48. Письма-отклики
48. Письма-отклики
Значительная часть пшем, поступивших в мой адрес, была от тех, чьи родственники и близкие бесследно исчезли под Харьковом в 1942 году.
В каждом письме боль утраты и горечь безрезультатных, безответных запросов. Вот строчки из письма москвички Галины Николаевны Благушиной:
«Я с большой болью слушала Ваше повествование о трагедии под Харьковом. Там сложил голову мой родной брат Исаков Евгений Николаевич. Последнее письмо датировано 15 мая 1942 г. После этого все прекратилось. На наши запросы ответы не получали. Позже нам сообщили, что 54-я армия была разбита. Посылали запросы во все инстанции, но конкретного ответа не было...»
А вот письмо из Петрозаводска:
«Мой отец Черноситов Иван Михайлович в 1942 г. прислал с фронта последнее письмо. “Очень устал, хочется лечь на дно окопа и уснуть вечным сном...” В углу приписка: “Черный лес, Харьков”. Мама ходила несколько раз в военкомат, ей дали справку, что отец пропал без вести на фронте. Уже война кончилась, нас разыскали две женщины. Они рассказали, что из эшелона с нашими военнопленными крикнули: предайте Тане Черноситовой, что ее муж Иван — жив! Снова мама начала ходить в военкомат, пока комиссар не сказал откровенно: “Что ты все ходишь? Ты знаешь, что таких пленных десять миллионов в лагерях по всей Сибири, без права переписки...” Мама пришла потрясенная и больше в военкомат не ходила. У меня почти нет надежды найти хоть какие вести об отце...» .
Каштанова П. И. из г. Сокола Вологодской обл. спрашивает, куда обратиться за ответом о судьбе брата — Афоничева Николая Ивановича, пропавшего без вести под Харьковом в 1942 году. Она пишет: «...много раз писала по всем адресам, какие сумела достать, но успеха нет. Годы уходят, а следов найти не можем».
Подобных писем из разных городов страны пришло очень много. Ведь действительное, до сих пор скрываемое число погибших в харьковской «мясорубке» превышает в несколько раз официальную цифру.
Наши общие потери в этой операции, включая пленных, пропавших без вести, убитых и раненых, с учетом моей корректировки, составили, как уже упоминалось, почти миллион человек[33].
Мои многолетние поиски оставшихся в живых после этой трагедии были безрезультатны. Только в 1991 году, после выступления по Российскому радио, отозвались трое случайно уцелевших. В том числе наводчик орудия, инвалид войны Лученко Василий Ефимович из города Сочи. Его письмо о тех событиях, о жестокой правде войны провожу почти полностью:
«Пришлось припомнить о том страшном, которое нам, горемыкам, пришлось пережить и перестрадать. В мае 1942 года в составе 399-ю гаубичного артполка я был направлен на фронт. Наш эшелон прибыл на станцию Изюм. От командиров было известно, что наши войска прорвали фронт немцев и нам предстоит вклиниться в прорыв с последующим окружением группировки немецких войск, уничтожением их и взятием города Харькова. Несколько дней мы понемногу наступали, а затем начали обороняться — немец начал бить наших. Появился слух, что мы окружены. Через несколько дней непрерывных боев часть батарейцев вышла из строя, часть в ночное время сдались в плен. Осталось нас на 3 орудия и 3 тягача человек 10—12, не больше. Политрук наш сбежал, но через два дня возвратился, грязный и страшно голодный, без знаков, то есть без кубарей, и петлиц, видимо, хотел сдаться в плен, но побоялся. Вскоре поступила откуда-то команда собраться всем с техникой в определенном месте. Собралось много войск: пехота, артиллерия, кавалеристы. Вскоре присоединились танки. Ночью тронулись в путь. Впереди танки. Какое-то время мы двигались без выстрелов, не встречая сопротивления. Но, когда вышли на возвышенную часть дороги, вдруг спереди немцы открыли огонь по танкам, несколько из них было подбито. После этого огонь был перенесен по всей дороге. Началась паника. Бросив все, оставшиеся в живых бросились, кто куда. Так мы драпали всю оставшуюся ночь. Наутро стали собираться в одно место. Нас оказалось около 600 человек.
