21 В КАРЦЕРЕ

21

В КАРЦЕРЕ

Камеры карцера находились в полуподвальном помещении тюрьмы. Лампочка тускло освещала стены грязного цвета. Они были заштукатурены «под шубу», чтобы попавший сюда не мог оставить надписи на них. Раньше я слышал, что в раствор для штукатурки добавляли соль и теперь мог в этом убедиться, стены были влажными и холодными. К стене была пристегнута металлическая шконка, опускать её мог только надзиратель. Был маленький стол со скамейкой, узкое окно с решеткой без стекол. Ржавая параша воняла аммиаком вековой мочи. Пол был из каменных плит черного цвета и вытоптан ногами до блеска.

Я сидел на скамейке и рассматривал внимательно царапины на столике: «Вошедший не печалься, уходящий не радуйся!», — прочитал я одну из них. На мне были потрепанные кеды и хлопчатобумажный зековский костюм. Тело от сырости начинало быстро мерзнуть. Я начал ходить взад и вперед. Три шага до стены с окном и обратно три шага до двери. Разогревшись от ходьбы, я садился отдыхать. В подвальную тишину иногда прорывались приглушенные звуки смеха, хлопанье кормушек. Прозвенел звонок отбоя, надзиратель отстегнул шконку, сделанную из пяти узких полос железа в длину и семи в ширину. Матраса и постели в карцере не было.

Я мог теперь лечь спать до семи утра, однако металлические полоски врезались в тело. Я натянул куртку поверх головы, свернулся клубком и глубоко дышал, пытаясь согреть себя теплым паром, но холод и боль от металла брали своё, я вскакивал и снова… взад и вперед.

Ночью в коридоре кого-то сильно колотили. Били двоих, это я понял, когда их затащили в соседнюю камеру. Их продолжали колотить в карцере, а они орали разными голосами, как в хоре.

К утру я был, как зомби, а зубы стучали от холода так, что я ничего не мог сказать внятного, когда появился надзиратель в дверях и потребовал вынести парашу на слив в туалет. Подали кружку кипятка и пайку хлеба — это была вся еда на целый день. Кипяток и хлеб согрели тело. Я задремал.

— На что жалуетесь? — услышал я женский голос.

За стенкой жаловались:

— Доктор, посмотрите как меня избили, всё тело чёрное. У меня тоже! Смотрите!

— Ребята! Вы такие молодые, а так плохо себя ведете, ведите себя лучше и синяков тогда не будет, — посоветовала врач и открыла мою кормушку.

Я успел уже сильно простыть, болело горло, из носа текло. Врач выдала мне таблетку стрептоцида и вышла. Моими соседями оказались двое малолеток. Они были наказаны за то, что выломали из шконки металлический прут.

— Где здесь Советская власть? Избили и пожаловаться некому, — сказал один из них за стенкой.

— Ребята! Как вам не стыдно такое говорить?! — услышав это возмутилась женщина-надзиратель. — Кто вам дал право Советскую власть ругать?

— А что нам эта власть дала? — в разговор вступил второй малолетка. — Кроме вот этих синяков, она нам ничего не дала.

— Нет, ребятки, она о вас постоянно заботится. Нет, чтобы учиться, — вы в тюрьму лезете.

— Нужна нам больно ваша Советская власть! — кричали ей малолетки, желая посильнее позлить её.

— Я к корпусному пошла доложить как вы всё ругаете, — сказала она.

— Тётенька, не надо! Мы больше не будем! — кричали они ей вслед.

— Что за шум здесь? — Это был корпусной, мордоворот Гвоздев.

— Вот эти двое, — указала надзиратель.

— Значит власть ругают?!… Ладно, вот сейчас попью чайку, а потом разберусь с ними.

Он вернулся и минут десять давал им урок уважения к власти, а малолетки усваивали этот урок и по очереди громко орали.

Я был уже четвертый день в карцере, казалось, что время остановилось и ещё шесть суток бессонных ночей в ледянящей сырости и вони — это целая вечность.

Малолетки за стенкой тоже притихли. Синяки у них сошли от холодных компрессов мокрых стен карцера и они больше не жаловались врачу. Я с ужасом ждал ночи с изнурительными приседаниями и ходьбой. Днем три раза давали кружку с кипятком, а через день в обед миску с жидкой баландой из пшенки. Миска была горячей и я пил баланду и грел руки. На пятый день внезапно открылась дверь карцера. Надзиратель приказал выйти и следовать за ним в кабинет начальника тюрьмы.

— Я снимаю с тебя пять суток, — сказал начальник, — только ты должен написать объяснительную записку. Вот тебе лист бумаги и карандаш.

— Что писать? — едва сдерживая стук зубов, спрашиваю я.

— Садись за стол, я продиктую.

В кабинете было тепло и я начал писать под диктовку как отказался выполнять приказ контролера и запустил в него кружку с кипятком. Меня это устраивало, я бы с удовольствием написал, что в него и чайник с кипятком запустил. Начальник взял у меня записку, прочитал и, улыбаясь, сказал:

— Ну, что ж, скоро ты в Америку поедешь.

Я не понял, что он имел в виду, но было ясно, что скоро что-то произойдет.

Всё познается в сравнении. Я вернулся в свою камеру. Сокамерники радостно встретили меня. В воздухе висел табачный дым. Было тепло. Я залез поскорее под одеяло и тут же заснул. Вечером, сразу после ужина, меня вызвали с вещами на этап.

— На Питер этап сегодня, — не отрываясь от игры в домино крикнул Мишка Брыков и добавил серьёзно:

— Может, и вправду, вас в Америку отправят?!

В карантинной камере собралось много народа. Одни уже были осуждены и шли на разные зоны, другие — подследственные, как я. Всем выдали по целой буханке черного тюремного хлеба и одной селёдке. К моему удивлению мне вернули вещи, которые забрали в тюрьме и мой рюкзак, выброшенный на границе. Рюкзак был пуст, даже запах ячменного кофе и тот исчез. Брат тоже шел на этап и был в соседней камере. Камера Бориса располагалась как раз над нами, на втором этаже. Я кружкой постучал по трубе водяного отопления и вызвал его на связь. Прижав кружку к трубе и прильнув к ней ухом, я слышал голос Бориса:

— Держи «коня»!

Я принял слово «конь» за кличку человека, который похоже сейчас находится вместе со мной в этапке.

— Скажи, как его зовут? — переспрашиваю Бориса.

— Держи «коня»! Он уже у тебя, — слышу в ответ, а сам ругаю в душе Бориса, думая каким блатным он стал, не может просто сказать. Чувствую себя идиотом, обращаясь примерно к тридцати сокамерникам:

— Мужики, кто здесь «конь»? Он с моим подельником в одной камере сидел.

— Лови в окне записку это значит, — ответил кто-то под общий смех.

Я быстро скрутил из листа газеты тонкую трубку, просунул в окно сквозь щель жалюзи и стал пытаться зацепить нитку с запиской.

Вдруг открылась кормушка в двери и надзиратель, глядя на меня с довольным видом спросил:

— Это ты ловишь «коня»?