84 ДОРОГА НА ИГРЕНЬ

84

ДОРОГА НА ИГРЕНЬ

Зал ожидания вокзала был ярко освещён. Людей было много. Одни, положив вещи под голову спали на лавках, другие тихо о чем-то болтали. Модно одетые девушки и парни остановились возле нас и громко смеялись. Я почувствовал себя рядом с ними в свои 27 лет бомжом, одетым в старую потрёпанную джинсовую куртку, сделанную в Польше и в давно вышедшие из моды брюки-клеш. В зале было душно и я со своими двумя сопровождающими, уборщицей Ильиничной и сестрой-хозяйкой Васильевной вышли на перрон дожидаться поезда.

В четырёхместном купе нижнюю полку уже заняла женщина с грудным ребенком. Тихонько, боясь разбудить его мы разместились наверху, и, расстелив постели заснули. Ребёнок оказался спокойным и плакал совсем мало. Сестра-хозяйка узнав, что я раньше очень любил пиво взяла в дорогу для меня две бутылки «Жигулевского». Утром она открыла пиво и подала мне. Как я хотел все эти годы дожить до этой минуты и почувствовать этот запах и вкус, мечтая выпить сразу бочку, притом большую. Пиво в бутылке было свежим и холодным, лучшего просто не бывает. Я хотел пива, много, много пива, но мой организм не принимал его и за двое суток пока мы были в пути я еле-еле допил вторую бутылку.

Городская психиатрическая больница «Игрень» находилась на другом берегу Днепра в сельской местности, утопая в зелени крон старых деревьев. Это был целый поселок из корпусов с отделениями, мастерскими, административными зданиями и кухней. На сотнях гектарах земли, прилегавших к посёлку, больные выращивали овощи и фрукты.

В приемном покое мои сопровождающие сдали меня дежурному врачу и поспешили в город Днепропетровск походить по магазинам до отправления их поезда.

— Расскажи мне, как это вам удалось границу перейти? — спросил с искренним удивлением молодой врач, наверное, совсем недавно закончивший мединститут.

Я завёл свою старую затертую пластинку с названием «Критика болезни».

— Ладно, ладно, — засмеялся он, — ты лучше объясни мне как вы границу перешли? Неужели она так слабо охраняется?!

Я оставался непоколебим и начал повторять всё заново, списывая все наши беды на Анатолия, затянувшего нас в эту Финляндию.

— Да брось ты всё! Мне чисто по-человечески это интересно.

Он увидел, что от меня толком ничего не добьёшься и так же улыбаясь, сказал:

— Пойдёшь в девятое отделение.

Девятое считалось на «Игрени» режимным, куда посылались принудчики вроде меня, а также алкоголики и наркоманы. Отделение имело небольшой двор, часть которого была под навесом и под ним стояли кровати больных, поэтому все теплые месяцы года больные находились на свежем воздухе. Санитар, из алкоголиков, привел меня под навес, где как бы, была надзорная палата. Несколько больных лежали крепко привязанные простынями по рукам и ногам к спинкам кроватей. Во дворе было жарко и душно. Больные стонали, просили пить и клянчили, чтобы их отвязали. Совершенно голый худой мужик, грязный, как поросёнок ходил кругами по двору. В руке он держал скрутку и часто делая затяжки выпускал облако дыма. Двое других голыша в распахнутых халатах шатались каждый сам по себе в своих раздумьях. Один из них поверх халата надел теплую ватную телогрейку и затасканную шапку-ушанку, завязав её на голове. Полгода быть с ними — это даже не Днепропетровский спец, где таких типиков мне не пришлось видеть.

— Саша?! Это ты? Откуда? — звал меня знакомый голос и через секунду мы уже обнимались с любителем макарон по-флотски Володей Корчаком.

Володя провел меня к противоположному от надзорки концу навеса, где кучковались принудчики. На тумбочке стояла электрическая плитка. Он быстро принес воды в кружке, засыпал полпачки чая и начал варить чифирь в честь нашей встречи. Здесь я узнал ещё нескольких ребят из Днепропетровска. На кровати валялся транзисторный приемник. «Немецкая волна» на русском языке передавала новости о выборе очередного Папы Римского в Ватикане.

Володя был здесь уже целых два месяца. Он рассказал, что при нем были выписаны радист с танкера «Туапсе» Михаил Иваньков-Николов, которого отправили в больницу в город Херсон, антисоветчик Николай Гершкан, устроивший нам из-за своей желтухи горячую прожарку, переходчик Вячеслав Меркушев, который так и не довел до конца лагерное расследование провокационных листовок.

На освободившиеся после них кровати цепные псы из КГБ быстро нашли замену. В больницу поступили новенькие — основатель Первого свободного профсоюза трудящихся, шахтер из Донецка Владимир Клебанов, организатор забастовки на рессорном заводе города Синельники 44-летний Медведев Иван Васильевич, распространитель листовок в защиту А. И. Солженицына сорокалетний Лучкив Василий и непокорный шахтер из Донецка Анатолий Никитин. Анатолия отправят КГБисты в эту лечебницу в третий раз, откуда его переведут в спецбольницу Талгар возле Алма-Аты и за месяц до смерти больного раком выпишут домой в 1984 году.

— Саша! Как ты возмужал и повзрослел за эти годы. Ну, рассказывай, как это вам удалось в Финляндию пробраться, — встретил меня в своём кабинете Феликс Феликсович Малецкий, замглаврача больницы.

