Выстрел в Гончарной слободе и его эхо

Выстрел в Гончарной слободе и его эхо

После смерти комиссара Демидова его сыновья развивали свой бизнес независимо, друг о друга не спотыкаясь. Об этом позаботился отец, принявший необходимые превентивные меры. Этому же способствовала внутриклановая политика старшего из сыновей, беспокоившегося, конечно, прежде всего о собственных интересах, но готового ради них и на умеренные уступки. При закреплении имущества почившего родоначальника распри удалось избежать.

Равновесие было нарушено в 1728 году, в ночь на 14 мая, в третьем часу, когда средний из братьев, Григорий, был злодейски убит неизвестным лицом.

В тот же день в Тульскую провинциальную канцелярию поступило явочное челобитье за подписью Акинфия и Никиты. По их рассказу, брат ехал домой со своего завода на Тулице вдвоем с приказчиком, тульским посадским Александром Даниловым. Он был уже в Гончарной слободе, когда «незнаемо де кто, умысля воровски», застрелил его «из ружья з затылку в голову до смерти». Тело при свидетелях осмотрели. «И по осмотру явился он застрелен в затылок и значит, что фузейною пулею, и та пуля вылетела насквозь в лоб, и череп разбито до мозгу». Имя убийцы оставалось загадкой недолго. Через неделю, 21 мая, Акинфий и Никита новым прошением в провинциальную канцелярию, сославшись на казенных кузнецов Антона Гущина и Василия Салищева, публично его объявили. Стрелял, заявили они, сын Григория Иван[382].

Известие не показалось братьям невероятным. На молодого Демидова жаловались часто, не жалея бранных слов, а один из челобитчиков за пять месяцев до рокового выстрела пророчески назвал его «ведомым плутом, озорником и убийцей»[383].

Придерживаясь обычной процедуры, провинциальная канцелярия вынесла решение по поводу обращения и приступила к его исполнению. Ивана предварительно «распросили» (допросили), после чего приступили к «розыску» (допросу под пыткой). Иван в содеянном признался, все рассказал. Когда отец поехал с завода в Тулу, сын, взяв с собой работника Антона Гущина, отправился за ним следом. В городе, за Гончарной слободой, Иван приказал спутнику держать лошадей, а сам, взяв фузею, пошел той слободой «напереим». Выстрел прозвучал, когда отец находился в проулке близ двора Лукьяна Копылова. Иван действовал осознанно и мотив преступления от дознавателей не скрыл: застрелил «за то, что де помянутой отец ево хотел лишить ево, Ивана, от наследства движимого и недвижимого своего имения, а хотел де учинить в том имении наследницею дочь свою Анну»[384].

Розыск продолжился: по состоянию на конец октября провели две пытки, готовились к третьей. Поскольку никаких открытий она не сулила (картина была, в общем, ясная), пришло время решать, что делать с имуществом, оставшимся от покойного.

Хотя Григорий оказался в бизнесе наименее успешным из братьев, добра после него осталось немало: «…в Туле дворы и лавки, да в Тулском уезде в стану Старом Городище на речке Тулице на купленной земли железныя воденыя заводы и мельницы, дворы, и протчия всякия строении, и купленыя и по указом отданныя мастеровые, и работные и дворовые люди, и крестьяне, да в Олексинском уезде в Павшинском стану купленая деревня Сементино… с людьми и со крестьяны с пашенною землею и со всеми угодьи». Всему этому предстояло сменить собственника. Иван из списка наследников выпадал: по предварительному заключению занимавшейся им провинциальной канцелярии, он по указам и Уложению (глава 22, пункты 1 и 2) «за то пребеззаконное отцу своему умышленное убивство достоин смертной казни без всякие пощады»[385].

Кроме Ивана существовали и другие родственники. К ближайшим относились вдова Христина Борисовна, дочери Акулина (от первого брака, замужняя) и Анна (от второго, собиравшаяся замуж девица), мать Евдокия Федотовна и братья — Акинфий и Никита. Поскольку завещательного распоряжения не существовало[386] (не считая устно высказанного намерения, юридической силы не имевшего), следовало применить действующий порядок наследования по закону. Но законом, как вскоре выяснилось, можно было и поуправлять.

