58 ОТЪЕЗД ПЛЮЩА НА ЗАПАД
58
ОТЪЕЗД ПЛЮЩА НА ЗАПАД
Девятого января администрация отдала приказ, чтобы во время вывода Плюща из больницы все больные, санитары и хозобслуга оставались внутри помещения и не пытались выйти наружу без разрешения. Администрация больницы соблюдала тайну, о которой давно все знали и говорили. Теперь это невероятное событие политические больные обсуждали между собой на прогулке и в палатах. Как себя поведет Плющ на Западе? Будет ли он рассказывать там о всех ужасах советской психиатрии? Сменит ли он свои политические убеждения или после всего пережитого все равно останется убежденным марксистом?
Утром 11 января медсестры перешептывались между собой, обсуждая услышанное в передачах, запрещенных антисоветских радиоголосов.
— Плющ-то, уже успел дать пресс-конференцию в Вене. Опять Любарскую и Бочковскую вспоминали.
Медсестры делились информацией с санитарами, а те распространяли всё услышанное по всей больнице. Это был парадокс советской действительности. Никто из этих людей и не подозревал, что сами они становились распространителями антисоветской «клеветнической» пропаганды. С этой статьёй Уголовного кодекса «За антисоветскую пропаганду» здесь в больнице среди всех политических больных находилось человек пятьдесят, а может, и больше.
Сергей Потылицын рассказал мне, что Плющу незадолго до отъезда на Запад провели внеочередную медкомиссию. Каткова вместе с профессором Блохиной и лечащим врачом признали, что у Плюща под воздействием их лечения настолько изменилось в лучшую сторону состояние здоровья, что можно изменить ему режим на более мягкий. Два месяца назад на комиссии они были совсем иного мнения, убеждая Леонида, что ему надо ещё долго — долго лечиться. Так мы стали свидетелями лицемерного поведения отпетых мракобесов, — иначе не назовешь это деяние авторитетных светил медицины.
Л. Плющ. Вена, 10 января 1976 г.
Советская пресса на это событие отреагировала быстро. В ней начали появляться статьи в ответ на обвинения Западом в нарушений прав человека в Советском Союзе.
Содержание и тон этих статей были такими, что простому советскому человеку при полном отсутствии объективной информации в самом деле было сложно разобраться. Советский человек доверял своей прессе. Читая газеты и журналы, он знал, что диссиденты — это очернители социализма, работающие за американские доллары; что переходчики границ — это предатели Родины или шпионы; что из Советского Союза может выехать свободно любой желающий. Вон, евреи, если хотят, свободно едут в Израиль, но те, кто уже выехал, теперь домой на Родину рвутся, но для изменников нет обратной дороги домой. Здесь, в стенах спецбольницы, лживость советской пропаганды была налицо. Это, видимо, и побудило администрацию предпринять меры. Газеты с разоблачительными статьями известных писак, вроде Бовина, Зорина или Андронникова, на обвинения западной прессы в использовании советской психиатрии в политических целях, стали таинственно пропадать. Теперь, как это не смешно звучит, больничная администрация подвергала цензуре советские газеты. Номера, которым удавалось проскочить, передавались из отделения в отделение, из рук в руки как нелегальный антисоветский материал. Особым успехом пользовалась статейка из «Красной Звезды» под названием «Куда подевалась Защита». Автором этой стряпни был некий Николай Ефимов, комментатор АПН. Вот начало этой статьи:
«Эта компания чуть ли не побила рекорды живучести на Западе. Но она испускает, наконец, дух. Имеется в виду шумиха, поднятая в Западной прессе о Специальных психиатрических больницах специального типа, якобы существующих в СССР, в которых принудительно содержат инакомыслящих. Казалось бы как можно было с самого начала поверить в этот вздор? В конце концов, зачем нам больницы? А речь шла только о множественном числе. Если инакомыслящих в стране, по собственным подсчетам инициаторов поднятой шумихи, не более четырех десятков? Хватило бы не то что одной больницы, но и одного отделения. Сейчас, когда многие из этих людей оказались на Западе, достаточно было бы, очевидно, и одной палаты.»
Прочитав это, даже убежденные фанатичные патриоты больные бытовики и санитары качали головами:
— Такого просто не ожидали. Это — явная ложь.
