25 ЛЕФОРТОВО

25

ЛЕФОРТОВО

В Москве всё повторилось. Сначала заехали в Краснопресненскую тюрьму, разгрузили зеков, затем поехали в Лефортово.

Дежурный майор принимал нас в Лефортово, задавая привычные вопросы: статья, фамилия, после чего передал меня прапорщику.

— Ты кружками в нас кидаться не будешь? — а то у нас карцер тоже есть, — спросил он и улыбнулся.

— Нет! Не бойтесь! — ответил я, отметив, что в этой тюрьме не столь строгие сотрудники.

— Как это вам удалось границу перейти? Попадись вы мне там, я б вас всех перестрелял.

Прапорщик успел ознакомиться с нашим делом, он, как и мой отец, считал, что граница — на замке.

— А там такие, как вы и охраняют границу. Только им даже патроны не дают, — пытался я слегка поддеть его самолюбие, пока мы шли по лабиринтам тюремных коридоров.

— Ух, ты! Вот это тюрьма! — воскликнул я внезапно от увиденного.

Вдоль стен возвышались ряды камер с натянутыми между этажами сетями, похожими на гигантские паутины.

— Ш-ш-ш, не шуми, все спят, — приставив палец к губам предупредил прапорщик.

Мы шли по мягкой длинной дорожке до самого её конца. Здесь в углу стоял стол, за ним сидел контролер-надзиратель. Рядом была камера под №16, моя камера. Здесь было тепло и, по сравнению с ленинградской — уютно, даже металлическая шконка не впивалась в мое тело, на ней можно было лежать.

Проходили дни. Я терялся в догадках, зачем нас сюда привезли.

Мне нравилось ходить на прогулку. Интересно было наблюдать, что делали надзиратели, чтобы заключенные никогда не видели друг друга. Четыре корпуса сходились, образуя большой зал. Здесь в центре, стоял контролер-регулировщик с красными флажками и управлял движением заключенных. Надзиратель, идя с заключенным и приближаясь к центру, звонко щелкал пальцами, давая о себе знать регулировщику, тот показывал; правое крыло — проходи, а в левом — поставить заключенного лицом к стенке. Однажды, вернувшись с прогулки, я обнаружил в камере книжку Ч. Дикенса «Записки Пиквинского клуба». Теперь я читал её до глубокой ночи, пока не начинались развлечения контролёров. Они, развлечения, носили мирный и безобидный характер. Наевшись черного, плохо пропеченного тюремного хлеба, надзиратели начинали выпускать газы, мучившие и пучившие их. Победителем становился тот, кто мог сделать это громче и дольше. Наигравшись и насмеявшись, они пили чай. Всё это происходило возле моей двери.

Мне нравилось сидеть в одиночной камере и трудно было поверить, что от этого можно сойти с ума. Я не хотел уезжать из Лефортовской тюрьмы, к сожалению, на шестой день я снова отправился в путь.