XXXVIII

XXXVIII

П. П. Пронский. — Законодатель мод. — Закулисные и житейскиt приключения Пронского. — Тонкий полемический прием. — Болезнь и смерть Пронского.

Одним из самых симпатичных и близких мне сослуживцев был актер Платон Петрович Пронский, вообще всеми любимый за свою утонченную вежливость и уменье держать себя просто, но с достоинством, как за кулисами театра, так равно и в обществе.

На сцене он резко выделялся среди актеров своими безукоризненными костюмами, всегда модными, изящными и дорогими. Поэтому он слыл законодателем мод, и ему нередко подражали петербургские джентельмены.

По рождению Пронский не принадлежал к актерскому миру. Он происходил из очень богатой купеческой семьи Владимировых-Ветровых, пользовавшейся большою известностью в городе Туле. Об актерской карьере Платон Петрович никогда не мечтал и на сцену попал совершенно случайною Осиротев в юности, он наследовал от родителей порядочный капитал, с которым обращался так неосторожно, что вскоре дошел до полнейшего разорения. Не видя исхода наступившей крайности, он решился, не без отчаяния, попытать свои силы на подмостках местного театра. первый дебют увенчался успехом. Приезжавший в Тулу на гастроли московский артист В. И. Живокини одобрил его первое появление на сцене и предсказал ему хорошую будущность. Ободренный таким лестным вниманием знаменитого комика, Пронский стал усердно работать над собой и вскоре сделался прилежным актером. пророчество Живокини оправдалось: Платон Петрович быстро приобрел в провинции известность и был желанным гостем в каждом большом городе. Повсюду он пользовался большим успехом и в особенности в Харькове, где прослужил много лет подряд на правах любимца. Вся театральная жизнь Пронского была переполнена различными приключениями и в большинстве любовного свойства. Про его дон-жуанские похождения составлялись легенды, а его умение очаровывать женщин считалось неподражаемым. На сцене он изображал пылких любовников так же хорошо, как и в жизни…

Обладая вполне «артистической» впечатлительной натурой, Платон Петрович обожал во всем романическую обстановку и поэтические эффекты. Это было его слабостью. Он даже женился-то романическим образом.

Влюбившись в молоденькую провинциальную актрису, Платон Петрович сделал ей предложение, но родители ее, в силу каких-то обстоятельств это предложение отклонили. Тогда Пронский уговорил девушку на тайный брак. Она согласилась. После какого-то обстановочного [46] спектакля, он увез ее чуть ли не в испанском костюме из театра прямо в церковь под венец. Однако, не взирая на очевидную любовь, потребовавшую героизма, Платон Петрович недолго пользовался семейным счастием около домашнего очага. Молодые супруги вскоре после свадьбы друг в друге разочаровались и разошлись. Неизвестно, какую о нем сохраняла память она, но он никогда не припоминал своей жены и даже не имел ее портрета.

Пронский идеально смотрел на товарищество. Его дружбой можно было дорожить и гордиться. Для друга он мог принести какие угодно жертвы, никогда в том не раскаиваясь. Эту симпатичную сторону его характера могу подтвердить фактом.

Во время своей службы в Харькове он был дружен с сыном местного губернатора, строгого и всесильного начальника губернии. Пронскому было известно, что его приятель влюблен в прекрасную девушку из небогатого семейства; также было известно ему и то, что отец молодого человека не дает своего разрешения на этот брак. Платон Петрович очень сочувствовал жениху и согласился помочь ему устроить тайную женитьбу. Влюбленные обвенчались, надеясь в недалеком будущем умилостивить отца и получить его прощение. В городе оставаться было молодым нельзя: губернатор начал разыскивать непокорного сына, о свадьбе которого ему было донесено. Чета скрылась в лесу, отстоявшем неподалеку от Харькова. Их гостеприимно приютил у себя лесник, у которого они пробыли порядочное время, пока гнев отца не утих совершенно. Вот в это-то тяжелое для молодых время Пронский и проявил свое мужество, выказав себя умеющим быть истинным другом. Когда местные сыщики допрашивали его, пуская в ход угрозы, о местопребывании губернаторского сына, он наотрез отказался удовлетворить их законное любопытство; между тем ежедневно, подвергаясь опасности, Платон Петрович совершал прогулку в лес к своим «тайнобрачным» друзьям, для чего переряжался в крестьянский костюм, дабы не быть узнанным и прослеженным. Его визитами обусловливалось существование супругов, которым он доставлял пищу и вообще все нужное. Разумеется, в конце концов это, как и следовало ожидать, окончилось благополучно, однако на Пронского не переставал сердиться губернатор, хотя впрочем, только наружно.

