51 АВСТРАЛИЕЦ СТЁБА И УЧИТЕЛЬ СЕРЫЙ
51
АВСТРАЛИЕЦ СТЁБА И УЧИТЕЛЬ СЕРЫЙ
Пришла осень. Я продолжал работать в швейной мастерской. Вместе со мной на работу выводили Виктора Соколова, спокойного парня и приятного собеседника. Проучившись три года в мединституте, он бросил учёбу и был призван на службу в армию в подразделение, сопровождающее воинские грузы. Однажды, находясь в поезде, он чистил свой автомат, вставил рожок с патронами и… выстрелил в лейтенанта, убив его наповал. Два солдата-сослуживца от страха выскочили на ходу из вагона поезда.
Виктор рассказывал мне, что он сам не знал, зачем это сделал. Он получал небольшую порцию лекарств и надеялся, что через пять лет его выпишут.
Перед обедом по отделению прошел слух, что выходя из прогулочного двора под машину бросился больной Гаркуша, пробывший в больнице на лечении уже семь лет. Грузовая машина везла продукты на кухню и ехала очень медленно. Гаркуша прыгнул под колесо, и машина проехала по его телу. Рассказывают, что он жив и лежит в хирургическом отделении с переломанными ребрами. Под эту же машину раньше бросился другой больной, но его постигла тоже неудача. Машина вовремя затормозила, и только колесом сорвала с его головы скальп. В результате несчастный вместо «бани» попал в надзорную палату и его заднее мягкое место потом много месяцев страдало от инъекций нейролептиков. Теперь и Горкуше, если он выживет, врачи этого не простят.
Из-за происшествия санитар Семеныч нас с Виктором вывел на работу с небольшой задержкой. За штакетником на проезжей части дороги было хорошо видно большое пятно крови Гаркуши, посыпанное песком.
* * *
Работая на швейке я научился быстро строчить и теперь не боялся, что меня закроют в отделении за медлительность и срыв конвейера. Инструкторы требовали норму и категорически запрещали вставать с места, если больного начинало крутить от лекарств.
Все больные, кто работал на швейке получали больше, чем вязальщики сеток, примерно, 18-20 рублей в месяц. Так же как у осуждённых зеков, работавших на зоне, так и у этих больных, находившихся под действием страшных лекарств, советское государство забирало 50% заработанных ими денег. Неожиданно в мастерскую прекратилась подача электричества. Санитары не долго думая, завели всех работников в прогулочный двор, где было и без нас довольно тесно. Я был счастлив снова увидеть здесь Мишу.
— Как твои дела?
— Какие дела! — отвечал раздраженно брат, — просил, чтоб хоть меньше лекарств давали, так врачиха говорит: «Лечиться нужно», — и тычет мне на тех, кого совсем свело, или на полностью завернутых. С ума я сойду здесь. Представь, каждое утро до подъёма будят, заставляют кровати в коридор выносить. Уборка пройдет — затаскивай. Потом обход врачей начинается, хоть бы все вместе пришли, а то поодиночке, зайдет с вопросом: «Как здоровье? Как самочувствие?» Не успеет выйти — другая и снова: «Как здоровье? Как самочувствие?» Прошли врачи, повалили сестры, только и успевай отвечать: «Хорошо, хорошо», а самому охота заорать им прямо в морду, что с ума схожу, невыносимо крутит всего, сбавьте хоть немного лекарств.
— Миша, пытайся при всех разговорах с врачом объяснить, что ты поддался на уговоры Анатолия и в будущем никогда не совершишь подобной глупости, — советовал я, медленно протискиваясь между больными.
— Да я говорил это, так врач теперь хочет знать, что у меня было, когда я в психдиспансер пришел жаловаться. Как я могу помнить, что было тогда? Там врач задавал разные вопросы, а я только и отвечал: «Да, да, да!» — «У тебя голоса есть?» — «Да!» — «Галлюцинации есть?» — «Да!» Я там чёрти-чего наплёл, лишь бы в армию не взяли. Ты знаешь, ко мне вон тот парень подходил, что с Плющем гуляет. Он меня расспрашивал о нашем деле, как мы границу переходили и зачем, я решил раз он с Плющем, то можно довериться и всё ему рассказал.
