7. Дорога, дорога...

7. Дорога, дорога...

С рассветом я покинул свое зыбкое убежище и зашагал в направлении Сум. Первая половина пути проходила по Курской области. Места эти и раньше никогда не славились особым достатком. Теперь же, после года войны, у людей ничего не осталось. Поля были не засеяны. В деревнях остались только женщины, старики да дети. Первые встретившиеся на пути деревни я обходил стороной. В полдень солнце стало припекать особенно яростно, и силы были на исходе. Пришлось свернуть в небольшую рощу и подкрепиться куском оставшегося хлеба. После небольшого отдыха двинулся дальше. Селения все еще обходил.

В одном месте вышел на открытую поляну, окаймленную лесом, и увидел много подбитых и сожженных танков. Наши. Судя по всему, танки попали в засаду и были окружены. Стволы их орудий были повернуты в разные стороны. У одного танка башня была сорвана и валялась тут же, на земле. Мне довелось видеть немало подбитых танков, но с оторванной башней — впервые.

Это было так неестественно, как будто передо мной стояло живое существо без головы. Немецких танков не было ни одного. Земля вокруг была изрыта воронками. Все говорило о том, что здесь произошел жестокий бой. И дрались здесь насмерть.

Наступал вечер, надо было подумать о ночлеге. Впереди показалось несколько изб. Обошел деревню вокруг и не заметил ничего подозрительного. Постучался в дверь избы, стоявшей ближе к лесу. Дверь открыла молодая женщина. Попросился переночевать, сказал, что был мобилизован на рытье окопов, а теперь возвращаюсь домой. Эту версию подсказал Иван Тимофеевич. Он, видимо, исходил из того, что выглядел я значительно моложе, чем был на самом деле, и легко мог сойти за допризывника. Не знаю, поверила хозяйка или нет, но в дом пустила. Жили они вдвоем с маленькой дочкой. Чтобы быть хоть чем-нибудь полезным ей, нарубил дров, закрепил петли на двери, при свете коптилки допоздна, провозился с ходиками, которые остановились еще полгода назад.

Спал в эту ночь впервые за многие месяцы по-человечески, на сеновале, на сухом душистом сене. Встал поздно. Хозяйка возилась у печи, на стене бойко тикали ходики, показывали без четверти двенадцать. Поблагодарил хозяйку за гостеприимство и снова двинулся в путь.

Приходилось выбирать малонаезженные проселочные дороги. Чем дальше шел, тем опустошеннее были деревни. У людей не оставалось ни зернышка, ни живности. Немногочисленные жители, чтобы не умереть с голоду, собирали картофельные очистки, мелко перетирали их, смешивали с истолченной крапивой и пекли хлеб. Кусок даже такого хлеба был бесценным даром... Я сильно отощал и вынужден был часто отдыхать. Правда, на пути попадалось много щавеля и уже начала созревать земляника — это была моя пища, — но она плохо утоляла голод, а сбор ее сильно замедлял движение.

Однажды, поднимаясь по склону пригорка, увидел очень много спелой крупной земляники. Ненадолго приостанавливаясь, стал собирать ее и отправлять в рот целыми пригоршнями. Но вдруг показалось, что к чудесному запаху земляники примешивается другой, уже где-то встречавшийся сладковато-тошнотворный запах. Поднялся на вершину пригорка. И тут открылось зрелище, при виде которого нельзя было не содрогнуться: на противоположном склоне под палящими лучами солнца лежало не менее сотни трупов. Это были наши солдаты, оставшиеся здесь, видимо, еще с зимы. На них были шапки-ушанки, надетые на черепа, обтянутые желтой высохшей кожей с темными впадинами вместо глаз. Вблизи не было селений и некому было хоронить павших.

