41. Горных дел мастер

41. Горных дел мастер

По завершении программы курсов, нас повезли под конвоем на экзамены в шахтоуправление. Комиссия очень придирчиво проверяла степень нашей подготовленности. Всем, кто выдержал экзамен, присвоили звание «горный мастер» и выдали удостоверения с печатью и оценками. В моем удостоверении, которое удалось сохранить, по всем предметам — «пятерки». Меня назначили мастером проходческого участка. На работу и с работы водили под конвоем. В шахте мы облачались во влажную, не просохшую от пота и сырости, черную от угольной пыли спецовку, брали аккумуляторы с фонариком, прикрепленным к каске, и шли в забой. В отличие от донецких шахт, на которых мне довелось работать, здесь не было вертикальных стволов, через которые шахтеры попадают в забой, а оттуда, «на-гора», по ним поднимают добытый уголь. Здесь — дыра в горе. Это вход в шахту, а далее тоннель, ведущий в забои. Уголь в этой шахте добывали буровзрывным способом, — «отпалкой». Здесь вместо отбойных молотков или врубовых машин применялись длинные двухметровые сверла. С их помощью в угольном пласте бурились шпуры — глубокие гнезда, в шпуры закладывалась взрывчатка — патроны аммонита, с запалами, соединенными электропроводами со взрывной машинкой. Подрывник поворачивал рукоятку, раздавался взрыв. Подрывниками в шахте работали только вольнонаемные, зекам не доверяли. Вырванный взрывом уголь грузили в вагонетки и электровозом доставляли на-гора.

Наш проходческий участок занимался пробивкой вентиляционных и откаточных штреков, обеспечивающих работу добычных участков. Условия здесь были намного тяжелее и вреднее для здоровья, чем на добычных участках. Для вольнонаемных заработки здесь были значительно выше и дополнялись «спецжира-ми» (молоко, масло) за вредность. Для нас, заключенных, никаких привилегий не было, и многие из тех, кто попал на проходку, вскоре заболевали силикозом или раком легких, в дополнение к туберкулезу и цинге, постоянным спутникам многих заключенных Заполярья.

Работа велась буровзрывным способом, только шпуры бурились не в сравнительно мягком угольном пласте, а в очень крепкой базальтовой или гранитной породе.

Вместо сверл применялись пневматические бурильные молотки ударно-вращательного действия, с победитовыми наплавками на концах бурильных штанг. Бурение шпуров шло крайне медленно и сопровождалось сильным грохотом и тряской. Густая пыль забивала глаза, разъедала легкие, вызывала мучительный кашель.

Выработку крепили деревянными «рамами» из двух стоек по бокам и перекладиной сверху. Рамы отстояли друг от друга не более чем на метр, в зависимости от способности кровли к обрушению. Крепежный лес в забои доставляли в открытых вагонетках без бортов. Назывались они «козами». Для новичков шахтерская терминология нередко являлась причиной курьезов. Например, новичку говорили:

— Иди пригони в забой «козу»!

Новичок думал, что над ним издеваются и огрызался:

— Может, вам еще дойную корову пригнать?..

Был случай, когда получивший такое задание, долго не возвращался. Его нашли на поверхности, в шахтном дворе, там он искал козу, настоящую.

Работа в забоях велась в три смены. В первой, короткой, работали вольнонаемные, во второй и в третьей — зеки. Наша смена была средняя. На развод я выходил с первой партией, сразу после обеда, за час до начала смены, и должен был до прихода бригады принять забой от предыдущей смены, замерить проходку, проверить надежность кровли и креплений, исправность вентиляции, оборудования и механизмов. После этого бригада приступала к работе, которая заканчивалась в полночь. На сдачу забоя очередной смене, выход на-гора, мытье в душе, переодевание уходило не менее двух часов. В лагерь попадал часам к двум ночи. Давно остывший ужин — баланда из плохо очищенного овса и кусок соленой залежалой трески. Сил хватало лишь на то, чтобы добраться до нар. От повышенной разреженности воздуха в этих широтах и недостатка кислорода усталость здесь наступала значительно быстрее, чем в средней полосе.

Люди со слабым сердцем не выдерживали. При том скудном питании, которое получали заключенные, даже десятичасовой сон не восстанавливал сил. Проспишь до обеда и все равно не выспался — чувствуешь размазанную усталость. Съедаешь холодный завтрак — ту же баланду из овса, а заодно и обед — то же самое. Из столовой сразу на развод. И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Только шахта и нары.

Вольнонаемные — начальник участка и мастер первой смены, приехавшие в Заполярье за «длинным рублем», о чем сами говорили, были грубы, к зекам относились высокомерно и во всем ущемляли нас. Приписывали себе наши метры проходки, сваливали на нас поломки оборудования, оставляли после себя неубранную породу. Мастер зачастую приходил на работу нетрезвым или вообще не приходил. Начальник участка, конечно же, всегда поддерживал его сторону. Трудно было отстаивать справедливость в нашем бесправном положении.