В большинстве люди были без оружия. Над нами объявился командир — полковник (4 «шпалы» в петлицах). Под его командованием мы двинулись на прорыв. Нас стали окружать немцы. От них показались трое с белыми флажками. Парламентеры потребовали, чтобы мы сдались, иначе, мол, всем нам капут, но полковник, посоветовавшись с нами, ответил категорическим отказом. Когда парламентеры стали уходить, полковник крикнул: «Кто желает стрельнуть в них из моего парабеллума?» Никто не откликнулся. Тогда к полковнику подошла девушка-фельдшер и сказала «Я хочу выстрелить!» Из его оружия она выстрелила сначала і одного — в спину, а затем нацелилась в другого. Они оба обернулись и двинулись к нам, что-то крича. Девица несколькими выстрелами убила и остальных. Я был потрясен всем виденным, та* как видел такое впервые в жизни. Да и не только я. После такой расправы над парламентерами нас окружили плотным кольцом и загнали в глубь небольшого леска. По громкоговорителю стали предлагать нам сдаться. Мы не выходили. Тогда немец из минометов стал обстреливать наши окраины. Иногда мины попадали в наших. Полковник собрал нас в лощинке, построил, сказал ободряющие слова и приказал всем любыми способами под покровом ночи выходить из леса к своим. Вместе с лейтенантом мы трижды пытались выползти из леса и удрать, но безуспешно. На четвертый раз перед рассветом нам все же удалось покинуть незамеченными лес и пробраться к реке Северный Донец. Миновали две линии обороны, а на третьей нам пришлось туго. В результате я был ранен в голову и грудь осколками гранаты, а затем, когда удирал к реке, две пули нагнали — угодили в ногу, хватило сил добраться до воды, снять сапоги и достичь вплавь берега. Старшина хозпод-разделения, подобравший меня, рассказывал потом, что он ехал на бричке с продуктами и на берегу в воде увидел меня, лежащего без движения, окровавленного, положил на повозку. Подъехав к медпункту он просил взять раненого, но медсестра отказалась, сказала, что он, мол, не нашей части. Тогда старшина пригрозил и сказал, что этот солдат наш, советский, выбрался из окружения. Короче, меня взяли, оказали помощь и отправили в госпиталь.
Что касается численности наших войск, потерь и пленных — сказать точно не могу. Техника вся осталась у немца. Полковник-танкист говорил, что от армии, когда нас немцы загнали в лес, и оттуда мы пытались выйти, осталось около 600 человек. Номер нашей несчастной армии я сказать точно затрудняюсь, но помню, что там были 6-я, 9-я и 37-я армии... Между прочим, я никогда не встречал фронтовиков, имевший «счастье» быть в 1942-м на Изюм-Барвенковском направлении... Прошу извинить меня, если отразил мало фактов.
С искренним уважением В. Е. Лученко».
Такое рассказать мог только человек действительно все это переживший. Такое обычно не публикуют. Предпочитают подкрашенные героические сюжеты. В повествованиях, художественных кинолентах, по радио и телевидению, чтобы разжечь еще большую ненависть к немцам, красочно изображали эпизоды расправы над нашими парламентерами...
Как же низко нужно пасть, чтобы убивать безоружных парламентеров, идущих с белым флагом, пытаясь остановить кровопролитие. Еще омерзительнее, когда офицер, полковник, предлагает: «Кто хочет?»...
Мы охотно верим любым гнусностям, совершаемым не нами, а когда это делаем мы?.. Да еще женщина!.. Сестра милосердия!!! И разве не под стать этой «милосердной убийце», такая же «сестра милосердия», не пожелавшая оказать помощь истекающему кровью бойцу?.. (Он, видите ли, не из их части!)...
