Глава XXXIX

Глава XXXIX

1

Ультиматум ясно гласил: «Немедленно представьте Обществу законченный памятник Бальзаку либо верните десять тысяч франков и один франк в счет возмещения убытка».

Эту пугающую весть Огюст услышал от Пизне, когда на следующий день поспешил в контору Общества, чтобы разузнать подробности.

Пизне с враждебным и высокомерным видом стоял под дагерротипом Бальзака, а Шоле жался позади Пизне. Ультиматум был принят большинством, и, когда Огюст высказал недоверие, Пизне повторил ему ультиматум, в голосе его слышалось злобное удовлетворение.

– Но это невозможно! – воскликнул Огюст. – Я ведь еще не закончил!

Жестокие нотки в голосе Пизне зазвучали сильнее.

– Все невозможно, Роден, в особенности для нас. Но на этот раз мы больше не будем ждать. Мы уже консультировались с нашими адвокатами. Если вы не представите нам памятник либо не вернете деньги в течение двадцати четырех часов, мы вынуждены будем обратиться к закону.

Огюст спросил:

– А если я дам вам расписку на те десять тысяч, которые мне обещает предоставить правительство в виде задатка?

Лицо Пизне хранило каменное выражение, а Шоле сказал:

– Над этим предложением стоит подумать.

– Опять отсрочка! – возмутился Пизне. – Одна отсрочка за другой! Я уже раз согласился. Но теперь хватит.

– Вам придется согласиться, – сказал Шоле. – Вы не имеете права говорить за всех.

– Прошу не вмешиваться, – отрезал Пизне.

– Я имею право сказать, что думаю. – Шоле повысил голос. – Вы получили больше голосов, чем я, в комитете, но есть ведь еще и газеты, которые напечатают мое мнение.

– Прошу замолчать, – повторил Пизне. Он, казалось, готов был ударить Шоле.

– Нет, Пизне, я напишу в «Фигаро», что вы со зла на Родена даже отказываетесь от десяти тысяч, которые он предлагает в порядке гарантии. Это станет национальным скандалом. Общество окажется под ударом, большинство художников отвернется от нас.

– Как они узнают? Не все, что вы пишете, «Фигаро» печатает, – презрительно заметил Пизне. – И кроме того, это будет напечатано на последней странице.

– Только не на последней, если я уйду с поста президента из-за вашего недоброжелательного отношения к Родену, нашему величайшему скульптору, – сказал Шоле с упорством, равным упорству Пизне.

– Величайший? – издевался Пизне. – Фальгиер, Далу, Буше – все они лучше.

– Можете думать что угодно, – сказал рассерженный Шоле. – Но Золя, Малларме, Моне да и сам Буше предпочитают Родена. И другие тоже. Если я подам в отставку, вместе со мной уйдут многие. Очень многие, можете мне поверить. – Шоле был взволнован новой идеей. – Во всяком случае, достаточно, чтобы образовать новое Общество.

Оба писателя мерили друг друга взглядом. Огюст сказал:

– Завтра я передам вам расписку на десять тысяч франков. И выставлю законченного «Бальзака» в нашем Салоне на будущий год. Даю слово.

Пизне повернулся к Огюсту спиной и вышел из комнаты, не проронив ни слова. Шоле покраснел а сказал:

– Не обращайте внимания, дорогой друг. Главное – получить отсрочку. Вы должны представить расписку на правительственный задаток. Их больше всего беспокоит, что вы можете заболеть или умереть, так и не закончив памятника, и тогда плакали их деньги.

Огюст не мог говорить; он только кивнул головой я сжал губы, сдерживаясь. Снова он на службе у хозяина, Общество ничуть не лучше правительства; он ненавидел всех хозяев.

– Моя угроза насчет отставки должна приостановить ультиматум, – сказал Шоле.

– А если нет?

– Тогда вы объявите о своей готовности вернуть деньги, если не закончите памятник.

– Но я закончу.

– Я верю. Но публика и Общество не верят.

– Я сдержу слово, – сказал Огюст, вновь обретая уверенность.

– Прекрасно, – Шоле наконец улыбнулся. – Мы собьем с Пизне спесь. Меня это особенно радует.

На следующий день Шоле пришел в мастерскую Огюста и сообщил, что ультиматум будет отсрочен, если он представит залоговую расписку.

Но правительство отказалось пойти навстречу. Родену заявили, что это внутреннее дело людей искусства, а правительство никогда не вмешивается в их дела. И пока Шоле призывал пойти на компромисс и дать Родену отсрочку, Пизне добился того, что Общество большинством голосов приняло новую резолюцию, требующую передать «дело Бальзака» в руки адвокатов. Шоле ушел с поста президента, и вслед за ним Общество покинули еще шесть членов; Шоле написал красноречивое письмо в «Фигаро», в котором объяснял причину своего ухода. Письмо было напечатано на первой странице газеты, рядом с объявлением о том, что Общество подает на Родена в суд, чтобы взыскать с него аванс за «Бальзака».