Начались бесконечные придирки. Работа в шахте стала пыткой. Украденные у нас метры проходки приводили к невыполнению нормы. Это в свою очередь отражалось на питании. Бригаде уменьшали и без того недостаточную хлебную пайку. А самое главное — срезали зачет рабочих дней. Все это вызывало недовольство бригады. А я бессилен был что-либо изменить. Каждый день приносил какую-нибудь неприятность. А тут еще прислали новую машину для погрузки породы. Громоздкая, тяжелая и неустойчивая, она могла передвигаться только по рельсам и во время работы часто сходила с рельс, заваливалась на бок. Много времени и сил уходило на то, чтобы поставить ее снова на рельсы, отремонтировать путь. На эту работу, которая никак не учитывалась, приходилось отрывать всю бригаду. Трудно было придумать что-нибудь несуразнее этой машины. В конце концов мы отказались от этого мастодонта и грузили породу вручную. На других участках тоже отказались от этих горе-машин. Их пришлось убрать из забоев, и они еще долго ржавели на шахтном дворе. Обычно, отпустив бригаду, я оставался в забое, чтобы передать смену. Иногда вместе со мной оставался бригадир... Так было и в этот раз. Осматривая забой, я увидел, что один заряд не взорвался и над головой нависла огромная глыба породы. Оставлять ее было опасно.

Длинной стальной «пикой» попытался обрушить ее. Не удалось это и бригадиру Степану Соцкову. Мы решили предупредить сменщиков, а сами занялись замером проходки. И в этот момент глыба рухнула...

По какой-то невероятной случайности мы уцелели. Соцков стоял бледный, с трясущимися руками. А я, привыкший к таким «шуточкам» судьбы, не знал, считать, что мне снова повезло, или, наоборот. По крайней мере сразу бы все кончилось.

Мы оказались замурованными. Пришлось выбираться через завал самим. Смена так и не появилась. Позднее выяснилось, что всю бригаду бросили на другой участок.

Уже в душевой я услышал разговор: «Во второй смене-то двоих насмерть задавило, мастера и бригадира...»

Сколько раз меня считали погибшим, а я все еще живу. Но долго ли так может продолжаться?..

Лагерная санчасть освобождала от работы только в случае тяжелых увечий или серьезных заболеваний. Обычно в шахту гнали всех, но не все были в состоянии выполнять свою работу. Приходилось подменять друг друга, выполнять свою и чужую работу.

Мне чаще всего доводилось браться за бурильный молоток. Эту адскую тряску в кромешной пыли человеческий организм долго не выдерживал. Нелегкой была и работа крепильщиков. Тяжелые бревна таскали на себе и пилили вручную. Я работал вместе с бригадой, и не было ни одной шахтерской специальности, которой бы не пришлось мне выполнять. Но при этом на мне еще лежала ответственность за людей, за выработку, за механизмы, оборудование, инструмент. За все это спрашивали с меня. На смену я приходил раньше бригады, а уходил позже. Нередко, когда с перепоя не выходил на работу вольнонаемный взрывник, я подменял и его, чтобы бригада не осталась без пайки хлеба. Хоть это категорически воспрещалось, он дал мне второй ключ от шкафа, где хранились взрывная машинка, запалы, взрывчатка.

Я чувствовал, что начинаю сдавать. По ночам не давал спать жестокий кашель. Несколько раз просил начальника участка освободить меня от обязанности мастера и перевести в бригаду, но он не соглашался. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не заболел аккумуляторщик. Прекратилась зарядка аккумуляторов для шахтных электровозов и шахтерских лампочек. Шахта оказалась под угрозой остановки. Подходящей кандидатуры среди вольнонаемных в тот момент не оказалось. Я предложил свои услуги. Мне эта работа была знакома еще с армии. В моем саперном взводе имелась походная зарядная электростанция со всем аккумуляторным хозяйством для полковых радиостанций. Работа аккумуляторщика, хотя и несложная, требовала специальных навыков, абсолютной трезвости и аккуратности. Зарядный цех был оснащен импортным оборудованием с мощными ртутными преобразователями тока. В условиях шахты малейшая небрежность могла привести к серьезным неприятностям. Руководство шахты было вынуждено временно поставить меня на эту работу. Но радость в связи с уходом из мастеров была недолгой. Ядовитые пары от электролита еще больше разъедали легкие. Снова, уже в который раз, у меня начался приступ цинги. Соленая мороженая треска, выдаваемая к овсяной баланде в обед и ужин, разъедала кровоточащие, распухшие десны. Основным противоцинготным средством в лагере был настой из хвои, но зеленовато-мутное, неприятное на вкус пойло в бочках из-под трески мало помогало от цинги. Зато из-за пользования общим ковшом заключенные заражали друг друга туберкулезом, распространенным в лагерях.

Не буду спорить с теми, кто полюбил этот суровый край. Но такое может быть только в условиях добровольности и свободы. Нам, полуголодным, плохо одетым зекам, морозы и сбивающий с ног ветер казались еще более свирепыми, а мрак полярной ночи — бесконечным. Я возненавидел зиму и решил, что если мне еще суждено быть свободным, то поселюсь там, где не бывает зимы.