Приехав из провинции в Петербург и вступив в состав труппы Александринского театра, Платон Петрович занял амплуа второго любовника и первоначально не пользовался успехом. Подняться в глазах зрителей ему мешали костюмы, на которые он расходовал чуть ли не весь свой заработок. Все его платья были безукоризненно модны и хороши, а между тем за это над ним смеялись до издевательства. Даже в театральных рецензиях зоилы не упускали случая подтрунить над его панталонами, точно неумышленно, забывая в нем актера. Это всегда его обижало. Да и действительно, как было не обижаться, если его злословили только за изящные костюмы, которыми один только он и щеголял. Казалось бы, что хороший наряд на актере должен производить приятное впечатление, а между тем этим хорошим нарядом достигалось обратное действие. Как ни странно, а фактически верно. В наше время уж, конечно, он не был бы «притчею во языцех», и его гардероб считался бы «серьезным отношением к делу».

Только с переходом на другое амплуа, впоследствии более соответствовавшее возрасту, о Пронском стали отзываться одобрительно. В ролях пожилых светских людей, благородных отцов и даже злодеев он сделался незаменимым. Его исполнение Гарисса в «Хижине дяди Тома», отца в «Злобе дня» и Скалозуба в комедии «Горе от ума» могло удовлетворить самого взыскательного критика…

Пронский всегда бывал вежлив, сдержан и любезен, но в минуты раздражения он становился резким и непримиримым. Будучи весьма самолюбивым, Платон Петрович никому не прощал насмешек над собою, даже по существу чрезвычайно невинных Он был слишком чувствителен к обидам и ни одного обидчика не оставлял без внушительного урока. За примером ходить не далеко. Однажды, во времена газетных нападок на Пронского, заходит в его уборную некий чиновник, представлявший из себя что-то такое в хозяйственной части дирекции. Он пользовался крайне сомнительной репутацией, но считался весельчаком и каламбуристом, благодаря чему и был терпим в обществе. Придерживаясь постоянно приятельского тона в обращении с артистами, он шутя сказал Платону Петровичу в присутствии некоторых товарищей:

— А вы читали, как вас сегодня продернули в «Петербургском Листке»? Замечательно забавно.

Пронский моментально изменился в лице, но, не теряя самообладания, возразил:

— А вам это, кажется, доставляет большое удовольствие?

— Какое же мне, помилуйте, удовольствие? Я только так, к слову…

— Ну, конечно же, удовольствие! Вы с таким торжеством, с такой радостью объявляете мне при всех эту новость.

— Ах, что вы! Я без всякой радости… просто шутя, потону что там так смешно написано.

— Мало ли чего смешного пишут и говорят про людей, но это не дает права подходить к осмеянным и с злорадством напоминать им об этом. Я вот, например, давно в чрезвычайно забавных выражениях слышу от многих, что вы негодяй и казнокрад, но я этому не смеюсь, не рассказываю другим, а уж в особенности никогда не решился бы сообщать об этом вам, да еще при свидетелях. Как видите, по отношению к вам я до сего был деликатен, поэтому прошу и вас быть со мною более осмотрительным и впредь не передавать ничего, что обо мне говорят или пишут, как бы все это ни было смешно и великолепно.

С этого памятного вечера чиновник уже более не заглядывал в уборную Пронского и вообще избегал с ним встреч.

Нечто подобное было у Платона Петровича при объяснении с начальником репертуара П. С. Федоровым, который имел неосторожность обмолвиться ему одною из любимых своих отговорок. Как то Пронский является официально к нему спросить, почему ему отказано в какой то просьбе. Федоров ответил, что это сделано по приказанию главного начальника театров барона Кистера, который будто бы его, Пронского, не любит.

Платон Петрович нервно передернулся, побледнел и, страшно волнуясь, воскликнул:

— Как же вам не грешно и не стыдно сообщать мне это?! Говоря, что меня не любит барон Кистер, от которого зависит моя служба и, следовательно, все мое благосостояние, вы отнимаете от меня всякую энергию, силу и надежду…

— Успокойтесь, право, я не хотел этого говорить, но вы сами поставили меня в крайность выяснить обстоятельства, но уверяю вас, что от этого ничего дурного не последует. Мало ли кого он не любит, это не важно и отчаиваться не должно.

— Положим, что это так, — продолжал Пронский, едва переводя дыхание, — но все-таки если бы вы были истинно добрым, вы никогда не решились бы сказать ничего подобного подчиненному барона Кистера. Вы сами человек служащий, и хотя ваше положение несравненно лучше моего, но и вас обескуражило бы, если б вам сказали, что министр вас ненавидит, а все, находящиеся под вашим начальством, так и прямо проклинают вашу особу, распространяя о вас скандальные слухи.

Федоров едва успокоил его.

Года за полтора до смерти, у Пронского внезапно заболела левая нога и до такой степени сильно, что он принужден был слечь в постель, с которой и не вставал до самой кончины. Мучительно прострадав целый год, Платон Петрович скончался 10-го декабря 1875 года.