Как-то на подходе к деревне услышал плач и причитания. Увидел несколько женских фигур у свеженасыпанного холмика земли. Сначала подумал, что здесь обычные похороны, но услышал проклятия убийцам и решил узнать, что произошло. Оказалось, что по деревням прошел карательный отряд местных добровольцев, они чинили свою расправу. Только что расстреляли здесь несколько человек. Женщины предупредили, чтобы не заходил в Мироновку, соседнее село: там немецкая комендатура. Пришлось немного отклониться от нужного направления. Дорога была пустынной. В небе, как в мирные дни, звенели жаворонки. Как ни настраивал себя на то, что постоянно нужно быть до предела внимательным, задумался или отключился и не увидел, как из-за бугра, совсем рядом, появились всадники в светлой форме карателей. Они заметили меня. Бежать было некуда, да и бесполезно. Один из всадников спешился, снял с плеча карабин...

— Хто такой? Виткиля идешь?

— С окопов иду до дому.

— Брешешь, гад, мабудь, з полону втик али лазутчик! Признавайсь!

— Ни, дядьку, ни який я не лазутчик, до матки иду, с окопов, — сам не знаю, зачем ответил по-украински.

— А ну вывертай карманы, кацапская сволочь, ще пид вкраинца маскируется! — Я вывернул карманы.

— А что в руке ховаешь? — В руке был недоеденный кусок крапивного хлеба, завернутый в короткое немецкое полотенце, подарок повара Клауса.

Увидя полотенце с немецким штампом, каратели озверели. Они заподозрили меня в убийстве гитлеровца. Удар прикладом свалил меня на землю.

— Сымай сапоги, вражина, они тоби бильше не понадобятся. Я начал стаскивать сапоги, и тут они заметили словарик, спрятанный за голенищем. Это довершило мою участь.

— Нечего с ним церемониться. Панасенко! В расход большевицкого лазутчика! — приказал старший долговязому карателю, ударившему меня прикладом.

— Тилько отведи подальше от дороги, чтобы мертвечиной не воняло, самим тут ездить придется. ^{1 1}

— Вставай! — Панасенко ткнул меня карабином. — Шагай вперед, не обертайсь!

Ну вот и все, подумал я. И зачем было оставлять при себе полотенце и словарик, выдавать себя за украинца... Все это могло бы послужить хорошим уроком на будущее. Но его, будущего, теперь уже не будет.

В этом мире мне осталось сделать несколько последних шагов. Вот каратель приостановился. Щелкнул затвор. Счет времени перешел на секунды. Сейчас раздастся выстрел. И хотя уже ничто не могло помешать карателю нажать курок, где-то в глубине моего сознания еще теплилась призрачная надежда на чудо... И оно произошло, неправдоподобно, как в плохом кино.

Послышался цокот копыт. Кто-то подъехал... Сначала подумал, что это галлюцинация, но тут же, совершенно отчетливо и громко прозвучала немецкая речь:

— Was ist los?[6]

— Партизана поймали! Будем пух! пух! шисен! — послышалось в ответ, и я понял, что появление немецкого начальника меняло ситуацию, и надо было этим воспользоваться. Я обернулся и увидел двух новых всадников в немецкой форме: лейтенанта и унтер-офицера. Я мог заговорить с лейтенантом на правильном немецком или просто на русском и получил бы отсрочку у смерти. Но надолго ли?.. Правильное произношение, настолько не соответствующее моему внешнему виду, могло вызвать непредсказуемую реакцию командира карателей. Скорее всего, он передал бы меня фельджандармерии или гестапо, или, что еще хуже, оставил бы при карательном отряде переводчиком (в ту пору даже среди городских жителей нечасто встречались парни, свободно владеющие немецким). Мгновенно проанализировав варианты, я обратился к офицеру, умышленно искажая немецкие слова:

— Никс партизан, герр офицер, их мус нах гауз, мне нужно домой!

— Wohin gehst du qetzt? [7] — спросил он, обращаясь непосредственно ко мне. — Теперь от ответа зависела моя участь. Вспомнил предупреждение и, не раздумывая, ответил:

— В Мироновку, к немецкому коменданту!

