В бывшей «Кузнецкой слободе»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В бывшей «Кузнецкой слободе»

Нижне-Миллионная улица серыми уступами оползла к реке. Ветхие, покосившиеся домики, блестя на солнце оскалами стекол, словно смеялись над ее названием.

Название улицы, действительно, никак не вязалось с вековой бедностью ее обитателей. Очевидно, «отцы города», наделившие ее таким именем, были не лишены чувства юмора.

Однако другие улицы Заречья (так называлась промышленная окраина Тулы) носили свои самобытные имена – Штыковая, Ствольная, Курковая, – связанные с их многовековой историей. Тут некогда находилась Кузнецкая слобода и ютился работный люд – ружейных и пушечных дел мастера, скромные русские умельцы, по преданиям, подковавшие «аглицкую блоху».

На этой земле за рекой Упой и родились славные традиции тульских оружейников: возникли новые песни и поговорки, сложился своеобразный быт и уклад.

Жили большими семьями в крохотных, собственных или на долгий срок арендуемых домишках-хижинах, неизменной принадлежностью которых была или маленькая кузня, или сарайчик для слесарных и кузнечных работ.

В этих кузнях и сарайчиках трудились оружейники после работы на заводе, подрабатывая на частных заказах.

Почти у каждого домика был разбит небольшой садик, под окнами росли рябина, березы, сирень.

Привычка к садоводству и огородничеству у оружейников тоже сохранилась с незапамятных времен, когда казенным кузнецам в числе прочих привилегий давалась и «беспошлинная земля»…

В зимний вечер 1879 года к воротам небольшого домика на Нижне-Миллионной подкатили розвальни. Из них бойко выскочили двое мужиков, помогли сойти укутанной в шаль женщине с ребенком и под руку вытащили сгорбленную старушку.

Она громко закричала:

– В избу, в избу младенца-то несите! – И, увязая в глубоком снегу, поковыляла через двор к маленькой кузне.

– Дед, слышишь ли! Мироныч, оглох, что ля, – кричала она простуженным голосом, стуча обледенелой рукавицей в заиндевелое окно. – Вернулся Саня из церкви, окрестили внука-то Васюткой.

Дед перестал ковать, сунул в ушат с водой длинные клещи, снял прожженный кожаный фартук и, разгладив свалявшуюся бороду, заторопился домой.

Взойдя на крыльцо, он обмахнул веником снег и, открыв обитую рогожей дверь, в клубах морозного пара вошел в кухню.

– Вот и Мироныч, слава богу, – сказала бабка и, выплеснув что-то в ушат, кинулась в спальню.

Дед снял полушубок, повесил на гвоздь шапку, вымыл из начищенного умывальника руки и твердыми шагами направился в комнату.

– Ну, кажите, каков новокрещенный?

Смущенная молодая мать взяла на руки завернутого в полушалок розового голубоглазого младенца с белыми жиденькими волосиками на головке и поднесла к деду.

– Вот поглядите, батюшка…

А внучек судорожно протянул ручонки и схватился за косматую бороду деда.

– Так, так его, лешего! – радостно закричала бабка. – Чтоб поласковей был…

Домашние засмеялись.

Дед осторожно освободил бороду и, прищурившись, посмотрел на внука:

– Цепок. Этот себе дорогу пробьет…

Мать, невысокая, крепкая, с длинной русой косой, зарделась пуще прежнего и, прижав к груди разбушевавшегося малыша, юркнула с ним за полог, где была подвешена зыбка.

– Хорош крестник, – сказал крестный мастеровой. – Родного деда да за бороду… хо-хо-хо!..

– Жалко, Лексей на работе, полюбовался бы на сынка, – поддержала его крестная, жена другого мастерового.

– Хватит вам зубы-то скалить, – недовольно сказал дед. – Идемте-ка лучше к столу, старуха блинами попотчует…

Когда выпили за новокрещенного, послышался тяжелый стук обледенелой двери.

– Никак, Лексей? – оказала бабка и опрометью бросилась в кухню.

– Скорее, скорее, Алеша, – послышался ее грубоватый голос. – Уж гости за столом!..

Скоро в дверях появился отец, худощавый, низкорослый, как большинство туляков, с русыми, аккуратно подстриженными усиками. Он был одет в темный поношенный костюм и синюю полосатую косоворотку, подпоясанную узеньким ремешком.

Его усадили рядом с матерью младенца. Подвинули огурцы, капусту, поднесли пузатый лафитник.

– За отца! – провозгласил крестный.

Все поднялись и выпили молча.

Из соседней комнаты послышался плач ребенка.

Мать вскочила.

– Сиди ты, сиди, я сама угомоню нашего касатика, – промолвила бабка и побежала в спальню.

– Ишь младенец-то недовольство проявляет, – сказала крестная. – Желает, чтоб за него выпил отец.

– Ну, вы погодите насчет отца. Знаете, какой он питец, – сурово заметил дед…

Появилась бабка, держа на руках улыбающегося младенца.

– Ишь смеется, за него, что ли, выпьем-то?

– За него, – сказал дед. – За то, чтобы не переводился наш дегтяревский род оружейников.

Выпили молча… Закусывали долго, проворно.

Маленький Васютка слушал, как хрустят на зубах огурцы и капуста, и весело оглядывал захмелевшие лица.

Отец порылся в кармане и протянул сыну большой коричневый пряник, на котором перламутром переливались сахарные буквы – «Тула».

– Язви тя в бок! Ведь и у меня был где-то подарок для внучка! – крикнул дед и на цыпочках побежал в кухню.

– Что это он там замыслил? – спросила бабка.

– Нейначе гармонь, – сказал крестный. – В Туле всегда дарят либо гармонь, либо, самовар.

– Тоже сказал, куманек… Да к чему же младенцу самовар?

– Вырастет – чай будет пить!

Все расхохотались, а Васютка, испугавшись, заревел и прижался к бабушке.

– Эй, внучек! – послышался голос деда. – Глянь-ка сюда!..

И он завертел у Васютки перед глазами чем-то маленьким, блестящим.

Мальчик мигом успокоился и протянул к блестящему предмету ручонки.

– Ой, ливорверт, – закричала мать.

Дед протянул ребенку крохотный, отделанный медью револьверчик.

– На, играй, карапуз, привыкай сызмальства к оружью.

Мальчик, бросив пряник, обеими руками схватил револьверчик и стал вертеть его, рассматривая…