46. Пришелец из прошлого
46. Пришелец из прошлого
Он стоял перед раскрытой дверью, не спешил переступить порог. Среднего роста, со слегка нагловатым взглядом карих немигающих глаз. На вид лет сорока, не более. Демисезонное пальто, меховая шапка (было начало марта 1991 года). На злоумышленника вроде бы не похож, к тому же — один.
— Борис Владимирович, если не ошибаюсь? .
— Нет, не ошибаетесь. Входите, пожалуйста.
— Не выгоните?..
— Это почему? — не понял я. — Вы, собственно, по какому делу?
— Комолов[31]... Из контрразведки КГБ, — представился он, и протянул удостоверение. В такой прямоте было что-то не совсем обычное... Я не стал смотреть его гебистскую книжицу. Захотелось показать, что не боюсь, а точнее, хотел убедить в этом самого себя. Уже с детства одно упоминание этого ведомства вселяло страх и чувство незащищенности. И не только в меня... О ночных рейдах «черного ворона» и визитах голубых фуражек говорили шепотом, боязливо оглядываясь по сторонам. Замирали в страхе от звука остановившейся у подъезда машины...
Наша семья, как и семьи многих родственников и знакомых, не была исключением... Арест отца, ночной обыск и все дальнейшее, что пришлось пережить, оставили в памяти глубокий шрам на всю жизнь.
Сейчас я старался быть невозмутимым, но уже то, что пришелец был не просто из КГБ, а из контрразведки, не могло не подействовать своеобразным психологическим ударом. Тем более, если принять во внимание прошлое знакомство с контрразведками (фашистской и советской).
После публикаций обо мне в «Московских новостях», «Комсомольской правде», «Военно-историческом журнале» и других изданиях у нас и за рубежом, а также моего выступления по Российскому радио — реакция КГБ была более чем вероятна. Ведь речь шла о делах, скрываемых многие годы, и о причастности к ним силовых структур. Я не сомневался, что рано или поздно «Лубянка» даст о себе знать, и недоумевал, почему они так долго раскачиваются? Интересно, с чем пришел их посланец? Скорее всего, попробует запугать. В арсенале КГБ много способов воздействия. Опробовать их пришлось и в 1945 году в Вене, где впервые столкнулся с ведомством Абакумова — СМЕРШем; и в ссылке на Урале в 1947-м, когда помешал местной партийной мафии; и в Москве, в 1948 году, в Лефортовской тюрьме, когда снова оказался в лапах самого Абакумова, тогда уже министра госбезопасности, не успевшего расправиться со мной в Вене. Позже я узнал, что Абакумов утвердил и постановление о моем аресте.
— Хотелось бы поговорить с вами, — сказал пришелец.
Я предложил ему раздеться и пройти в комнату.
— Я пришел к вам по заданию председателя нашего комитета, товарища Крючкова. Хочу остановить вал, который может обрушиться на вас...
С чего бы это гебисты, столько раз уничтожавшие меня, теперь почему-то надумали кинуться на мою защиту, хотя уже однажды[32], когда мне предложили написать прошение о помиловании для досрочного освобождения из лагеря, я письменно отказался от их «помощи»... Пришелец продолжал:
— Статья в «Комсомольской правде» — «Между жизнью и СМЕРШем оказался советский разведчик» и ваше выступление по Российскому радио вызвали негативное отношение ветеранов войны...
— Скорее ветеранов вашего ведомства, — вставил я.
— Их тоже. Пришло много гневных писем на имя товарища Крючкова. Он и поручил мне переговорить с вами. Вы должны помочь нам опровергнуть злостные измышления и клевету на наши органы, на Советскую Армию, допускаемые в последнее время средствами массовой информации. Это касается и «Комсомольской правды», и вас тоже, поскольку отражает вашу позицию. Вы заявляете об искажениях и фальсификациях исторических фактов, обвиняете в сокрытии действительных потерь, понесенных нашими армиями, а сами допускаете весьма Вольную подачу своей военной биографии. Видимо, и книга, над которой вы сейчас работаете, отражает те же взгляды. Кстати, Где вы собираетесь ее издать?