Услышав название села, лейтенант что-то сказал унтер-офицеру.

— Пусть идет. В Мироновке наш комендант, он разберется, — перевел тот.

Мне уже приходилось замечать доверчивость немцев, когда к ним обращались на их языке. Видимо, и на сей раз это спасло мне жизнь.

Вполне возможно, что по той же причине не прикончили нас, раненых, в финале Харьковской трагедии, и мы не оказались в братской могиле вместе с расстрелянными евреями. Хотя такое предположение в известной степени иллюзорно, но когда балансируешь на грани жизни и смерти, даже незначительная деталь может решить твою участь.

Ободренный таким неожиданным избавлением от смерти, я подошел к Панасенко и забрал свои сапоги. Присел на обочине, не спеша надел их и зашагал дальше. А Мироновку все же обошел стороной. Береженного Бог бережет...

Урок, преподанный карателями, пригодился. Теперь я старался держаться поближе к лесу. Если же путь проходил по открытой местности — шел ночью.

Однажды, после многих дней пути, совершенно обессилевший, я добрался до небольшого селения, расположенного в стороне от дороги, возле леса. Постучался в один из домов и был удивлен, когда вместо женщины или старика, дверь открыл сравнительно молодой, крепкий мужчина. Недоброе предчувствие охватило меня. «Уж не староста ли?» Но повернуться и уйти было неразумно и вызвало бы подозрение. Я поздоровался и попросил разрешения отдохнуть. Сказал, что возвращаюсь с рытья окопов. Хозяин пригласил к столу и приказал жене хорошенько накормить меня. Пока я ел, он задавал много разных вопросов. Не забывал при этом подливать мне в кружку медовуху, очень приятную на вкус, но не такую безобидную, как показалось вначале. Я изрядно захмелел, забыл о своем недобром предчувствии и искренне благодарил хозяина за гостеприимство и доброту. Он как бы невзначай похвалил меня за удачную выдумку, объясняющую появление в этих краях. В затуманенном мозгу снова мелькнуло подозрение, но так сильно начало клонить ко сну, что я был не в состоянии что-либо предпринять. Хозяин показал на сарай из жердей, что стоял в конце усадьбы на краю оврага и сказал, что там, на сене, мне никто не помешает выспаться. Не в силах больше противиться сну, я отправился в сарай.

Проснулся то ли от шороха крадущихся шагов, то ли от ощущения опасности. Стал всматриваться сквозь жерди. Солнце уже клонилось к западу. От деревьев падали длинные тени. И тут я увидел гитлеровцев. Пригнувшись, они подкрадывались к сараю. Времени на размышления не оставалось. Одним рывком раздвинул жерди со стороны оврага, заросшего густой крапивой, и нырнул вниз, как в воду. Густая крапива и руки, вытянутые вперед, смягчили удар о землю. Несколько метров я скользил по жирной и влажной земле откоса. Потом вскочил на ноги и устремился дальше в чащу кустарника. Сзади раздались выстрелы. Несколько пуль просвистело над головой. Затем все смолкло. Хорошо еще, что у карателей не оказалось собаки.

И снова дорога, дорога... Ноги не слушались, в голове шумело, а я все шел и шел, не разбирая пути, уже почти автоматически, изредка прислушиваясь и озираясь.

В ранних солнечных лучах засветились беленькие хатки небольшого селения. Начиналась украинская земля. Я укрылся в густой траве и стал наблюдать. Немцев не было. Я выбрал выбеленную известью хатку, чуть в стороне от остальных. Молодая женщина встретила приветливой улыбкой. Еще весной ей удалось засеять просом небольшой участок земли и теперь нужен был помощник, чтобы убрать урожай. Она обрадовалась, когда узнала, что я немного умею косить. Попросила остаться хотя бы дня на два. Вдвоем с ней мы трудились дотемна. Я так намахался косой, что с непривычки едва передвигал ноги.

