16. Мария

16. Мария

Беспрепятственно пройдя мимо часовых, я вышел на улицу. Солнце, отраженное белым мрамором лестниц, ослепило меня. Я перешел проезжую часть и сказался на бульваре. Первой моей мыслью было уйти как можно дальше от этого здания. В глубине, справа от него, сквозь деревья просматривались островерхие башни Вотивкирхе, дальше слева, на Кертнерштрассе, самой оживленной торговой улице города, возвышалась величественная ажурная башня собора святого Стефана (Штефансдом). Сейчас мне хотелось уединения, и я пошел в сторону, противоположную Кертнерштрассе, подальше от ее многолюдной толпы, шумных увеселительных заведений и множества магазинов. Несмотря на еще жаркий осенний полдень, меня знобило и все тело била нервная дрожь. Чувствовалась страшная усталость, хотелось присесть. Но я все шел и шел, ничего не замечая вокруг, и только коща отошел на достаточно большое расстояние, остановился и в изнеможении опустился на скамейку. Надо было принимать какое-то решение, но только что пережитое нервное напряжение было настолько опустошающим, что я не мог ни на чем сосредоточиться. Бесцельно прошатался остаток дня, позабыв о еде. Порыв прохладного ветра вывел меня из состояния безразличия. Я заметил, что иду по мосту, приближаясь к месту, где в первый день прибытия в Вену меня чуть было не задержала криминальная полиция. Я взглянул вниз. Воды канала спокойно текли мимо. Сейчас они казались слегка розоватыми, отражая закатное небо. Быстрое течение создавало впечатление, будто движется не вода, а я сам лечу над рекой, и это уже не канал Дуная, а родная Москва-река, с которой связано все мое детство.

Созерцание водной поверхности постепенно снимало напряжение, действовало успокаивающе. Хотелось хотя бы мысленно уйти от действительности, перенестись в далекое прошлое. Вспомнил как в тринадцать лет чуть не утонул, спасая девушку, которая была старше меня года на три.

Тогда я еще не знал приемов спасения. Не ведал и того, что тонущие могут обхватить спасающего мертвой хваткой... Понял это, и почувствовал смертельную опасность, оказавшись в ее удушающих объятиях. На наше счастье глубина оказалась не столь значительной (вероятно, не более двух метров). Коснувшись ногами дна, я изо всех сил оттолкнулся и вместе с ней вынырнул на поверхность. Глотнул воздуха и снова на дно. Так, выпрыгивая на поверхность и погружаясь снова, я вместе с ней добрался до берега. Только окончательно придя в себя, она разжала объятия, и мы разбежались в разные стороны. После этого случая я еще долго побаивался женских объятий, чуть не оказавшихся роковыми.

Теперь, далеко от дома, я все чаще вспоминал родные места и горько становилось на душе от того, что не могу сообщить о себе маме и отцу. Лишь в начале 44-го года мне представилась возможность написать им несколько строчек.

Когда после войны я вернулся домой, мама рассказала, что все время продолжала ждать весточки от меня. Однажды, в один из воскресных дней, она отправилась в церковь помолиться и поставить свечку за сына. В этот раз необъяснимое чувство облегчения и радости овладело ею. Дома в ящике для писем она нашла конверт без обратного адреса. В записке было всего несколько малозначащих строчек без подписи. Материнским сердцем почувствовала, что написаны они мною, и чуть не лишилась чувств от радости.

Воспоминания о доме помогли мне взять себя в руки и вернуться к действительности. В закоулках сознания теплилась надежда, что у службы безопасности сейчас слишком много более неотложных дел, чтобы отвлекаться на проверку шатких подозрений. Кроме того, и это следовало бы отметить особо, большинство австрийцев явно игнорировали нацизм. Даже государственные чиновники не проявляли служебного рвения, а иногда просто саботировали гитлеровский «новый порядок». Так или иначе, но от принятого службой безопасности решения зависела теперь моя участь. Что же делать? Оставаться и ждать? Или, не медля, уехать из Вены, например в Пёльтен, воспользоваться приглашением Гертруды. Но мое исчезновение только подтвердит подозрения. Будет объявлен розыск, и расправы не миновать.