Первое время, месяца полтора-два, Акинфий и Никита подписывали касавшиеся завода обращения к властям вдвоем (как, например, в конце июня, когда неизвестные «воровские люди» украли деньги, хранившиеся в «скрыне» в заводском амбаре[387]). О наследнике они в подобных документах не упоминали, но ясно, что в случае различия во взглядах на этот ключевой вопрос общих обращений скорее всего не было бы. Судя по всему, первоначально по общему молчаливому согласию единственными наследницами считали себя вдова и младшая дочь. С утверждением себя в этом статусе они не спешили — лишь в октябре обратились в Берг-коллегию с просьбой закрепить имущество за ними юридически[388].

Но их надежды получить его без хлопот не оправдались. Неожиданно объявился сильный соперник — дядя Акинфий, соблазнившийся идеей побороться за имущество. Для начала, явочным порядком поставив на заводе своих приказчиков, он фактически его захватил.

Повод вмешаться в развитие событий предоставило ему следующее обстоятельство. У покойного брата был имущественный спор с соседом помещиком Михаилом Даниловым — тот обвинял Григория в завладении принадлежащей ему землей. Тульская провинциальная канцелярия, куда жаловался Данилов, потребовала от Григория предоставить документы на владение спорным участком. То ли таких документов не существовало, то ли Григорий не успел их предъявить, но после его смерти вопрос оставался нерешенным. Осмелевший Данилов предпринял ряд набегов на лишившийся хозяина Верхотулицкий завод. Одна из акций устрашения была совершена в августе. Данилов, приехав с людьми на завод, поймал там при доме дворовую девку Прасковью Алексееву и бил ее «смертным боем». Прочие Григорьевы люди, «убояся от него смертнаго убийства, все разбежались, и заводы, и дом все оставили пусто». Во избежание повторения событий следовало обеспечить охрану имущества и людей. Акинфий, воспользовавшись этим предлогом, не только пожаловался о произошедшем в провинциальную канцелярию (при этом назвав себя в прошении ближайшим наследником)[389], но и привел на завод своих представителей.

Тем временем Берг-коллегия требовала от его младшего брата, в это время служившего местным ее уполномоченным за сбор налога с металлопроизводителей, обеспечить присылку сведений о продукции, выпущенной Верхотулицким заводом, и прием с него налоговых платежей (десятины). Получив этот указ 5 августа, Никита Никитич пригласил потенциальную наследницу — вдову Христину. Денег она не принесла, заявив, что ей «наличного чюгуна ведомостей подать и десятины заплатить за прошлые годы нечим, понеже после смерти мужа ее брат ево, дворянин Акинфей Демидов, дом ее со всякими де пожитки, деньги и письма запечатал безвременно собою без указу самовольно. А завод де мужа ее он, Акинфей, насильством же своим у ней вдовы отнял и владеет самовольством же своим». Деверь, жаловалась вдова, поставил на нем своих приказчиков «и всякия припасы, готовленные де мужем ее, котлы, железо и протчае де продает, на всякия росходы употребляет он, Акинфей, якобы из собственных своих. А ее де, вдову, и дочь ее, наследницу девицу Анну, на тот завод не впускает и ничего де не дает». Вдова, по ее словам, «претерпевает глад и превеликую де нужду, так что за тем де ево, Акинфиевым, всего мужа ее имения самовольным отнятием дневные пищи не имеет». Она уповала на помощь Берг-коллегии: просила «дабы повелено было от колегии дом де ее роспечатать, а завод отдать по-прежнему, а до указу из колегии из-под караула ее вдову уволить»[390].

