Последние годы в Туле

Последние годы в Туле

За последние годы отец Васи – Алексей сильно сдал: похудел, осунулся. Его одолевал удушливый кашель. Все же он продолжал работать на заводе и дома, никогда не жалуясь на болезнь.

Вася не думал о том, что отец может слечь, даже умереть: он считал его крепким, двужильным. Так бабка иногда называла покойного деда Мироныча. Болезни Алексея никто из домашних не придавал серьезного значения, хотя все замечали ее.

Но однажды, придя с завода, Вася услышал в соседней комнате всхлипывания матери. Он насторожился, прислушался и уловил знакомый голос фельдшера.

– Не надо убиваться, голубушка, чему быть – того не миновать. А себя беречь надо – гляди, детей-то целая куча. Что с ними будет, если ты сдашься?..

– Батюшка, Андрей Алексеич, может, еще есть хоть какая надежда? – умоляюще спрашивала мать.

– Нет, милая, и успокаивать не буду: месяца три-четыре протянет, а там жди беды – уж не жилец он на этом свете.

Слова фельдшера обрушились на Васю как страшная тяжесть. Он пошатнулся и в бессилии опустился на кровать. На лбу выступил пот, в голове зашумело.

Превозмогая слабость, он поднялся и вышел в кухню. Мать, увидев бледное, помертвевшее лицо сына, поняла: он все слышал – и с рыданиями бросилась к нему на грудь…

Отцу ничего не говорили. А он, хоть и понимал, что дела плохи, бодрился, продолжал скрывать свою болезнь, сдерживая кашель, старался шутить, даже иногда за работой напевал что-нибудь вполголоса.

Стояла ранняя весна. Только что сошел снег, и вешние воды отрезали город от деревенского мира, где была другая жизнь: распевали жаворонки и скворцы, зеленели необъятные просторы полей.

Отец, страстно любивший природу, рвался душой в деревню, на свежий воздух лугов, в сосновый лес. В нем еще теплилась надежда, что целебный деревенский воздух заврачует его полуразрушенные легкие…

И вот когда попросохло, он выпросил у соседей лошадь, отпросился на заводе и вместе с Васей поехал навестить родных. «Может, больше и свидеться не доведется», – думал он.

День выдался погожий, с ласковым теплым ветерком. Когда выехали за город, отец оживился, повеселел, словно аромат весеннего цветения действительно заврачевал его раны.

– Как хорошо-то, Васютка, какой простор кругом, как много воздуха, солнышка, света!.. А жаворонки поют, будто в сказке… Все живет, цветет!.. Хорошо!..

Васе было тяжело слушать восторженные слова отца и думать, что через месяц-два его не станет… Он спрыгнул с телеги и пошел пешком.

От Косой горы, где начиналось строительство металлургического завода, по обе стороны дороги тянулся богатырский лес. На фоне темной зелени сосен, как пена морских волн, белели кусты черемухи.

Вася бросился на бугор, наломал охапку благоухающих веток и принес отцу.

– Ой, красота-то какая, Васютка, спасибо тебе! Теперь всю дорогу буду нюхать…

Вскоре слева показались луга, послышался лай собак – это, видно, возвращались домой охотники…

Минут через десять снова очутились в лесу и так ехали около часу.

Но вот дорога свернула вправо, в этом месте лес отступил далеко, открыв взору широкие поля, покрытые зеленым покрывалом из густой озими. Скоро зелень сменили сочные каштановые пашни.

– Васютка, видишь ли пахаря-то на горе?

– Вижу, а что?

– Да ты вглядись получше, может, признаешь?

Вася, прищурясь от солнца, стал всматриваться.

Пахарь, босой крепкий старик, в соломенной шляпе, с белой развевающейся на ветру бородой, бодро шел за сивой лошадью, изредка покрикивая: «Но-но… прямо!..»

– Не узнаешь?

– Нет! – ответил Вася.

– Да это же граф Толстой, которого ты читал, забывая обо всем на свете.

Вася с изумлением уставился на Толстого, идущего босиком.

