой жизненной прозе интеллигентом. И обладал способностью вызывать у людей, находящихся на лагерной службе, жгучее желание как-то, чем-то, в чем-то помочь ему. Так и я воспринимал его и тоже рад был оказать ему какую-нибудь услугу.

С детства я проявлял интерес к человеческим лицам, пытался разгадать, кого они представляют, кому служат, чему и как. Легко имитировал голоса, интонации, походки и судил по ним о характерах. Этот интерес я сохранил на всю жизнь.

Иногда я замечал, как добрые, растерянные глаза Леонида Викторовича вдруг на какое-то короткое время становились холодными, жесткими и отчужденными, и какое-то мгновение казалось, что перед тобой другой, не знакомый тебе человек. Но выражение это так быстро сменялось, что не давало впечатлению утвердиться. В такие моменты я подумывал, может быть, не так уж он беспомощен, как кажется, как все его принимают.

Леонид Викторович был человеком щедро одаренным, образованным, разносторонним. Он говорил о себе как о режиссере мейерхольдовской школы, был музыкален, знал театр и любил его.

В культбригаде у Л. В. был собственный выход, свой номер, который принес ему широкую популярность. Лагерный художник изготовил для него из папье-маше голову Гитлера — театральную куклу. Л. В. написал сатирические репризы и выступал с этой куклой на концертах. Номер назывался «С головой Гитлера в чемодане». Шла война, и его номер в программе был явно коронным.

Так с головой Гитлера в чемодане со ступени на ступень Л. В. дошел до культбригады Маглага. Начальником Маглага в то время была Александра Романовна Гридасова, первая женщина Магадана, жена начальника Дальстроя генерала Никишова, хозяина Колымы. Маглаговская труппа выступала в единственном в городе театре. «Крепостных» актеров приходили смотреть не только рядовые горожане, но и самое высокое начальство из руководства Дальстроя НКВД СССР. Силами труппы Маглага Варпаховский поставил в театре «Травиату» с Дусей Зискинд в заглавной роли.

Позже Дуся станет женой Варпаховского. Из лагеря она освободится раньше его и будет приезжать за пятьсот километров на попутных машинах в Ягодное, где в то время будет содержаться Л. В., чтобы с ним повидаться. А встречи их будут происходить в семи километрах от Ягодного, в доме главного врача больницы Севлага, комсомолки Нины Савоевой, человека прямого, своенравного и смелого до безрассудства, рисковавшей в то время и карьерой, и свободой, и жизнью, может быть.

Варпаховского в Магадане подстерегало и подстерегло еще одно тяжкое испытание. По доносу он был арестован, обвинен в антисоветской агитации и предан суду. От защиты на суде Варпаховский отказался, взял ее на себя. Вопреки логике жизни Варпаховского оправдали. Но все понимали, однако, что исход судилища решило лишь негласное вмешательство Гридасовой.

Когда Л. В. освободился, он женился на Дусе Зискинд и вместе с ней уехал в Усть-Омчуг, центральный поселок Тенькинского района. Там у них родилась дочь. Варпаховские покинули Колыму еще до реабилитации.

В начале января 1950 года мы с женой возвращались на Колыму с «материка» морем из первого моего после лагеря отпуска. В Магадане остановились в гостинице «Центральная». Проходя как-то по главной улице, я встретил Леонида Викторовича. Мы не виделись около пяти лет. Я обрадовался ему. Всегда он был мне симпатичен и вызывал живой интерес. Мы поздоровались. Но это был уже не тот Варпаховский, которого я помнил и знал по Беличьей и Верхнему Ат-Уряху. Он, как и я, уже был «вольняшкой», ставил пьесы в городском музыкально-драматическом театре. Имел успех. Движения его стали свободными и уверенными, суждения — жесткими. В тоне улавливался холодок, исчезли былые тепло и доверительность. Он спросил о Нине Владимировне. Я сказал, что она в гостинице. Мы поднялись в номер.

Жена приходу Варпаховского обрадовалась очень. Мы вспомнили прошлое, обменялись свежими впечатлениями бытия. Л. В. посидел у нас, сколько требует приличие, мы проводили его до выхода из гостиницы.

Встреча эта все же более была похожа на визит вежливости» нежели на встречу друзей или старых добрых знакомых хотя бы.

После этой встречи я много думал о Варпаховском, я утвердился в своем представлении о Л. В., пришел к убеждению и в нем пребываю, что этот одаренный художник, мужественный человек, артист до мозга костей, в экстремальных условиях лагеря поставил и сыграл свою лучшую в жизни роль — роль мягкого, потерянного и беспомощного интеллигента, которому всякий сытый и полусытый считал для себя обязательным хоть чем-то помочь. Роль его была трудной, спектакль — затянувшимся.

Думаю, эта роль сберегла ему жизнь. И что-то от роли этой в нем сохранилось, он с нею сжился и в последующей жизни де вышел из нее до конца. Ему, личности творческой, эта роль давала определенные преимущества, защищая его от прозы и гнетущих мелочей быта.