Огромная армия политработников агитаторов и пропагандистов, печать, кино, радио, телевидение изо дня в день вдалбливали в наши головы, что мы являемся носителями самых передовых марксистско-ленинских, сталинских идей. Что именно мы призваны вразу-мить весь остальной «несмышленый» мир и направить всех по единственно правильному пути всепобеждающего коммунизма!
Мы стали считать себя умнее и лучше других. Мы бездумно верили в пропагандистскую ложь, льстившую нашему самолюбию, и в ответ прославляли партию и ее «гениальных» руководителей. Мы врали самим себе так истово, что разучились отличать правду от лжи. Может быть, в этом основная наша беда, и мы не выберемся из тупика, пока трезво не оценим самих себя? Пока не поймем, что мы, бывшие советские, далеко не самые лучшие и не самые гуманные. Нам нужно приложить большие усилия, чтобы быть не хуже других. Именно быть, а не голословно заявлять об этом с малых и больших трибун. Этим заявлениям, как ни горько это признать, уже давно не верят...
Надо, чтобы среди нас было больше таких честных, глубоко порядочных, искренних людей, как автор письма, ветеран войны Василий Ефимович Лученко, своей кровью доказавший преданность Родине, человек для которого истина дороже всего.
Среди моих оппонентов были и откровенные или чуть-чуть замаскированные советские фашисты, стегка (и не слегка) оголтелые националисты и национал-патриоты, а также патентованные антисемиты. Один такой доморощенный национал-патриот из города Усмани (фамилию этого питекантропа даже называть не хочется), так комментирует очерк обо мне в «Комсомольской правде»:
«Эти нерусские фамилии меня насторожили. Уж не евреи ли? Паучьи сети сионизма тянутся сейчас по всему миру, и объектом этой сети стоят две страны: Америка и Россия! Кто из них № 1 я не знаю, потому что не бывал в их секретных сейфах, а там все...»
Среди борцов за чистоту расы объявился и экземпляр с ученой степенью, и не из какой-то Тмутаракани, а из самого Санкт-Петербурга. С. П. Шершавый (фамилия подлинная) — кандидат исторических наук. В письме в редакцию прямо заявляет: «Витман и Россия — парадокс со смещением...» Уместно напомнить кандидату наук, что среди достойных и даже великих сынов и дочерей России были Шмидты, Ферсманы, Левитаны, Рубинштейны, Фонвизины, Герцены, Беренги, Крузенштерны, Менделеевы и многие тысячи других, прославивших Россию, не исключая и российских императриц... Вот только Шершавых среди них я что-то пока не обнаружил... Не мешало бы кандидату наук заглянуть в школьные учебники: императрица Екатерина Вторая, немка по национальности, вошла в историю как Екатерина Великая. Ее царствование ознаменовалось всеобщим признанием могущества России, расцветом ее культуры и искусства. При ней выдвинулся ряд выдающихся политических и военных деятелей: А. В. Суворов, Ф. Ф. Ушаков, П. А. Румянцев, Г. А. Потемкин и другие. Одержано много блестящих военных побед. Об этом не мешало бы помнить сегодняшним национал-патриотам!
Я убежден, что национальность, так же как и вероисповедание, исключительно личное дело каждого. Любое государственное вмешательство в эту сферу является, на мой взгляд, величайшей бестактностью.
Подобная практика неизбежно приводит сначала к национальной или религиозной обособленности, а потом и к распрям, конфликтам и даже войнам. От национал-патриотизма до нацизма — один шаг.
Ничуть не лучше и идеологизированный партийно-классовый интернационализм, являющийся лишь временно усыпляющим наркозом, не способным остановить реакцию внутреннего распадг многонационального государства. Не секрет, что великий русский писатель Лев Толстой считал национал-патриотизм первопричиной многих наиболее кровопролитных войн...
Позволю себе заметить, что в национальном вопросе позиции кандидата наук С. П. Шершавого и писателя Л. Н. Толстого явно не совпадают.