Теперь все зависело от того, сумею ли я узнать о принятом в отношении меня решении, прежде чем последует команда к его исполнению. Напрасно я ломал голову над этой задачей и все больше убеждался, что решить её самостоятельно мне не пол силу, а за помощью обратиться не к кому. Разве что к святой Деве Марии-Спасительнице, чье имя носит одна из центральны» улиц Вены (Марияхильферштрассе)?.. К Марии... машинально повторил я, а в сознании уже мелькнула дерзкая мысль...

Что ж, если другого выхода нет, почему бы не обратиться не к святой деве, а к Марии, тайному агенту службы безопасности той самой Марии, которая робко разыграла сцену «случайного): знакомства со мной на теплоходе. Она ведь не знает о том, что счастливый случай помог мне раскрыть глаза не только на ее роль в этой истории, но и на мою дурацкую сентиментальности и самомнение. — Еще бы! Возомнил, что покорил милую недотрогу с первого взгляда! Идиот!

Правда, в последнее время ее радость при встречах со мной и даже заметное проявление нежности, своей неподдельностью вызывали во мне противоречивые чувства, а сейчас, в этой безвыходной для меня ситуации, навели на мысль попробовать привлечь ее на свою сторону. Это была опасная затея, почти без шанса на успех. Но другой возможности не было.

В художественной литературе или кино наш разведчик в подобной ситуации оперирует сведениями, компрометирующим» противника, и тот под страхом разоблачения вынужден подчиниться нашему разведчику! Таким образом убивается сразу два зайца: наш разведчик остается хозяином положения и заставляет работать на себя противника. Но так бывает в кино, а здесь была жесткая действительность, и чаще всего случалось не так, как бы хотелось бы.

У меня не было компрометирующих данных против Марии если не считать некоторой благосклонности ко мне, скорее искренней, чем притворной. К тому же подобные «шпионские штучки» как-то не очень соответствовали моим жизненным принципам, тем более по отношению к женщине. В этом смысле Я НС мог бы быть образцовым шпионом.

Медлить было нельзя. Нужно все решить завтра вечером, если, конечно, до завтра удастся остаться на свободе.

С наступлением темноты я отправился на остановку штадбана[11] и уже через несколько минут был в своем восемнадцато!) районе, а дальше прошел пешком на Вальрисштрассе. У домг свернул на невысокий холм, откуда хорошо просматривалась окрестность. Я не заметил ничего подозрительного и вошел в дої) со стороны сада, куда выходила моя дверь. Бесшумно открыл ее ключом и потихоньку вошел в комнату. Запер дверь, освободил задвижку окна, оставил слегка приоткрытой одну створку. Не раздеваясь, прилег на тахту и стал обдумывать предстоящий раунд и возможные последствия.

Если придется покинуть Вену, то еще меньше останется шансов установить хоть какую-нибудь связь с движением Сопротивления и с нашим разведцентром. Оборвалась бы невидимая ниточка, ведущая к венским подпольщикам. А они все еще воздерживались от контакта со мной. Правда, я уже не первый раз замечал дружелюбный взгляд механика гаража, с которым мы в последнее время часто встречались в студенческой столовой. Знакомство еще не состоялось, но оно вот-вот должно произойти. А пока мы приглядывались друг к другу. И вот теперь все могло рухнуть.

В эту ночь я часто просыпался, прислушивался к шорохам, готовый в любой момент выпрыгнуть в окно. Утром позвонил Марии и договорился о встрече вечером. Чтобы на поддаваться тревожным мыслям, решил не пропускать в институте консультативные лекции для заочников.