Не получив денег, Никита Никитич 13 сентября послал на завод подканцеляриста Петра Митрофанова с приказанием за неплатеж десятины впредь до указа опечатать там «пожитки», припасы и дельное железо. Тот съездил и отчитался: имущество осмотрел, составил опись. Железа он обнаружил больше десяти тысяч пудов, чугуна тысяч семьдесят; имелись также котлы, казаны и припасы. Учтенное опечатал в двух амбарах, в одном из которых оставил, между прочим, два сундука, «покрыты кожею и окованы железом, в которых нутряные замки и при тех де замках печати на воску под именем бывшаго Григорья Демидова». Три недели спустя, 6 октября, вдова и младшая дочь подали в Берг-коллегию просьбы о записи за ними Верхотулицкого завода. Обращения были встречены вполне лояльно, оформление пошло, была уже составлена выписка[391]. Оставалось ее рассмотреть и принять решение. Сама вдова, даже не имея доступа на завод, насколько могла, продолжала им заниматься[392]. Но в дело снова вмешался Акинфий. После поданных им в коллегию в декабре двух доношений вопрос о наследниках потерял былую однозначность.

При первом, от 11-го числа, он представил копию с купчей, данной стольником Петром Арсеньевым комиссару Демидову, купившему у него в 1718 году землю в Тульском уезде — ту, на которой ныне стоял завод. Акинфий напоминал, что отец единственным наследником недвижимости — деревень и заводов — утвердил именно его. Ему же позже отдала свою долю и мать. На этом основании Акинфий «явил» в Вотчинной коллегии доставшиеся ему купчие, «в том числе и вышеписанную Арсеньева явил же. Которые, — утверждал он, — за мною и записаны».

Закрепившись на этом плацдарме, Акинфий перешел в наступление. Претензию на владение Верхотулицким заводом объявили оставшиеся после брата «второбрачная ево жена Христина Борисова» и дочь Анна, пожелавшие «отлучить» себе имущество от законных наследников и лично от него — имение, купленное отцом у Арсеньева, «и построенной на той земле железной завод со всяким строением». (Обратим внимание на подмену объекта. Христина и Анна просили исключительно о заводе.) При этом Акинфий отмел необходимость учесть интересы Анны, назвав ее «прижитою от прежнего ее, Христиньина, мужа, а не от брата моего, дочерью». В обоснование раскрыл семейную тайну покойного: «…она, Христина, за брата моего Григорья пришла чреватою и, прожив з братом моим немногие недели, оною свою дочь Анну и родила. А в челобитье своем она, Христина, вымышленно ее, дочь свою Анну, брату моему Григорью написала дочерью». В действиях Христины Акинфий усматривал прежде всего имущественный интерес: она действовала, «желаючи после жизни ево, брата моего Григорья, отлучить» имущество «себе на четвертую часть, а дочере своей Анне, якобы сущей законной наследнице, оставшие три части». Законными наследниками Акинфий считал себя и дочь Григория от первого брака Акулину. Он просил не верить «ложному» челобитью вдовы, не отнимать у него землю с заводом и «о помянутой Христининой дочере Анне изследовав… учинить милостивое решение»[393].

Забегая вперед укажем на отмеченную Анной эволюцию позиции Акинфия по вопросу о наследнике: «…октября 25-го числа он же, дядя мой Акинфей, подал в Вотчинной колегии имянем помянутой моей сестры Акулины челобитною… а во оной написал, что во всем недвижимом и движимом имении отца моего наследница одна она, сестра… А в августе месяце сего ж году в поданном в Туле к десятинному збору доношении написал, что недвижимых имениях отца моего наследник он, и ближе его по линии никово нет»[394]. Полагаем, трезво осознав, что претензия на единоличное владение слишком похожа на «несытое лакомство» (выражение Анны), Акинфий вскоре признал законными наследниками себя и Акулину