Интеллектуальный уровень ряда оппонентов хорошо виден на примере Николая Ивановича Пронина из города Бронницы. Он пишет:
«Ваша публикация в «Комсомолке» — не что иное, как лагерная туфта, то есть наглая и беззастенчивая ложь, а ваш герой Борис Витман — опытный мошенник и незаурядный бабник... И все его подвиги чистая липа... Каким образом рядовой боец, начавший службу во Львове, оказывается в Бессарабии?.. Переброска частей из округа в округ (во избежание расходов) не практиковалась... Почему же вы даете право на выводы и обобщения рядовому?» И далее на четырнадцати страницах все в таких же маловразумительных умозаключениях. Но больше всего негодует Н. И. Пронин из-за того/ что приговор мне вынесла «тройка» в составе Абакумова, Алферова и Меркулова. Это, уверен Николай Иванович, «самое большое вранье». «Надо же, — возмущается он, — всего-навсего командир взвода, максимум в звании ст. лейтенанта, был осужден ни больше ни меньше двумя министрами и Генеральным прокурором Красной Армии. Не всякий такой чести удостаивался».
Что поделаешь, сам удивляюсь. Кстати, и постановление о моем аресте утверждено «самим» министром Абакумовым, а санкционирован арест заместителем Генерального прокурора СССР (вскоре был повышен в должности и стал генеральным) — генералом Вавиловым. Внизу подписи «согласных», среди них — тоже небезызвестный — генерал Власик. Фрагмент подлинного документа из Центрального архива КГБ СССР представлен ниже.
Свое послание в редакцию газеты Н. И. Пронин заканчивает советом: «Если вам опять случится совершать презентацию какого-нибудь невинно пострадавшего с необычной судьбой, обратитесь в МВД СССР, и вам там дадут абсолютно точную справку, когда, кем и за что был осужден имярек такой-то».
Весь мир знает, что обращения в МВД и КГБ о судьбе Рауля Валенберга или о пропавших польских офицерах до сих пор остаются без ответа, не говоря уже о судьбе миллионов собственных узников, исчезнувших «без права переписки» в застенках этих ведомств. Разглагольствования вышеупомянутого «товарища» являются самым бессовестным кощунством.
Об «абсолютной точности» (как считает Н. И. Пронин) справок и документов, изготавливаемых умельцами из МВД СССР, можно судить по тому, как «документировано» была оформлена моя незаконная ссылка. Как уже упоминалось, в 1946 году меня вместо демобилизации из армии отправили на Урал в поселок Половинку Пермской (тогда Молотовской) области. В этом шахтерском поселке (вскоре переименованном в город) всем прибывшим вместе со мной зачитали приказ об увольнении из армии и закрепили за угольной шахтой. Менять место работы без согласия начальства никто не имел права — еще действовал правительственный указ военного времени, согласно которому самовольный уход с предприятия угольной промышленности считался дезертирством. Закрепление за шахтой было равнозначно ссылке или спецпоселению.
Действие указа перестало на меня распространяться после назначения на должность архитектора при горисполкоме. Таким образом, вроде бы не исключалась возможность уволиться по собственному желанию и вернуться в Москву. Но такой вариант не устраивал «органы». Был составлен «документ», дающий основание мой отъезд из Половинки считать побегом.
Вот копия этого «документа», состоящего из заведомо ложных, ничем не подтвержденных и в дальнейшем опровергнутых утверждений:
«УТВЕРЖДАЮ» «СОГЛАСОВАНО»
Начальник УМБД Молот, обл. Прокурор Молот, обл.
Ген.-майор (подпись) Захаров (подпись отсутствует)
21.IX.1947 г.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
1947 г. февраля 19 г. Молотов
Я, оперуполномоченный ОСП Смирнов, рассмотрев учетное дело, поступившее из ПФД № 0302 на Витмана Бориса Владимировича, нашел:
Витман Б. В. находился с 1942 г. по 1945 г. в немецком плену, состоял переводчиком в штабе пехотного батальона пехотной дивизий немецкой армии, а также переводчиком в немецкой жандармерии.
На основании изложенного и руководствуясь Постановлением ГКО № 9871 от 18-08.45 г. и директивой МВД СССР № 97 от 20.04.46 г.