Вечером за ужином, чуть смущаясь, она сказала, что не отказалась бы иметь такого «чоловика» и что, если меня хорошо «погодувать з мисяц», получился бы вполне справный мужик. После ужина разобрала постель с горкой подушек. Пришлось сказать, что пойду спать на сеновал. Она только слегка пожала плечами. Не было в моем распоряжении времени «з мисяц», и «годували» меня от случая к случаю. И сил у меня не было... Никаких.

Поднялся засветло, решил не беспокоить хозяйку, хотелось успеть побольше пройти. Но она была уже на ногах. Приготовила завтрак и завернула узелок в дорогу. Когда прощался с нею, мне показалось, что она хочет что-то сказать, но так и не решилась сделать это. Только молча улыбалась доброй и немного грустной улыбкой. Мне ох как не хотелось уходить... Я обнял ее, крепко поцеловал и, не оборачиваясь, быстро зашагал по дороге. До Сум оставалось уже совсем немного.

В одном месте на перекрестке дорог к столбу был приклеен приказ немецкого коменданта. В нем говорилось о заброске в район города Сумы группы советских парашютистов-диверсантов и что двое уже добровольно явились в комендатуру и этим сохранили свои жизни... Далее говорилось, что в случае неявки, остальных ожидает смертная казнь через повешение, а население за невыдачу или укрытие — расстрел. Запрещалось также следование по дорогам без пропусков. Я не поверил, что двое явились с повинной. Конечно, это было уловкой. Таких в тыл к немцам не посылают. Вероятно, двоим не повезло...

Значит, заброска разведгруппы все же состоялась, хотя и со значительным смещением срока и, конечно, в новом составе. Это подтверждало, что база Центра продолжала функционировать, и решение идти в Сумы было правильным. В то же время приказ коменданта еще более осложнял мое положение и увеличивал опасность.

Весь день я просидел в укрытии и только с наступлением темноты отправился снова в путь. Вскоре появилась луна и осветила дорогу неярким серебристым светом. Мое внимание привлек листок бумаги, придавленный сверху небольшим камешком, чтобы не унесло ветром. Это оказался аусвайс, выданный немецкой комендатурой, фамилия, местожительство и пункт следования были вписаны от руки по-немецки. В конце документа стояла подпись коменданта и печать в виде орла со свастикой. Взыскательный читатель поморщится и скажет: «Опять удача?!» — Неправдоподобно!

Но что поделаешь если это было именно так, и не однажды, возможно, даже слишком много раз, в ущерб общепринятой достоверности. Но ведь если бы хоть один, только один раз это было иначе, и удача не сопутствовала мне, то не было бы и меня. Не было бы этих записок.

Конечно же, это могла быть простая случайность, но в ней проявилась известная российская сердобольность и сопереживание тому, кто мог оказаться в беде. А может быть, кто-то хотел помочь нашим парашютистам?..

Между тем пункт следования, указанный в аусвайсе, не совпадал с тем, который был нужен мне. Хотел было выбросить его, но странное ощущение того, что он оставлен не зря, заставило засунуть его под подкладку картуза. А вдруг пригодится...

По дороге мне пришла в голову мысль: вместо названия села, указанного в пропуске, вписать город Сумы. Но это оказалось не так просто. После встречи с карателями ничего не держал при себе, а заходить в села днем стало опасно. Всю ночь я шел, день снова провел в укрытии возле какого-то селения и только с наступлением темноты постучался в намеченную еще засветло и взятую под наблюдение хату. Хозяйка, хотя и впустила в дом, но очень боялась, что меня кто-нибудь увидит. К счастью, в доме нашелся огрызок химического карандаша. При свете коптилки я принялся за работу. Вместо резинки использовал собственный ноготь, а когда стал вписывать слово «Сумы» немецкими буквами, с досадой обнаружил, что не знал, какую букву поставить на конце, ведь в немецком алфавите нет буквы «ы». Поставил на конце что-то среднее между «і» и «у», слегка затер окончание. В общем, получилось плохо и показывать такой пропуск было более чем рискованно. Пожалел, что напрасно потратил время. Однако запрятал аусвайс подальше за подкладку картуза и решил воспользоваться им только в самом крайнем случае.