— Видите ли... — я сделал паузу, так и подмывало сказать: — Благодетель вы мой...
— Вы можете называть меня просто Саша, — почти ласково произнес он.
— Так вот, Саша, у меня есть несколько предложений, в том числе и от зарубежных издательств, но я предпочитаю, чтобы книга была издана сначала здесь. Теперь относительно вольной подачи моей биографии: хотелось бы услышать в чем эта «вольность» проявилась?
Комолов начал издалека, с пересказа досье на моего отца Оказывается, еще до ареста в 1937 году, он был осужден, правда, условно, за хранение браунинга, когда во время нэпа работал в московском представительстве немецкой фирмы «Фарбениндустри». Комолов даже назвал фамилии его начальников — Булле, Петерса...
Припомнилось, отец действительно не раз упоминал эти фамилии, но о судимости за хранение браунинга я не знал, хотя кое о чем уже тогда догадывался.
То, что у отца в то время имелся пистолет, обнаружилось благодаря случаю, который запомнился на всю жизнь. Мне было лет семь. Грабежи, убийства, воровство в ту пору происходили довольно часто, особенно в пригородах и окраинных районах Москвы. Да и в самом городе целые районы пользовались дурной репутацией: Марьина роща, район Тишинского рынка и улиц Большая и Малая Грузинская были пострашнее сегодняшних Солнцева и Люберец, хотя о них тогда в газетах не писали и в милицейских хрониках не сообщали... Наоборот, старались скрывать, как отдельные пережитки «проклятого прошлого» строителей коммунизма... Так вот однажды зимней ночью, наша семья была разбужена истошным криком: «Помогите! Грабят!..»
Призыв о помощи доносился из соседнего дома. Кричала соседка, высунувшись из форточки. Отец быстро оделся и направился к двери. Вот тут я и увидел в руке у него небольшой пистолет. Но выйти из дома отцу не удалось. Входная дверь оказалась припертой снаружи толстой слегой. Чтобы оттащить слегу, пришлось мне, как самому тоненькому, вылезать через форточку (в деревянных домах нашей улицы на зиму обычно вставлялись глухие зимние оконные рамы без открывающихся створок, и выбраться через окно можно было, только разбив стекло). Этот соседский дом грабили не один раз: наверное, потому, что в нем жили только женщины и дети.
Нашей семье также пришлось натерпеться страху, когда в другой раз среди ночи нас разбудили удары по крючку, запиравшему на ночь входную дверь. Ударяли ломиком через щель в деревянной обшивке. Крючок из толстого, в палец, стального стержня закрывался и открывался с усилием. Грабителям не удалось открыть его бесшумно. Долго еще этот случай повторялся во сне, и я в страхе просыпался.
А сколько раз нас, подростков, останавливала на улице, встречала после школы местная шпана. Выворачивали карманы, забирали все, что хотели. При малейшем сопротивлении избивали.
Упомянув о судимости отца за хранение браунинга, Комолов хотел показать, что «органам» все известно! Они вездесущи и всемогущи, противостоять им бессмысленно! В созданной таким образом атмосфере психологической безысходности (один из приемов психотронного воздействия) он перешел к подробному изложению моей биографии, составленной усилиями смершев-ских и лефортовских следователей в 1945 и 1947 годах. При этом особое внимание уделял расхождениям с газетной публикацией, игнорируя тот факт, что лефортовское изложение имело целью представить меня «изменником Родины», и поэтому в следственные протоколы умышленно не включалось все то, что противоречило полученной от высокого начальства установке. Пришлось напомнить ему об этом.
— Да, да! — с пониманием отозвался Комолов. — Я знаю, как тогда искажались показания, в каких условиях они подписывались подследственными, и потому не имел в виду воспользоваться ими.
Здесь он явно кривил душой. Я еще раз подчеркнул, что предвзятость следствия была предопределена подписями самого министра Абакумова и главного прокурора Вавилова на постановлении о моем аресте.