ПОСТАНОВИЛ:
Витмана Б. В. перевести на положение спецпереселенца сроком на 6 лет.
«Согласен» Нач. горотд. МВД
Зам. нач. ОСП УМВД Молот, обл.
Л. д. 420, том II. , (обе подписи неразборчивы)
Интересно получается: привезли как военнослужащего, демобилизовали; спустя год спохватились, сделали «слецпереселенцем», даже не поставив в известность!..
В «документе» явная неувязка дат. Если он был составлен в феврале, то почему его согласование с прокурором длилось более полугода (21.09.47), да так и осталось не согласованным, а значит, и не действительным?
Видимо, московскому начальству этот «документ» не понравился, и был состряпан новый:
Сов. секретно
НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛА СПЕЦПОСЕЛЕНИЙ МВД СССР полковнику тов. МАЛЬЦЕВУ гор. МОСКВА
На Ваш № 38/869 от 29.1.47 года
Спецпереселенец «власовец» Витман Б. В. в различные инстанции неоднократно обращался с заявлениями об освобождении из спецпоселения. В просьбе ему отказано. Из проверочно-фильтрационного дела, принятого нами из ФЛ № 0302 видно, что находясь в действующей Советской Армии он сдался в плен к немцам и далее служил в немецкой армии переводчиком.
Кроме того, будучи на учебе в Высшей архитектурной школе г. Вены, был завербован гестапо, что подтверждено личными показаниями Витмана. На основании изложенного и в соответствии директивы МВД № 97 от 20 апреля 1946 г. Витман в спецпоселение зачислен обоснованно. О чем ему уже дважды нами объявлено.
(Из л. д. 428, том II)
Начальник ОСП УМВД Молот, обл.
полковник (Макаров)
Начальник 1 отделения
капитан ( Козырев )
Снова ложь. Никаких официальных «объявлений» не было, об уведомлении я нигде не расписывался. Оба документа составлены задним числом, после моего отъезда из Половинки. Более того, для оправдания этих фальсификаций и беззакония Поло-винковским ГО МВД было оформлено (так же задним числом) «Личное дело» спецпереселенца «власовца», когда я еще являлся военнослужащим Красной Армии!
Непонятно, почему они вдруг стали именовать меня «власовцем»? Как известно, армия генерала Власова ни в Эссене, ни в Вене не дислоцировалась, и я не имел к ней никакого отношения.
Если верить тому, что приписывалось мне в этих «документах», то почему при наличии такого «букета» преступлений перед родиной (сдался в плен, служил переводчиком в немецкой армии и в жандармерии, сотрудничал с гестапо...) я не был приговорен к высшей мере наказания, или, на худой конец, к 25 годам каторжных работ? Имеется и такая «архивная справка»:
МВД РСФСР
УПРАВЛЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
Исполнительного комитета Пермского областного Совета народных депутатов
Информационный центр
614600, Пермь, ГСП 597 Комсомольский проспект, 74 от 17 июля 1992 г.
№ 10/3-В-151 на №.....................
Гр-ну Витману Борису Владимировичу
121355, г. Москва, ул. Ивана Франко, 22-1-1
Архивная справка
Дана в том, что гр-н(ка) Витман Борис Владимирович, 1920 года рождения, находился на учете спецпоселения в Углеуральском районе Молотовской (Пермской) области с 23 марта месяца 1946 г. по 6 октября 1947 г. Бежал.
Основание: Учетная карточка с/п.
Начальник отдела УВД А. П. Герасимов
Анализируя эти документы, невозможно назвать дату начала моего «спецпоселения». По одному — «переведен в спецпереселенцы 19 февраля 1947 года»; по другому — «находился на учете спецпоселения с 23 марта 1946 года, то есть с момента прибытия в Половинку, а по «Личному делу», заведенному По-ловинковским ГОМВД, — аж с 20 сентября 1945 года, когда меня в Половинке еще и в помине не было!
Можно ли после всего этого вообще говорить о доверии к МВД СССР и к его официальным документам?