– Вот гляди, – продолжал отец, – барин, граф, их сиятельство, а пашет, как мужик, босиком идет за лошадью… А почему?.. Потому что труд любит. Труд, батенька мой, первейшее дело на земле. От него и польза, и радость, и утеха! Каждый человек должен трудиться – в труде счастье людское!

– Я тоже буду трудиться всю жизнь, – сказал Василий.

– Вот и хорошо. Кто не трудится – тот лентяй, лодырь, грош ему цена. Теперь ты уж большой, пригляделся к жизни, понимаешь, что без труда – никуда!.. А не дай бог я умру… ведь на тебе вся семья…

– Да что ты, папа, – старался успокоить его Василий. – Вон дедушка-то сколько прожил.

– Мало ли что, всякому свое на веку написано. Одним словом, слушай… – Он закашлялся и больше уже не смог ничего сказать, да и этот разговор был тягостен для обоих.

Вскоре, по возвращении из деревни, отец занемог, начал харкать кровью и, полежав с неделю, умер.

Семнадцатилетний Василий остался хозяином в доме и кормильцем большой, удрученной горем семьи.

За несколько дней он переменился: стал молчалив, серьезен не по годам.

На заводе и дома работал за двоих, чтобы «выбить» на пропитание семьи, поставить на ноги маленьких братьев.

Он был уже опытным слесарем: умел работать на станках, знал и токарное дело, и кузнечное. Но ему было всего семнадцать лет, а раз так – получай заработок ученика!

Чтоб спасти семью от обнищания и голода, Василий вынужден был работать по вечерам дома, как это делал отец.

После утомительного труда на заводе он становился к дедовскому станку и работал до тех пор, пока хватало сил.

Очень тяжело было качать педаль. Нога от этого немела, словно наливалась свинцом. И он стал задумываться над тем, как бы облегчить свой труд. Хотелось придумать какой-нибудь двигатель, который бы вращал вал станка, подобно заводским трансмиссиям и цепным передачам.

Если б не так далеко была река, можно было бы подумать об использовании воды, но, так как с водой ничего не выходило, Василий решил применить силу ветра.

Ему вспомнилась ветряная мельница, которую еще в детстве показал ему отец. Мельница эта поразила его тогда простотой своего устройства. Вернувшись домой, он взялся за работу и построил на крыше сарая маленькую модель ветряной мельницы с бумажными крыльями.

Эта мельница просуществовала до первого дождя, но забыть о ней он не мог.

И сейчас, вспоминая о ней, Василий пришел к мысли, что хороший ветряк мог бы вращать вал станка и тем облегчить тяжелый труд.

В один из воскресных дней Василий отправился за город, где были ветряные мельницы, старательно зарисовал, как у них устроены крылья, и, вернувшись, стал мастерить ветряк из шести деревянных реек.

Он решил этот ветряк установить на крыше дома и прямым стержнем при помощи конусных шестерен соединить его с валом станка.

Чтобы не было посторонних помех, стержень решено было спрятать в водопроводную трубу, густо смазанную мазутом.

Труба вместе со стержнем должна была пройти сквозь крышу и потолок. Для ветряка была задумана металлическая опора, увенчанная втулкой, которая бы позволяла ему поворачиваться навстречу ветру.

Сооружение, попервоначалу показавшееся Василию простым, на деле потребовало большого труда. Но в нем уже выработался упорный дедовский характер – стремление каждое начатое дело доводить до конца. Больше месяца Василий провозился над своим ветряком и в конце концов завершил, добился успеха.

Ветряк мог включаться и выключаться при помощи рычажка, от которого в дом была протянута проволока с петлей на конце.

Дождавшись ветра, Василий с волнением потянул за петлю… – и вдруг, как маленький, запрыгал от радости:

– Мама, бабушка, глядите, мой станок заработал от ветра!

В кухню вслед за матерью и бабкой набилась детвора и принялась кричать и бить в ладоши.

– Тише, не орите, не мешайте ему! – прикрикнула мать. – Может, и впрямь из этого толк будет.

– Будет, мама, будет!