Второе доношение Акинфия поступило в Берг-коллегию 20 декабря. Оно заполнило логическую дыру в системе аргументов, представленных им прежде. Что он имел основания претендовать на землю под заводом — допустить было еще можно, но с какой стати — на завод? Акинфий придумал, с какой. В новом прошении он заявил: завод «покойному брату моему Григорью сыну Демидову во время жизни своей им, отцем моим, отдан был для ево пропитания на время». Доказательств не привел (их не было), но, чтобы отвлечь от этого обстоятельства внимание, резко переключил его на другой аспект темы, для коллегии крайне важный. На заводе имеются чугун и припасы — их, писал Акинфий, нужно немедленно освидетельствовать и взвесить, «чтоб надо мною от государьственнои Берг-калегии для платежа десятинного и впредь для зделки со вдовою Христиной Борисовой оного брата моего бывшею женою от Берг-калегии какова подозрения не было»[395].

(Заметим, как, настраивая в свою пользу коллегию, умно и умело он себя подавал: не отвергал полюбовной сделки, напротив, декларировал, что готовится к ней. Вообще, мастерство Акинфия в составлении документов, подобных прочитанному, временами просто поражает. Взвешено каждое слово. Точно прописан каждый нюанс. Умно обыграны все неточности и двусмысленности в текстах противника. При необходимости — обширный и важный для общей картины подтекст.)

Почему позиция Акинфия, первые месяцы после трагедии не противопоставлявшего себя семье брата, изменилась столь радикально, становится ясно из рассказа Анны Григорьевны. «Означенная купчая, — писала она, — всегда была у отца моего по самую ево смерть, а потом у матери моей до того времяни, как означенной дядя мой приехал в дом отца моего, без вашего императорского величества указу пожитки и писма все запечатал и потом из оных к себе брал, между тем и оную купчую вымышленно вынял и объявил ее Вотчинной колегии уже за челобитьем моим, как я стала просить о справке за себя недвижимого отца моего имения». В представлении Анны действия дяди — не что иное, как «сильной грабеж»[396].

Можно предположить, что повлекшая междоусобие идея пришла в голову Акинфию еще до того, как он получил документ, позволивший ее реализовать. Вполне вероятно, он знал, на чье имя покупалась земля, — всю свою жизнь он был с отцом очень близок, и едва ли тот скрыл от наследника подробности рядовой сделки 1718 года. Вот только нужного документа у Акинфия до поры до времени не было. Но он знал, где его искать. Захватив осиротевший дом и документы, нашел среди них и купчую. Найдя, стал действовать.

Акинфию ответила Анна, в то время невеста секретаря Андрея Пареного, убедительно оспорившая доводы дяди. В поданной в Берг-коллегию 28 декабря обширной челобитной она заявила, что тот опережает события. «Арсеньева купчая, — писала она, — в Вотчинной колегии за ним не записана, понеже то недвижимое имение куплено отцом моим блаженные памяти Григорьем Никитичем и денги заплачены собственные ево, и железной завод на том имении построен отцом же моим. А означенная купчая учинена на имя деда моего Никиты Демидовича для того, что отец мой в 1718-м году о покупке к заводам вотчин милостивыми вашего императорского величества указами был еще не пожалован, а дед мой в то время такое позволение уже имел»[397]. Все это, по меньшей мере, очень правдоподобно. Напомним, что и комиссар Демидов, и его сыновья во второй половине 1710-х годов все еще принадлежали к непривилегированному сословию. «Воденых железных заводов управитель Григорей Никитин сын Антюфеев» до свалившегося за два года до смерти ему на голову дворянства числился в казенных кузнецах[398]. Право покупать деревни к заводам лицам недворянского происхождения было дано только в 1721 году. Отец же получил такое право в индивидуальном порядке двадцатью годами раньше. Указ 1701 года разрешил ему «где может, приискать к тому своему железному заводу какой угодной у вотчинников земли или крестьян, и ему, Никите, покупать вольно для того железного дела, чтоб всегда множилась»[399]. Под маркой «чтоб множилась» комиссар Никита Демидов и покупал. Но на арсеньевской земле множил в данном случае другой Демидов — Григорий Никитич.