— Хорошо, что так сделал, — подбодрил я Мишу, — может он как-то сможет и о нас с тобой информацию на Запад передать.
— А вот видишь этого? — брат показал на худого и седого мужчину. — Я думал, что его Степой зовут, а оказывается у него фамилия Стёба. Он из Австралии. В семнадцать лет туда уехал, когда еще Западная Украина Советам не принадлежала. У него там жена и дети остались. В 1961 году он решил на Украину в гости съездить. Приехал, и ему понравилось. Деньги есть, горилка рекой течет и всё село его любит. Он принял даже советское гражданство и начал работать шофером. Привезенные деньги закончились и начались советские будни. Он решил вернуться домой, но вместо Австралии оказался здесь. Его может и выписали бы отсюда, но он на каждой профессорской комиссии говорит: «Отпустите меня обратно домой. Ненавижу вас, жидов и коммунистов».
— Он что, дурак такое говорить на комиссии? — удивился я. — Да и при чем здесь евреи?
— Вроде не дурак. Ему и медсестры уже говорят: «Молчи! Говори, что понял свою болезнь и ни в какую там Австралию больше не хочешь, а до жидов и коммунистов тебе дела нет».
— Колят его? Ведь так много здесь врачей евреев?
— Нет, они смеются, что его костлявый зад только шприцы ломает и никакой пользы, получает лишь жменями лекарства.
Я стал внимательно рассматривать Стёбу. У него было приятное, но как будто, уставшее лицо. Он тихо разговаривал с незнакомым нам человеком и действительно был похож на австралийского фермера, если бы только одеть ему вместо зэковской кепки ковбойскую шляпу. «Какая судьба у этого человека, думал я. Приехать навестить Родину, превращённую за время его отсутствия в рабоче-крестьянский рай и не иметь права навсегда подальше от нее уехать».
— Выпишут его отсюда через «баню», — сказал Миша с сожалением.
— А вон тот человек, прислонившийся к забору, — показал Миша, — учитель географии по фамилии Сирый, хотел самолет угнать, чтобы из Союза сбежать, но неудачно, теперь он здесь.
Учитель совсем не был похож на угонщика самолёта. Он молча наблюдал, как больной по фамилии Кичка выполнял заказ, выдувая задним местом мелодию «Чижик-Пыжик». Кичка надувался и пыжился так смешно, что рассмешил даже замученного лекарствами брата.
— С тобой хочет познакомиться Толик Яворский. Он много раз пытался вырваться на Запад, правда в отличие от нас, он здесь числится за судом.
Рассматривая больных, Миша искал Толика, но его не было во дворе.
— А вон тот, тоже политический, — Миша показал на человека, внешне мало отличавшегося от Стёбы, может только был чуть выше ростом. — Это учитель истории, Рафальский.
Об украинском националисте Викторе Рафальском я узнал много от Андрея Заболотного. Сам Рафальский, вспоминая начальные годы арестов, писал:
«После следствия в начале шестидесятых я попал первый раз в казанскую психушку. Кололи меня там беспощадно. Быть все время под нейролептиками — вещь страшная. Это состояние описать невозможно. Нет покоя ни днем, ни ночью. Человек перестает быть человеком. Становится просто особью, существом жалким, низведенным до животного состояния. Какого-либо медицинского подхода к лечению здесь нет, назначение лекарств действует автоматически — месяц за месяцем, год за годом. Никому нет дела, что таким вот образом человека делают инвалидом, ибо никакой человеческий организм не в состоянии выдержать систематических атак нейролептиков…
В Ленинградской спецбольнице, где мне пришлось тоже побывать, применялась довольно часто метод усмирения: раздевают донага, укутывают мокрой простыней, привязывают к кровати и в таком состоянии держат, пока человек не завопит. Ибо, высыхая, плотно обернутая простыня причиняет невыносимую боль. Это так называемая „укутка“ в ленинградской психушке применялась довольно часто…
Достойно ли это самой сущности цивилизованного государства? Отнята жизнь. Оплевана, загажена душа. Двадцать лет погублено, считая со дня последнего ареста — год 1966-й. Двадцать лет. Вдумайтесь только в это. Не знаю, ей-богу, не знаю, как я все это перенес».
Журнал «Власть» №5 (709) от 12.02.2007 г.
В Днепропетровской больнице В. Рафальский был уже несколько лет.