Василий выключил ветряк, зажал деталь и, вставив новый резец, потянул за проволоку.

Деталь быстро завертелась. Преодолевая волнение, Василий направил резец, послышался характерный певучий скрежет, и с резца упала золотистая стружка.

И хотя вал станка вращался то быстро, то медленно (очевидно, дул порывистый ветер), все же работать было несравненно легче и обточка шла много быстрей.

Василий вынул готовую деталь и показал всем.

– Глядите, и пяти минут не прошло, а деталь готова, а отец за час обтачивал не больше пяти…

Мать посмотрела на деталь, подержала ее в руках и заплакала.

– Хватит, хватит тебе, – сердито сказала бабка. – Тут радоваться надо, а не реветь…

Через некоторое время Вася придумал для станка регулятор скорости, вал стал вращаться ровней, работа пошла лучше.

В первый же месяц на станке с ветряком Василий заработал почти втрое больше обычного. Получив деньги, он купил колбасы, кренделей, конфет и устроил настоящий пир. Его первое изобретение было признано всей семьей. Даже бабка, бранившая раньше за «пустые затеи», укусив поджаристого кренделя, добродушно сказала:

– Башковит ты, однако, Василий, в деда пошел!..

На другой день пришел мастер Зубов, осмотрел станок, похвалил:

– Молодчина ты, Васюха. Мог бы большую пользу дать, да на заводе и заикнуться об этом нельзя.

– Неужели так и дальше будет?

– Кто знает?.. – уклончиво сказал мастер и, не проронив больше ни слова, ушел…

Когда Василию исполнилось восемнадцать лет, вышла прибавка в жалованье. Он стал меньше работать дома и некоторые вечера отводить для отдыха.

С наступлением лета, когда день стал больше, Василий иногда заходил к своему старому другу Михаилу Судакову, просил гармонь, старенькую тульскую двухрядку, и они шли в палисадник. Там он трогательно и проникновенно играл старинные русские песни.

Когда раздавались переборы его гармоники – то нежно-тоскливые, то залихватско-веселые, – в соседних домах распахивались рамы, в окнах появлялись девушки и женщины, любительницы родной русской музыки. Иногда они под гармошку запевали песню, и она долго звучала над тихой сонной окраиной…

Но друзьям уж не долго оставалось быть вместе.

Подошла осень 1901 года.

В серый осенний день на вокзале собрались толпы народу. Где-то заливалась гармошка, откуда-то доносилась надсадная песня, слышался топот ног, залихватский посвист и плач.

Это жители города и окрестных деревень провожали новобранцев.

У длинного красного эшелона пели, плясали и плакали женщины в пестрых домотканых сарафанах, в лаптях, с узелками в руках и котомками за плечами; дряхлые старики с палками и трубками; мастеровые в сапогах в гармошку, в косоворотках, подпоясанных поясами с кисточками; фабричные девчата в ярких косынках.

Вся эта пестрая толпа смешалась у эшелона, как смешались звуки множества голосов в сплошной, тяжелый шум.

Вася стоял, окруженный родными. Тут были и бабушка Александра Васильевна, и мать, и живая черноглазая девушка Вера – его невеста, и младшие братья.

Вот в круг протиснулся Михаил Судаков и повесил на плечо друга гармонь.

– Вези с собой, Васюха, не горюй, ведь мне тоже скоро в солдаты. Может, и свидимся.

– Спасибо, Мишуха, спасибо! Не забывай тут наших.

– Не забуду!

Заревел паровоз. Все начали быстро прощаться; и Василий, поддерживая гармонь, побежал к вагону.

Скрежеща, повизгивая и пыхтя, паровоз набирал скорость.

Толпа взвыла, послышались громкие крики, рыдания, топот бегущих за поездом новобранцев.

Их подхватывали на ходу крепкие руки и затаскивали в вагоны.

Но все эти крики, вздохи, рыдания покрывала затянутая в конце эшелона и подхваченная сотнями голосов разрывающая душу песня:

Последний нонешний денечек

Гуляю с вами я, друзья

А завтра рано, чуть светочек,

Заплачет вся моя семья.