С целью доказать принадлежность завода последнему Анна привела длинный, в семь позиций, список ссылок на документы, авторами которых выступали частные лица (Демидовы Никита Демидович, Никита Никитич и сам Акинфий Демидович) и государственные учреждения. Даже то, что не любивший сорить деньгами Акинфий выступил с инициативой внести в казну часть налога за завод, она обернула в свою пользу. Объявляя об уплате, Акинфий писал, что платит с «заводу брата ево». «И сие, — замечает по этому поводу Анна, — чинил для одного своего несытого лакомства и сребролюбия, хотя тем, как ни есть, до владения означенных заводов прилепитца. Что потом и действително учинил и ныне ими владеет насильством своим и наглостию»[400].

И все же весовые категории спорщиков были неравны. Дом вдовы 19 декабря все еще стоял запечатанным, запечатанными оставались и «пожитки». Как перебивались в этой ситуации невестка комиссара Демидова и его внучка — неясно, но их слова о разорении и скитаниях «меж двор» были, возможно, не слишком преувеличенными. Пока вдова и дочь писали письма, Акинфий распоряжался на Верхотулицком заводе, хозяином которого в местных учреждениях уже привыкали считать именно его[401].

Сторону вдовы и ее дочери принял, однако, младший из братьев Демидовых, Никита Никитич. (Не он ли, кстати, и приютил их, лишившихся крова?) Кажется естественным, что оттертые Акинфием наследники кинулись за защитой именно к нему. Он, как и они, в известной мере был обижен Акинфием (хотя решение, надолго испортившее братские отношения, принял отец). Кроме того, им не без основания казалось, что к нему, человеку системы, должны прислушаться внимательнее, чем к ним, частным лицам. Фигуру Никиты в этом конфликте и роль, им сыгранную, особо выделял историк Н.И. Павленко. По его мнению, он «проявил столько же цепкости и несокрушимой воли, как и Акинфий, и в конечном счете вынудил последнего пойти на компромисс». Говоря о «несокрушимой воле», автор, на наш взгляд, несколько преувеличил, но присущие ему решительность и упорство Никита в этом деле несомненно продемонстрировал.

Он в полной мере воспользовался возможностями, которые открывала ему должность представителя Берг-коллегии. Коллегия требовала ведомости и десятину, что позволяло Никите вмешиваться в конфликт, снимать показания, опечатывать имущество и так далее. Акинфий, прекрасно его права осознавая, попытался снять вопросы, по которым Никита мог бы к нему «цепляться». Прежде всего — внести часть средств по налоговой задолженности. Как сборщик подати, Никита должен был не раздумывая взнос принять и предложить приходить чаще. Но, чудо, он повел себя не по-предписанному «Платить ему, Акинфию, не подлежит, а надлежит взыскивать з жены ево, Григорьевой, — сообщил он свое мнение Берг-коллегии, — для того, что он, Григорей Демидов, был отделен и тот завод строил сам своим коштом после розделу от отца своего». Об этой важной детали (строил после имущественного раздела), в жалобе Анны отсутствовавшей, Никита напомнил еще раз, пересказывая слова Христины: «…муж ее, Григорей Никитин, от отца своего, а от ее де свекора Никиты Демидова был отделен уже з дватцать лет и больше до состоявшихся де о наследствии пунктов, и отделен был от отца де своего с раздельную записью и жил особым двором»[402].