О том, какое влияние на ход следствия оказывала виза высокого руководства, говорит бывший военный прокурор Б. А. Викторов: «Постановление-справка на арест А. И. Солженицина была утверждена заместителем наркома Госбезопасности — Кобуловым, а санкция на арест дана главным прокурором Вавиловым. Коль арест санкционировался столь высокопоставленными фигурами, то весь нижестоящий аппарат, вся репрессивная машина до самого последнего «винтика» начинала крутиться до тех пор, пока человек не исчезал за колючей проволокой... Сами фамилии подписавших такую «справку» были приговором. (Книга «Без грифа секретности», 1990.)
— И все же, — не сдавался Комолов, — ряд заявлений, вызвавших гневные отклики и протесты ветеранов, требует опровержений...
— Какие, например?
— Прежде всего ваше утверждение о том, что Сталин собирался сам напасть на Германию, а Гитлер упредил его, хотя весь мир знает, что мы ни на кого не нападаем. Это Гитлер, нарушив договор, вероломно, без предупреждения напал на нас!.. — торжественно, как с трибуны, произнес Саша.
— То, что Гитлер первым нанес нам удар, это бесспорный факт. Но почему он это сделал и кто первым нарушил пакт о дружбе?.. Вы когда-нибудь пытались в этом разобраться самостоятельно? Представьте себе: двое соперников — один замахнулся дубиной, чтобы ударить, а второй опередил его. Кто же из них зачинщик?.. Кстати, о гневных откликах ваших ветеранов... Вот письмо, тоже ветерана войны, действительного участника тех событий. Прочтите, а копию можете взять с собой для товарища Крючкова и ваших разгневанных ветеранов... (текст письма привожу с незначительными сокращениями).
«О том, что мы готовились воевать с Германией, знали многие, в том числе и мы, курсанты 1-го Киевского артучилища, получившие звание лейтенантов 10 июня 1941 года. 13 июня я прибыл в 125-й артполк 81-й стрелковой дивизии, расположенной недалеко от Львова и от границы. Там стояла масса пехоты, танков бронемашин, артиллерии. Вспомнились слова, которые нам говорили командиры еще в училище, о том, что уже тогда вдоль всей западной границы сосредоточены наши войска, которые ждут революционной ситуации в Европе, и в первую очередь в Германии. Все они приведены в боевую готовность и по первому же сигналу двинутся вперед.через границу. При этом нам рассказывали такой анекдот: Гитлер спрашивает у Сталина: — “Зачем вы собрали столько войск на границе?” Сталин отвечает: “Для отдыха...” И в свою очередь задает вопрос: “А зачем вы подвели войска к границе?.. ” “А это для того, — отвечает Гитлер, — чтобы вашим войскам спокойнее отдыхалось”.
Говорить о том, что мы усиленно готовились к войне с Германией и могли даже напасть на нее первыми, было нельзя, и об этом нигде и никогда не писалось, потому что это опровергало бы утверждение, что мы понесли колоссальные потери в живой силе и технике в 1941 году якобы потому, что Германия напала на нас вероломно, внезапно, в то время как мы воевать с ней совсем не собирались и не были к войне готовы. Таким образом, внезапность для нас, если она и имела место, заключалась в том, что Германия нанесла нам удар раньше, чем это успели сделать мы. Нужно наконец сказать всю правду о минувшей войне...
В. В. Иванов, ветеран войны и труда.
397741, Воронежская обл., Бобровский р-н, с. Никольское».
И такая приписка:
«Уважаемый Борис Владимирович!
Ничего не имею против использования вами моего письма против ваших оппонентов, раз это нужно для установления истины о ВОВ.
В моем письме нет ни капли вымысла. Я даже помню фамилию комиссара, который на своих занятиях по основам марксизма-ленинизма сказал нам о том, что наше правительство и командование армией ожидают возникновения революционной ситуации в Европе. Это комиссар Полторак».
Было довольно любопытно наблюдать за реакцией Комолова — этого пришельца из прошлого. Надо отдать должное: годы работы в «органах» и соответствующее воспитание (отец — чекист со стажем) сделали Сашу почти невосприимчивым к инакомыслию (а может быть, просто к независимому, свободному осмыслению)...