В другой, не менее брехливой газете, затрагивалась честь и порядочность бывших пациентов советских психиатрических больниц, которым удалось выбраться на Запад. Одним из таких был Леонид Плющ. Вместо того, чтобы отблагодарить советских врачей, заботившихся о его здоровье, государство, затратившее сколько средств на его содержание, лечение в больнице и даже советское правительство, не препятствовавшие ему выехать на Запад, он, неблагодарный отщепенец, инакомыслящий диссидент теперь оттуда обливает Родину грязью.
Я приведу ниже документ, с какой «заботой» лечили Л. Плюща, а что касается затраченных денег на пытки, их действительно было потрачено много.
Хроника текущих событий /32/13
Л. И. ПЛЮЩ по-прежнему в Днепропетровской СПБ
Уже год (с 15 июля 1973 г.) в Днепропетровской специальной психиатрической больнице содержится киевский математик Леонид ПЛЮЩ (Хр. 29, 30).
С августа 1973 года по январь 1974 года в качестве лечебного препарата Л. ПЛЮЩ получал по назначению врачей в больших дозах галоперидол в таблетках.
В феврале-марте лечение галоперидолом заменили уколами инсулина с возрастающей дозировкой. Состоявшаяся примерно в это время психиатрическая экспертиза сочла необходимым продолжить лечение Л. ПЛЮЩА.
Члены Комиссии с ПЛЮЩОМ не беседовали. Лечащий врач Л. ПЛЮЩА, Л. А. ЧАСОВСКИХ, на вопрос жены, какие же симптомы заболевания свидетельствуют о необходимости продолжить лечение ее мужа, ответила: «Его взгляды и убеждения»… На дальнейшие вопросы о диагнозе и лечении она отвечать отказалась.
На свидание 4 марта 1974 г. был неузнаваем. У него появилась сильная отечность, он с трудом передвигался, взгляд потерял свою обычную живость.
ПЛЮЩ сообщил, что врачи настаивают, чтобы он отрекся от своих взглядов и убеждений и обязательно в письменной форме. Это он сделать отказался.
Апрельская экспертиза опять рекомендовала продолжить содержание Л. ПЛЮЩА в Днепропетровской больнице. Врачи предложили Л. ПЛЮЩУ написать подробную автобиографию, из которой было бы ясно, как формировались его взгляды, как появились у него «бредовые идеи». ПЛЮЩ отказался написать такую автобиографию.
На свидании 12 мая становится известным, что с апреля Л. И. ПЛЮЩУ перестали давать какие бы то ни было препараты. ПЛЮЩ объясняет это тем, что у него появились боли в брюшной полости и врачи испугались. После отмены лекарств состояние его улучшилось: стали спадать отеки, прошли боли. ПЛЮЩА перевели в другую палату, там меньше больных, тише. Он опять стал читать, правда, теперь уже не научную, а только художественную литературу, и писать письма.
На свидании 29 мая жена узнала, что 13 мая ее мужу вновь стали делать уколы инсулина и опять с возрастающей дозировкой. Появилась аллергическая сыпь, зуд, однако уколы не прекратили. После каждого укола ПЛЮЩА на четыре часа привязывают к кровати, есть опасение, что этими инъекциями хотят добиться инсулинового шока.
В тот же день (то есть 29 мая) с женой Л. ПЛЮЩА беседовал начальник Днепропетровской больницы ПРУС. Он сказал, что Л. ПЛЮЩ еще нуждается в лечении и что жена должна помочь врачам в этом.
— Ваш муж слишком много читает, нельзя присылать ему столько книг — его больной мозг необходимо щадить, Вы не должны это забывать.
В процессе беседы выяснилось, что чтение книг в больнице строго контролируется и что Л. ПЛЮЩУ дают читать очень мало. Письма близких сразу после прочтения отбираются; не разрешают иметь при себе даже фотографию жены и детей.
От ответов на вопросы о том, чем лечат Л. ПЛЮЩА, в каких дозах вводят лекарства, доводят ли его до инсулинового шока, ПРУСС и лечащий врач уклонились, сославшись на какую-то инструкцию, согласно которой они не имеют право отвечать на подобные вопросы.
На свидания 3 июля 1974 г. Л. ПЛЮЩ сообщил, что в конце июня в течение 7-8 дней ему не вводили инсулин, так как он был простужен. Однако с 30 июня уколы возобновились и через 3-4 дня снова стали вводить полный шприц.