Свое наполненное обвинениями в адрес Акинфия доношение Никита готовил во второй половине декабря 1728 года. Всего полгода назад он и брат сообща подписывали прошения по делам Верхотулицкого завода. Последовавшее позднее обострение отношений привело к столкновениям, сопровождавшимся завуалированными оскорблениями, не столь серьезными, как в синхронном конфликте Никиты с оружейниками (о нем ниже), но все же неприятными из-за публичного их характера. Одним из поводов послужила состоявшаяся в начале декабря повторная посылка Никитой своих представителей на Верхотулицкий завод. Посланным поручалось проверить целостность печатей, взять сказки о выходе чугуна и выяснить, кто сейчас заводом владеет. К ним вышли приказчики Акинфия Иван Михайлов и Иван Леонтьев. Выслушав наказную память, «приложенных печатей осматривать их, посланных, оные де прикащики не допустили, и с ними де, посланными, в Тулу не поехали, и взять де себя не дали. И его де императорского величества указу учинились они не послушны, а сказали де им, конаниру с товарищи: "Печать не государева, печатал де мужик своею печатью", и смотрить де их, посланных, тех печатей не допустят. Тако ж де их, посланных, з двора ево, Григорья Демидова, собравъся людственно, сослали де с нечестию»[403]. Конечно, не Никиту Демидова приказчик его брата обозвал «мужиком» и вытолкал со двора, но неуважение к нему, чиновнику, было продемонстрировано отчетливо. И в посланном после этого в Берг-коллегию доношении Никита в выражениях не стеснялся: воспроизвел все резкости, сказанные о брате ограбленными им родственницами (Акинфий стремится «несытость в великом де своем богатстве паки наполнить» и законных наследников «между де двор пустить» и т. д.). Итоговое его мнение: «За показанными от него, Акинфия Демидова, против его императорского величества указов противностьми имеетца в зборе десятины немалое помешательство и упущение в доимку напрасно»[404].

Напряжение достигло кульминации. Но ни одна из сторон, по-видимому, не считала свое положение достаточно прочным. Анна в известных нам ее посланиях деликатный вопрос о том, чья она дочь, обходила стороной. Акинфию приводимые им аргументы тоже не казались вполне безупречными. Не пожалев на родственников грязи в декабре, в дальнейшем он стоял на более умеренной позиции — де-факто исходил из представления о совместном владении заводом Никитой и Григорием. Соперники пошли на компромисс. Его зафиксировала сделочная запись Христины Демидовой и Анны Пареной (уже вышедшей замуж), данная Акинфию Демидову и Акулине Даниловой 31 мая 1729 года[405]. За пять тысяч рублей вдова и младшая дочь отступались от права на оставленное Григорием имущество, переходившее теперь к Акинфию (завод с произведенной продукцией) и Акулине (все остальное, «кроме одного женского моего и дочери моей Анны, которое мы взяли, платья»). За нарушение назначалась неустойка в десять тысяч рублей[406]. Сумма, заметим, сопоставимая со стоимостью действующего завода.

Хотя Акинфий, возможно, некоторое время еще сохранял свое присутствие на Верхотулицком заводе[407], вопрос можно было считать закрытым. Но юридически оформленную развязку Акинфий сопроводил избежавшим протокола дополнением. Он продемонстрировал беспрецедентную щедрость: не оформляя этого письменно, передавал завод в эксплуатацию (бесплатную аренду) Акулине и ее мужу тульскому купцу Илье Ивановичу Данилову. Не отрицаем добрых чувств, которые Акинфий мог питать к своей племяннице (он, кстати, должен был знать ее лучше, чем Анну, родившуюся и подраставшую, когда Акинфий жил преимущественно на Урале). Но его благотворительность опиралась на вполне прагматичную оценку ситуации. За принятым им решением просматривается трезвый расчет. Скорее всего он решил, что эксплуатация Верхо-тулицкого завода слишком дорого ему обойдется.

Основную ставку Акинфий давно уже сделал на заводы уральские. Именно на Урале резервировались им заводские места, леса и рудники в их окрестностях. Тульский регион как база для развития металлургического хозяйства в его глазах себя исчерпал.

Главной проблемой для промышленности региона оставался усугублявшийся «дровяной кризис», все более и более поднимавший цены на уголь, а следовательно, и на готовую продукцию. Леса, сведенные объединенными «усилиями» крестьянской железоделательной промышленности, ранних металлургических мануфактур XVII века, оружейников и присоединившихся к ним винокуров, если не считать лесов засечных, в районе Тулицы почти отсутствовали.