Продвижение вперед снова замедлилось. Приходилось не только обходить стороной селения, но и избегать встречных людей. Однажды еле ушел от облавы, несколько раз чуть не попался в руки полицаев. Много времени был вынужден проводить в укрытии. Пришлось полностью перейти на «подножный корм». Хорошо еще, что на огородах уже поспели овощи. Но, увы, такое питание плохо способствовало восстановлению сил.

И вот настал наконец день заключительного броска в этом, замедленном многими препятствиями, продвижении к цели. День провел в укрытии, а к вечеру решил привести себя в порядок перед последним переходом. Рядом протекала небольшая речушка. Кругом не было ни души. Я спустился к воде, вымылся и постирал одежду. Вода освежила меня, а мокрая рубашка приятно холодила тело. По пути попался огород. Вырвал несколько морковок. Но едва перелез через плетень, как оказался в руках двух полицаев.

Подножкой мне удалось свалить одного из них, но другой навалился всем телом и подмял под себя. Удар по голове оглушил меня... Очнулся на каменном полу какого-то подвала. Руки связаны за спиной. Болела голова. Сверху доносился разговор. Я услышал фразу:

— Лазутчика поймали, бежать пытался. Завтра утром его вешать будут!...

От этих слов мурашки забегали по коже. Так глупо попасться у самого финиша, преодолев столько препятствий и невзгод. Тут я увидел на полу свой картуз и вспомнил про документ. Терять уже было нечего. Я стал стучать ногой в дверь и требовать начальника. Вскоре дверь открылась, в подвал вошли уже знакомый мне полицай и мужчина средних лет с лысиной. На вопрос: «Чего стучал?» — я объяснил, что иду в Сумы к родственникам, на что имею разрешение немецкой комендатуры. Мне развязали руки, я достал из картуза аусвайс и протянул его мужчине с лысиной. Он повертел его в руках, видимо, не очень разбирался в немецком языке. Расспросил, кто я, откуда и куда иду. Полицай зло спросил:

— Какого ж биса пытался тикать, коли имел пропуск?

Я ответил, что принял их за хозяев огорода и решил, что меня хотят поколотить за морковь. Едва ли они этому поверили. Оставили взаперти. А документ забрали. Сказали, что повезут его к коменданту. Эти слова прозвучали еще одним смертным приговором. Подделка безусловно обнаружится. Меня примут за одного из разыскиваемых парашютистов-диверсантов, и виселицы теперь уже не избежать. Пользуясь тем, что руки остались не связанными, прощупал каждый сантиметр стен и пола в поисках возможности выбраться из подвала, но все было тщетно. Оставалось одно — когда поведут вешать, попытаться вырвать оружие у конвоира. А если не удастся, то все же лучше быть застреленным, чем задохнуться в петле. Другого выхода не было. Оставалось заставить себя не думать о том, что меня ожидает, и постараться заснуть, чтобы сберечь силы. В конце концов это удалось.

Разбудил меня скрип открываемой двери. Сразу вспомнил о принятом решении и приготовился действовать. В подвал вошел только один из вчерашних полицаев. В руках он держал мой аусвайс. В сознании затеплилась надежда. Полицай еще раз спросил фамилию и куда иду. Я снова назвал фамилию и пункт следования, обозначенные в пропуске. Со словами: «Повезло тебе, парень, а то висел бы на перекладине», — полицай отдал мне аусвайс. Еще не веря, что это не сон, я спросил:

— Что же сказал комендант?

— А мы его не застали, он в город уехал, а пропуск твой мы переводчице показали, она и перевела...

Ну, как здесь не поверить, что родился под счастливой звездой!

Я вышел из подвала и зашагал по дороге в город, очертания которого уже виднелись вдали.