«Дело Бальзака» заняло первые страницы всех парижских газет. Золя, Малларме, Пруст, Шаванн, Моне, Каррьер, Буше и Хэнли выступили с протестами против судебного дела, затеянного Обществом, и газеты напечатали их протесты. Не всех протестовавших интересовал памятник, но всех их возмущал заказчик, требовавший, чтобы скульптор ради денег принес в жертву свои убеждения. Многие сознавали, что, если Родена заставят подчиниться буржуазным вкусам и мнению Общества, этот принцип будет узаконен и угроза нависнет над всеми.

Самого Огюста не беспокоила принципиальная сторона дела, его волновала только судьба «Бальзака».

Огюст чувствовал, что момент завершения близится, и все, что отвлекало, злило и раздражало. Он отправился к своему адвокату и потребовал положить конец этому делу. Он хотел выдвинуть встречный иск, но адвокат отсоветовал. Поскольку иск еще не был предъявлен, существовала реальная возможность, что под давлением общественности Общество не решится на крайние меры. И хотя ему не по душе была выжидательная политика, Роден согласился.

Спустя несколько дней, в то время как весь Париж напряженно ждал, кто первый начнет наступление или отступит – Общество или Роден, – Шоле снова появился в мастерской и с ликующим видом объявил:

– Общество попросило меня взять обратно заявление об отставке. – И отказывается от иска? – спросил Огюст.

– Пока нет. Но они это сделают, дорогой мой мэтр. Раз хотят, чтобы я вернулся.

– И вы собираетесь вернуться?

– Нет. Теперь это уже вопрос принципа. Не сдавайтесь, дорогой друг, и я тоже буду держаться.

Огюст промолчал. Он с неудовольствием подумал, что Шоле, видимо, гордится этим их союзом, словно это невесть что. Оставили бы они все его в покое. Если так будет продолжаться, он никогда не закончит «Бальзака».

Однако, когда через неделю в качестве неофициального посредника явился Малларме, ему показалось, будто его мрачную мастерскую озарил солнечный свет. Шоле, хотя и безупречно честный, представлялся Огюсту человеком скучным, вечно занятым пустяками, думающим лишь о собственном престиже; а Малларме был свой брат-художник. Поэт стремился сокрушить узы синтаксиса, подобно тому как он, Роден, сокрушал камень. Малларме был одним из немногих знакомых ему литераторов, не ставящих собственные интересы превыше всего.

Малларме сказал:

– В Обществе поговаривают, не передать ли «Бальзака» Далу или Фальгиеру. – Он решил не щадить Огюста, пусть знает об истинном положении вещей.

– Но Фальгиер мой друг. – Огюст был удивлен и обижен.

– Выдвинуты даже кандидатуры Буше и Дюбуа. Это был еще больший удар. Огюст побледнел.

– Буше признался, что предложение очень соблазнительное. Дюбуа отказался наотрез.

Огюст снова обрел голос.

– Еще бы. Дюбуа до сих пор работает у меня.

– Но остановит ли это Далу? Памятник Бальзаку– лакомый кусок.

– Значит, если они выиграют дело, заказ передадут другому?

– В том случае, если они начнут дело. – Малларме повеселел. – Они снова голосовали в комитете. Несмотря на протесты Пизне, решили, благодаря усилиям Шоле, воздержаться от предъявления иска до следующего Салона, но не дольше.

– Следующего Салона! Значит, меньше чем через год.

– Немногим больше полугода, если он состоится, как обычно, весной.

Огюст чувствовал озабоченность в тоне Малларме, но не знал, что ответить. Еще несколько дней назад, в критический момент, когда ему грозили судом, лишние полгода показались бы ему спасением, но теперь, когда угроза отпала, он снова колебался.

– Огюст, вас спасло общественное мнение, и это – последняя отсрочка. Если вы ею не воспользуетесь, пеняйте на себя.

– Я это понимаю, – сказал он. Точные сроки – это кошмар, никогда больше не свяжет он себя подобным образом, но «Бальзака» надо кончить, и он был благодарен Малларме за поддержку. – Передайте им, что я покажу в Салоне законченного «Бальзака».

– В следующем Салоне?

– Стефан, неужели и вы будете подгонять меня?

– Эта обязанность отнюдь не из приятных. Но мне приходится думать и об их интересах.

– Значит, полгода?

– Письменного подтверждения не будет. Если вы дадите мне слово, что в 1889 году «Бальзак» будет готов, они воздержатся от иска и заберут ультиматум.

– Чтобы иметь время на размышление, подходит ли памятник? И если нет, впереди будет еще целый год, чтобы заказать другой?

Малларме пожал плечами.

– Возможно. Но у вас нет иного выбора.

– Что их так раззадорило?

– Не знаю наверняка, но ходят слухи, будто члены Общества возмущены вашей покупкой дома в Медоне. Считают, что вы истратили их деньги. А раз вы можете делать такие приобретения, значит, в состоянии вернуть аванс.

– Идиоты!

– Вы же всегда просите говорить вам правду.

– Да. Они получат памятник. Хорошо, Стефан, можете сказать, что я дал слово. Я выставлю «Бальзака» в Салоне 1898 года.

Давая это обещание, Огюст принимал окончательное решение. И внезапно покой снизошел на него.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.