Еще в начале 1710-х годов этот кризис едва не привел к полному пресечению казенного оружейного производства Тулы: уже решено было перенести основную оружейную базу в Ярославль, для чего построить там Оружейный двор и перевести туда всех тульских оружейников. Только случайность помешала приступить к переселению — операции, последствия которой для Тулы трудно сравнить с каким-либо другим событием в ее истории.

А частные заводы страдали еще более. Единичные случаи покупки угля в обход ограничений проблемы не решали. Тот же Григорий Демидов давно возил уголь из уездов Малоярославецкого, Медынского, Алексинского[408].

Была еще одна причина, по которой Верхотулицкий завод не был особенно нужен Акинфию. Ему принадлежал действующий Тульский завод с двумя домнами и молотовыми. Продукцией, находившей наибольший спрос, являлось железо. На одной площадке разместить молотовое производство, достаточно мощное, чтобы справиться с переделом металла от двух домен, учитывая ограниченные энергетические ресурсы Тупицы, было невозможно. Существовало два пути решения проблемы: посредством включения в комплекс специального передельного завода либо ограничения производства чугуна. Если бы Верхотулицкий завод был чисто молотовым, его присоединение к Тульскому позволило бы Акинфию обеспечить полный передел чугуна, выплавлявшегося на последнем (разумеется, при наличии достаточного количества угля, но это — другая проблема). Но завод Верхотулицкий имел ту же ахиллесову пяту, что и Тульский: сравнительно слабое молотовое производство. Именно по этой причине Григорий намеревался строить на речке Рысне молотовой Сементиновский завод. Н.И. Павленко, говоря об этом проекте, обращает внимание на умаление воды и удаленность действующего завода от источников угля[409]. Но площадка нового завода была к ним ненамного ближе. Не о приближении к источникам сырья в данном случае думал Григорий. Решающую роль для него играл профиль нового завода: он задумывался чисто передельным.

Но строительство завода на Рысне не состоялось. Теперь, в 1729 году, к заводу с недостаточно развитым молотовым производством (Тульскому) предстояло прибавить еще один такой же. Проблема, таким образом, не только не снималась, но, напротив, усугублялась. Браться распутывать два узла, тем более в условиях, когда дефицит леса стягивал их все туже и туже, было как минимум неразумным. Полагаем, что именно по этим причинам Акинфий отдает проблемный Верхотулицкий завод Акулине и сосредоточивает свое внимание на остающемся у него в Центральном металлургическим районе единственным старом Тульском заводе. И этим решает проблему максимально рационально. Видя непрерывное ухудшение рентабельности производства, понимая, что, с другой стороны, полностью свернуть его нельзя (Тульский завод — звено, нужное для исполнения казенных заказов, с которыми он крепко связан), Акинфий отказывается от увеличения на нем выплавки чугуна (ломает, как мы помним, запасную домну), но модернизирует его энергетическое хозяйство, открывая этим возможность для наращивания мощности молотового производства.

Получив в подарок Верхотулицкий завод, Акулина получила в придачу и все его проблемы. Она сумела построить вспомогательный молотовой завод (все в том же Сементинове на реке Рысне), но, разумеется, не смогла переломить неблагоприятную ценовую динамику. К проблемам с углем со временем прибавились и полностью выработанные рудники[410]. Впрочем, руду еще, напрягшись, найти было можно, но с углем стало совсем плохо.

Вероятно, заводы Акулины Даниловой умерли бы естественной смертью (что с ними в конечном счете и произошло), не привлекая к себе внимания ни современников, ни историков (как тихо остановились старейшие в России Городищенские заводы), если бы не новый семейный скандал, в центре которого они позднее еще раз оказались.

Пока длились эти родственные разборки, человек, с выстрела которого они начались, томился в темнице. Ивана дважды пытали, но и в октябре 1728 года розыск был «еще не окончан… за болезнию его, понеже он от вышепомянутых розысков имелся быть в жестокой болезни»[411]. Наверное, он все же окреп, наверное, окрепшего, его пытали в третий раз… В тюрьме внук Никиты Демидова провел без малого три года.

Казнен был в Туле в феврале 1730-го[412].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.