Закончив читать, он попросился покурить... на лестничной площадке.
— Можете покурить в туалете, Саша, за одно и «жучка» для подслушивания поставите, — дружелюбно посоветовал я...
Я дал ему прочесть еще несколько писем, касающихся этой же темы, а также наших действительных потерь в войне и фальсификации исторических фактов. Он по-прежнему старался казаться непробиваемым, но было видно, что теперь это стоило ему усилий. Он как-то обмяк, хотел вытереть пот со лба, но вероятно, забыл носовой платок...
Он ушел ни с чем. Пообещал позвонить, оставил свой рабочий телефон, на случай, если я все же соглашусь помочь им...
Свое обещание он выполнил. Звонил чуть ли не каждый день в течение всей недели, даже в воскресенье. Все пытался повлиять на меня. А потом снова пожаловал домой. Было ясно, что на этот раз он прихватил бо-о-льшой «булыжник за пазухой»... Убедившись, что не собираюсь изменить свое решение, он нанес свой главный удар:
— Если не поможете нам, ваша книга не выйдет в свет!..
Он верно рассчитал, нашел самое чувствительное место. А скорее всего, действовал по заранее составленной схеме психотронного воздействия, при котором в более критической ситуации, чем моя, может появиться желание выброситься из окна или переселиться в иной мир другим способом, либо пойти на сделку с собственной совестью и принять их условия. Ни то, ни другое было для меня неприемлемо, даже тогда, когда ценой была свобода, а иногда и жизнь. Все это я постарался достаточно доходчиво ему объяснить. Он опять сник (еще бы, не сумел выполнить задание товарища Крючкова!).
Я перевел разговор на отвлеченную тему. Спросил:
— Это правда, что в вашем ведомстве используют методы психотронного воздействия на оппонентов, отработанные на заключенных в лагерях ГУЛАГа?..
— Не знаю, — протянул он, — вот ЦРУ, да, применяет, а что касается нас, ничего не могу сказать. Чего не знаю, того не знаю... — И не очень уверенно произнес: — Недавно у входа в здание обнаружили труп нашего сотрудника. Причину смерти так и не удалось установить...
— Происки ЦРУ? — сочувственно спросил я.
— Не исключено... — ответил он.
— А вот интересно, — продолжал я играть комедию, — во сколько обходится нам (умышленно сказал нам, а не вам) подслушивание телефонных разговоров? Говорят, вы купили очень умный и очень дорогой иностранный компьютер, который подключают к общей сети, и он сам выбирает и записывает только нужные вам разговоры. Для этого достаточно в программу устройства заложить определенные слова и фразы. Как только произносится нужное словосочетание — автоматически включается запись, и абонент на крючке...
— Контролировать телефонные разговоры всего населения мы не можем. Речь может идти только об ограниченном количестве лиц, — деловито заявил Саша.
Беседа закончилась опять чтением писем-откликов.
Расстались мы едва ли не как закадычные друзья.
Честно говоря, встреча с Комоловым оставила неприятный осадок. Хотя я и старался показать свою независимость, в то же время понимал, что гебистам ничего не стоит под любым предлогом (и даже без него) расправиться со мной. От сознания своей незащищенности, где-то внутри снова закопошились ошметки былого гулаговского страха, замаячили отголоски лефортовских допросов, возникло почти осязаемое ощущение леденящей норильской стужи, заползающей под изношенный бушлат в промерзшем лагерном бараке.
Я начал приглядываться к окружавшим меня людям: пассажирам в метро, случайным попутчикам по дороге домой. Используя прошлый опыт, старался определить: нет ли «хвоста». Если приходилось поздно возвращаться домой, старался менять маршруты. Дома, прежде чем открыть дверь, спрашивал: кто?. Словом, в своей стране жил, как во вражеском тылу, под угрозой гестаповской расправы.
Кто-то под моим окном поставил микроавтобус. Сосед, которому он мешал подъезжать к гаражу, позвонил в милицию. Сказали: «Автобус служебный, когда надо, тогда и уберут».
Было ясно — гебисты не простят мне непокорности и я ждал какой-нибудь пакости.