Первой была лекция по начертательной геометрии. Этот предмет вел профессор Корн, самый молодой из преподавателей и, пожалуй, самый популярный у студентов. На его лекциях всегда было много слушателей. Мне нравился и этот предмет, и манера преподавания. Корн был отличным графиком. Изображаемые им на доске цветными мелками эпюры и проекции были безукоризненно четкими и понятными. К студентам он обращался не иначе как «герр коллега» и никогда не показывал своего превосходства, даже над первокурсниками. После начертательной геометрии была лекция по высшей математике. Ее читал пожилой, болезненного вида профессор. Материал излагал монотонным голосом, и слушать его было утомительно, а сегодня — особенно. С трудом досидел я до конца лекции, наскоро перекусил в буфете и отправился в мастерскую. Эту неделю я раскрашивал кувшины для воды. Орнамент в виде стилизованных цветов наносился специальной эмалью тонкой кистью, без трафарета. Работа требовала большого внимания и аккуратности. Но сегодня дело не клеилось. Орнамент получался неровным, и линии не имели четкости. Хозяйка мастерской, благосклонно расположенная ко мне, решила, что я нездоров. Насовала мне в карманы порошков, таблеток и отпустила домой. По дороге я внимательно наблюдал, нет ли за мной «хвоста», используя уже испытанный зеркальный эффект отражения солнцезащитных очков.

Дома быстро переоделся, уложил в чемодан самое необходимое и отправился на свидание с Марией. Мы встретились в парке у памятника Иоганну Штраусу.

Погода начала хмуриться. Солнце скрылось за тучи и стало довольно прохладно. Мария, поеживаясь от холода в легком платье, предложила пойти к ней домой. Она жила в небольшом коттедже. Мать и сестра еще не возвратились из Бадена, куда уезжали на лето. Мы были одни. Я помог разжечь камин в гостиной, и мы устроились поближе к огню в удобных шезлонгах. Она придвинула небольшой столик с вином и закусками. Сама налила мне и себе по полной рюмке крепкого брандвайна и со словами «Zum wohl!»[12] быстро осушила рюмку и выжидающе посмотрела на меня. Я последовал ее примеру.

Уютная интимная обстановка и вино настроили ее на лирический лад. Щеки ее раскраснелись. Она откинулась на спинку шезлонга, слегка прикрыв глаза длинными ресницами. В этот миг она была особенно привлекательна.

— Ты не хочешь поцеловать меня? — спросила она.

Я встал и подошел к ней сзади. Губы ее приоткрылись в ожидании поцелуя. Я наклонился к ней и, удерживая сильное желание прикоснуться к ее губам, произнес:

— Лучше расскажи, какое задание ты получила относительно меня?

Она вздрогнула, в глазах ее был испуг.

— Какое задание? О чем ты?..

— Довольно притворяться, мне известно, кто ты!

Она хотела что-то возразить, но поняла, что это бесполезно. Губы ее задрожали, она закрыла лицо руками и разрыдалась... Я терпеливо ждал. Через некоторое время она совладала с собой. Слегка привела себя в порядок.

— Да, я выполняла задание. Но сегодня сама хотела сказать тебе об этом. Мне надоело это притворство. Ты можешь мне не верить... Но я люблю тебя так, как не любила еще никого. Если хочешь, можешь в этом убедиться. Я готова все сделать для тебя. Прости, не презирай меня.

Она снова заплакала... Я не испытывал неприязни к ней. Не было и особых оснований сомневаться в ее искренности. Не так уж часто мне объяснялись в любви с такой пылкостью. И ведь я не был к ней вовсе равнодушен, но до конца доверять теперь уже не мог. Когда она успокоилась, я рассказал ей о допросе в парламенте. Сказал о том, что мне необходимо узнать, что же в конце концов со мной собираются сделать.

Мария пообещала, что постарается все узнать и сразу же известит меня, как только ей станет хоть что-либо известно.