Часто мне снилось, что я совершаю побег. Сначала во сне все, как правило, шло хорошо: я благополучно уходил от преследователей и добирался до теплого края с долинами, залитыми солнцем и покрытыми виноградниками и фруктовыми деревьями. Но отведать фруктов так и не удавалось. Меня арестовывали и снова отправляли на север, за колючую проволоку, где кругом только снег и лед. Я просыпался от ощущения холода. Тонкое истертое одеяло плохо удерживало тепло, когда сползал накинутый сверху бушлат. А если дневальный вовремя не подбросил угля в печь, в барак, съедая остатки тепла, вползала лютая стужа. Побеги из неволи продолжали преследовать меня во сне на протяжении многих лет. ,

Помимо двух угольных шахт наш лагерь еще обслуживал карьер. Земляные работы хотя и велись в котловане, но все же это было на поверхности, а не под землей. Я попросил знакомого бригадира этого участка переговорить со своим начальником о моем переходе на их участок. Начальник согласился при условии, что не будет возражения со стороны руководства шахты.

Недавний случай в аккумуляторном цехе давал мне надежду на положительное решение. А произошло вот что: в системе охлаждения преобразователя тока у пропеллерного вентилятора, охлаждающего ртутные лампы, надломилась лопасть. Я успел отключить вентилятор и, рискуя потерять руку, удержал лопасть в сантиметре от раскаленной ртутной лампы, предотвратив неминуемый взрыв. Начальник шахты объявил мне благодарность. Теперь, когда он однажды зашел в аккумуляторный цех, я обратился к нему с просьбой отпустить меня. К этому времени вольнонаемный аккумуляторщик выздоровел. Но начальник не дал согласия на мой уход с шахты. И когда я наотрез отказался от должности мастера, он перевел меня в газомерщики. В мою обязанность теперь входило следить за состоянием воздуха во всех выработках шахты, а главное, не допустить превышения нормы содержания взрывоопасного газа. В течение смены я должен был обойти все подземные выработки, следя за поведением пламени в лампе Девиса. Удлинение язычка пламени против нормального означало опасное увеличение содержания метана в воздухе, грозящее взрывом, уменьшение сигнализировало об избытке углекислоты. Работа была нетяжелой, но за смену приходилось пройти с десяток километров штреков, вдыхая все тот же шахтный воздух, насыщенный пылью и ядовитыми газами от взорванного аммонита. Надо было что-то придумать, пока силикоз не перешел в рак легких и не доконала цинга.

Еще в донецких шахтах я обратил внимание на то, как примитивно велась очистка угля от кусков породы, неизбежно попадающей вместе с углем на транспортер. Там вдоль транспортера выстраивалась бригада женщин-глейщиц, и пока лента транспортера медленно продвигалась, они вручную отбирали породу. Ее случайное попадание даже в небольших количествах вместе с углем приносило значительный вред при выплавке металла. Здесь выборка породы также выполнялась вручную.

Мне пришла мысль для надежного и быстрого отделения угля от породы использовать различие их удельного веса. Попадая в резервуар с плотной жидкостью, более тяжелая, чем уголь, порода будет оставаться на дне. Применив метод флотации, можно обеспечить непрерывный процесс очистки.

Пользуясь дошедшим и до норильских лагерей всплеском поощрения рационализаторства даже среди заключенных, я составил описание, начертил технологическую схему процесса и передал как рацпредложение в БРИЗ шахты вместе с еще одним предложением: использовать металлургические расплавленные шлаки, выливаемые в отвал, для изготовления шпал, элементов шахтной крепи и других предметов.

БРИЗ принял оба рацпредложения, но дальше дело не пошло. Началась обычная волокита.

Желание распроститься с шахтой подтолкнуло меня на дерзкий шаг. И даже шантаж. Я заявил, что вынужден буду обратиться к руководству комбината или в Москву, поскольку уверен, что внедрение моего предложения в масштабах страны даст огромный экономический эффект и что препятствие внедрению может быть расценено как волокита или еще хуже... Я вел себя так, как все они вели себя каждый день и каждый час...

Тут реакция была мгновенной — я понял, что попал в цель (за волокиту с внедрением строго спрашивали даже с вольнонаемных!).

Используя замешательство начальника, я сказал, что не буду настаивать на внедрении, если он отпустит меня...

Получив недавно от него отказ, я мало надеялся теперь на его согласие — начальство не любит менять своих решений... Но на этот раз он пошел мне навстречу... Ведь лучше ничего не внедрять и даже упустить одного специалиста, чем внедрять, мучиться, набивать шишки, — а прибыли и премии все равно уйдут наверх.

Мне повезло — гражданин начальник от меня откупился, а я выскочил из шахты на поверхность.

Спустя несколько лет, я прочел в газете, что польские инженеры разработали установку для очистки каменного угля от примеси породы, основанную точно на том же принципе, который предлагал я. Что же касается другого моего предложения — об использовании расплавленных литейных шлаков, то оказалось, что многие западные страны уже сравнительно давно используют эти шлаки для производства различных предметов, вплоть до домашней мебели.