Л. ПЛЮЩ сообщил, что его осматривала какая-то комиссия, состоявшая из местных врачей. Члены комиссии задали ему три вопроса:
— Как Вы себя чувствуете?
— Удовлетворительно.
— Как на Вас действует инсулин?
— Вызывает аллергию.
— Как Вы относитесь к своей прежней деятельности?
— Жалею, что в это ввязался.
Комиссия вынесла решение продолжить лечение.
Другая статья в газете писала об известном правозащитнике, сыне Сергея Есенина, Александре Есенине-Вольпине, которого не раз пытались усмирить принудительным лечением в больницах специального типа. Статья рассказывала читателю, что Есенин-Вольпин выехал на Запад, но он настолько больной человек, что приехав в Рим, сразу оказался пациентом психиатрической лечебницы. Ответ на эту клевету я нашел значительно позже в статье журнала «Власть».
ФОТО: РГАКФД/РОСИНФОРМ
На посту председателя КГБ Юрий Андропов (справа) был главным продолжателем дела психиатрической борьбы Феликса Дзержинского (в центре) с врагами советской власти. Его преемникам (слева — Виктор Чебриков) в конце концов пришлось от такой борьбы отказаться
Журнал «Власть» №5 (709) от 12.02.2007 г
«Как обычно, текст со ссылкой на западное издание передал ТАСС, затем его напечатали советские газеты, откуда его позаимствовали издания зарубежных компартий. Но оказалось, что палка была о двух концах. В 1977 году Есенин-Вольпин подал в Нью-Йорке в суд на информагентства ТАСС и АПН. И замять это дело удалось с огромным трудом путем политических уступок американцам, о которых предпочитают не вспоминать до сих пор.
Мало того, по всему миру начались акции против советской карательной психиатрии. Андропов докладывал в ЦК в 1976 году: „В ряде западных стран нагнетается антисоветская кампания с грубыми измышлениями об использовании в СССР психиатрии якобы в качестве инструмента политической борьбы с „инакомыслящими“. Идеологические центры и спецслужбы противника широко привлекают к этому средства массовой информации, используют трибуны научных форумов, инспирируют антисоветские „демонстрации“ и „протесты“. Систематически предоставляют возможность выступать с грязными вымыслами об условиях помещения и содержания больных в советских психиатрических лечебницах „живым свидетелям“, известным своей антисоветской деятельностью на Западе, — Файнбергу, Плющу, Некрасову, Горбаневской и некоторым другим…
Организаторы клеветнических выступлений стремятся подготовить, как видно, общественное мнение к публичному осуждению „злоупотреблений психиатрией в СССР“ на предстоящем VI Всемирном конгрессе психиатров (Гонолулу, США) в августе 1977 года, рассчитывая вызвать политически негативный резонанс в канун празднования 60-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции… Комитетом госбезопасности через оперативные возможности принимаются меры по срыву враждебных выпадов, инспирируемых на Западе вокруг советской психиатрии“.
Конечно, меры принимались, советские психиатры давали отпор внешним врагам. Но все же документы свидетельствуют о том, что они дрогнули. Уже на исходе 1970-х руководство психиатрии начало занижать свои заслуги в борьбе с инакомыслием. В отчете о борьбе с диссидентами Института судебной психиатрии имени Сербского, подписанном начальником управления по внедрению новых лекарственных средств и медицинской техники Минздрава СССР и постоянным представителем СССР в комиссии по наркотикам при ООН Эдуардом Бабаяном, говорилось, что обвиняемые по политическим статьям с 1972 по 1976 год составили менее 1% обследованных в институте — 132 человека. Причем 37 из них были признаны вменяемыми.
Еще более занимательными были слова отчета о том, что данными в целом по стране Минздрав не располагает. На этом фоне приведенные в докладе рассуждения о гуманизме советской психиатрии смотрелись вполне органично: „В советских психиатрических и психоневрологических учреждениях для лечения больных применяются методы и средства лечения, общепринятые во всех зарубежных странах“».
ТАСС с большим трудом удалось избежать материальной ответственности за слишком творческий подход советских спецслужб к истории болезней Александра Есенина-Вольпина.
Нью Йорк. Фото 70-х годов
А. Есенин-Вольпин. Фото автора, 2003 г.