XXXIX

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XXXIX

П. С. Степанов. — Актерские способности его. — Страсть к беспричинному вранью.

Милейшею личностью был Петр Степанович Степанов. Его любили все сослуживцы, как превосходного товарища и истинно доброго человека, относившегося ко всем равно незлобиво, сердечно и приятельски. Он был далек от партийности, жил общими интересами, любил искусство.

В начале своей сценической деятельности Степанов играл преимущественно молодых драматических героев и имел относительный успех, которому, впрочем, более способствовала красивая сценическая наружность и громкий, вполне трагический голос. Карьеру свою он начал в провинции, а на службу в дирекцию попал по рекомендаций известной артистки Надежды Васильевны Самойловой 1-й, которой случайно довелось видеть его играющим в Новгородском театре. Петр Степанович произвел на нее хорошее впечатление «начинающего» актера, и она охотно взялась привести талант к известности. Хотя ее мечтания вполне не сбылись, но он был не бесполезным и далеко не лишним в нашей труппе. Степанов был актером прежней, так называемой Каратыгинской школы, ныне признаваемой ходульной и ложно-классической. Весь свой успех он основывал па выкрикиваниях, на внешних эффектах, что очень хорошо ему удавалось. Под старость он перешел на роли пожилых людей и иногда выступал даже в полукомических ролях легкого репертуара. Он не особенно претендовал на изменение амплуа «по распоряжению начальства» и стал применяться к требованиям совершенно спокойно, деловито и, пожалуй, даже серьезно.

В молодости, говорят, он считался незаурядным кутилой. а потом приобрел страсть к охоте и сделался отчаянным вралем, впрочем, безобидным и невинным. Он так же, как и известный провинциальный трагик Н. X. Рыбаков, любил кстати и не кстати, однако, никого не обижая, а главное вполне веря самому себе, рассказывать такие колоссальные небывальщины, что слушатели приходили в смущение и чуть не краснели за самого рассказчика.

Во всем он старался казаться большим знатоком, любил прихвастнуть, очень часто хватая через край, и кичился своей физической силой, которой на самом-то деле у него не было. Однажды, одеваясь к спектаклю, он стал натягивать на ноги узкий сапог. От чрезмерного усердия слабо прикрепленное ушко оторвалось от голенища. Петр Степанович с торжествующим видом приподнялся и, обращаясь к присутствующим, самодовольно пробасил:

— Гм… Взгляните-ка, братцы, какова еще сила у Степанова?!

И все прочие «наглядные доказательства», удостоверявшие, по его мнению, крепость его редкостных мускулов, были в этом же роде.

Он был в восторге от своей наружности, от своего голоса, дарования. Иногда он подолгу рассматривал себя в зеркало и с увлечением играл лицом, то делая его веселым и приветливым, то хмурым и жестоким. Часто даже разговаривал сам с собою, при чем всегда говорил себе комплименты. Раз как-то прохожу я мимо его уборной, не плотно притворенной, и вижу его самоуслаждение собственной физиономией. Приостановившись, я услыхал фразу, экспрессивно произнесенную Петром Степановичем:

— Да… да… Степанов еще жив!!! Он еще покажет себя!

Степанов был вралем по призванию.

Однажды он дошел до того в завирании, что представил свою собаку феноменом, разговаривающим по-человечески. Дело было так. Перебравшись на дачу, он лишился своего любимого сеттера, заблудившегося в незнакомой ему местности. Об этом грустном для охотника обстоятельстве он подробно рассказывал всем и каждому. Сочувствуя его сокрушению, конечно, при встречах все расспрашивали его о результате неустанных розысков. Но вот как-то является он в театр в ликующем настроении.

— Что это ты такой сияющий? — спрашивает его кто-то из товарищей.

— А ведь пришел мой-то подлец. Сегодня днем сам приплелся.

— Где ж это он пропадал, любопытно?

— В Тентелевой деревне…

— Да как же ты об этом узнал, если он сам явился?

— Да вот так и узнал… от него…

— От него? — изумился собеседник. — Полно тебе врать.

— Чего врать? — обиделся Степанов. — Он ведь у меня особенный. Мне за него десять тысяч предлагали, да я не продал.

— Да как же он тебе мог сказать? Разве собаки говорят?

— Вот у других не говорят, а моя говорит; когда вернулась, я ее строго спросил: «где ты, проклятая, шаталась?» — а она явственно и вместе с тем жалостливо и говорит: «в Тен-те-ле-вой».

Подобных анекдотов о Степанове сохранилась масса. Иногда он очень ловко вывертывался, когда заходил слишком далеко и говорил очевидные нелепости. Например, предлагают ему в знакомом доме папиросу. Он отказывается, заявляя:

— Я курю только свой. Привычка — великое дело…

— Попробуйте наших! Отличный табак, мне его высылают по шести рублей за фунт.

— По шести? Только-то?

Гостеприимный хозяин опешил.

— Да, по шести… и я нахожу его лучшим.

— Вы бы моих папирос попробовали, так не сказали бы, что ваши лучшие.

— Не смею спорить, однако, позвольте полюбопытствовал, как велика цена вашему табаку.

— Шестьсот рублей фунт.

— Это необычайная. О такой диковине я не слыхивал…

— Приезжайте ко мне, попотчую.

— Благодарю вас, но, право, мне не верится, чтоб существовал табак такой баснословной цены. Откуда он у вас?

— Прямо из Турции выписываю.

— По шестисот рублей за фунт? — продолжал переспрашивать ошеломленный хозяин.

— Да, по шестисот.

Но вдруг Степанов спохватился, что слишком уж пересолил. На минуту сконфузился и вновь развязно добавил:

— По шестисот, это верно, но только я не предупредил вас, что табак доставляется мне вместе с золотом. В ящике лежит пласт золота и пласт табаку, потом опять пласт золота и пласт табаку и т. д. Конечно, рубликов на пятьсот девяносто одного золота составится.

Вот каким несообразным шутником был покойный Петр Степанович Степанов, неприметно промелькнувший на театральном горизонте Александринской сцены.