Малецкого я вспомнил сразу, он был моим лечащим врачом в 1973 г., когда я, погоняв военкома в Криворожском военкомате попал в больницу на «Игрень». В кабинете присутствовали два врача девятого отделения и человек в штатском, наблюдавший за всем происходившим и не проронивший ни одного слова.

«Что ответить Феликсу Феликсовичу на его вопрос?» — и я рассказал какая у меня стабильная критика в моей болезни, только вызвав смех у него. Я был очень озадачен, почему здесь никто всерьёз не воспринимает мои слова, а в других спецбольницах всем они нравилась и меня все хвалили.

— Саша, брось ты это. Ты что? Нам не доверяешь, что ли? — перебил меня Малецкий.

— Почему вы так думаете? Все так и было на самом деле.

— Я вижу, ты не откровенен с нами. Ну, ладно, побудешь пока в девятом, а потом переведем тебя в отделение получше, — пообещал Малецкий, закончив беседу.

Первые три дня проведенные здесь мне понравились. Тяжелобольные спали в другом конце двора и нам не мешали. Медперсонал на принудчиков смотрел как на здоровых людей и нас не тревожили.

Алкоголиков здесь лечили или мучили на совесть такими препаратами как медный купорос, антабус или апоморфин. Они принимали всё под наблюдением медсестры, стоя у двери туалета. Проглоченные лекарства они запивали рюмкой самой настоящей водки. Эту процедуру называли «рыгаловка» потому, что алкоголик сразу бежал в туалет и выворачивал там свой желудок наизнанку. По окончанию курса лечения у них должен был выработаться «рефлекс тошноты» при виде алкоголя. Верят ли врачи сами в силу этого лечения? Не знаю, только каждый вечер алкоголики «соображали на троих», а если не хватало денег на водку, то покупали самые дешевые одеколоны или лосьоны, заливая это всё в себя.

Каково же было моё удивление, когда медсестра вызвала вдруг меня на эту процедуру, приказав мне закатать рукав рубашки, чтобы сделать мне укол апоморфина после которого я должен был выпить водки и в туалете отрабатывать рвотный рефлекс. Я сильно возмутился, убеждая её, что это какое-то недоразумение и выяснив у врача, медсестра оставила меня в покое.

Каждое утро теперь я просыпался под гимн Соединенных Штатов и день начинался с крепкого чая и новостей, услышанных по «Голосу Америки». Маленький транзисторный приёмник передал мне Миша, приехав ко мне на свидание. Он вышел из больницы три месяца назад и теперь приезжал каждую субботу. Миша собирался уехать жить к родственникам в Онегу, чтобы быть как можно подальше от Украины. На свидании он сообщил мне очень печальную новость, рассказав о том, что наш друг, литовец Людас работая спасателем, утонул. Об этом написала нам в письме его бабушка, приложив фото с лежащим в гробу Людасом. Он очень хотел встретиться с нами в Литве и обещал подарить своё ружьё, которое нам понадобится, когда мы будем дрейфовать на льдине к берегам Норвегии в Северном Ледовитом океане и нужно будет отстреливать тюленей для пропитания.

Шли дни. Голый мужик по фамилии Сыроежка больше не ходил быстро по кругу во дворе и не пыхтел, обжигая пальцы скруткой. Он умер, подавившись во время завтрака кусочком сыра.

26 октября подошла ко мне медсестра и попросила собрать мои вещи сказав, что меня переводят на Гейковку, недалеко от Кривого Рога.

Микроавтобус, в котором уже находилось шесть человек, стоял у дверей отделения и ждал меня. Пятеро из них направлялись в криворожский интернат для психохроников. Это были очень тяжелые больные, беспомощные и никому ненужные люди. Шестой парень с пышной кудрявой прической был как и я, принудчик. Через три часа езды машина въехала на центральную улицу Кривого Рога. Я смотрел в окно и гадал в каком доме живут мои родители, получившие от города двухкомнатную квартиру с телефоном. Родители наивно верили, что это их наградили за долгий труд, но я знал, что это сделано с ведома КГБ, чтобы легче было прослушивать все разговоры по телефону. До этого родители жили в коммуналке, где был один общий телефон и много шума от соседей. Мои подозрения в дальнейшем оправдаются и КГБ будет знать всё, о чем говорят в их квартире.

Интернат для психохроников располагался за городом. Новое недавно построенное трёхэтажное здание одиноко стояло окруженное черными бескрайними полями. Серый пасмурный день добавлял ещё больше унылых красок в этот пейзаж. На маленьком заасфальтированном пяточке у входа в здание стояло на ступеньках с десяток калек. Они подпевали песенку, прихлопывали ладошками и улыбались толстячку, маленького роста танцору со смешным чубчиком на стриженной голове. Он был одет в чистую белую рубашку со старомодным галстуком, свисавшим до самого пупа и новенькие простенькие черного цвета брюки. Танцевал он живо и смешно.

Из машины вывели калек и медсестра пошла их сдавать в это убогое место, где они проживут до самой смерти. Я ощутил себя таким же калекой и понял, что если я не вырвусь из этой страшной страны, меня может ждать та же участь. Медсестра вернулась, машину окружили калеки, по-детски замахав руками нам на прощанье.

^{Фото В. Щеколдина: «Психбольница»}