4. Плен

4. Плен

Пришел в себя, когда танки и бронетранспортеры были уже рядом. Попытался подняться, но помешала резкая боль в ноге. Галифе на колене рассечены и пропитаны кровью. Ранение в колено. Как ни странно, при виде крови мысли снова приобрели ясность. С бронетранспортера уже кричали: «Рус, комм!»

Не обращая внимания на гитлеровцев, я начал вытаскивать из песка свой сапог, непонятно когда и как снявшийся с ноги. Ко мне подскочили двое. Один целил в голову, другой замахнулся автоматом. В голове шум. Все происходящее как будто наблюдаю со стороны. Все как бы происходит уже не со мной и кажется безразличным. Немцы увидели, что я ранен, подтащили меня к бронетранспортеру и бросили в кузов. Машина развернулась и двинулась в обратном направлении. Рядом конвоировали большую группу пленных. Затем в кузов бросили еще двоих раненых.

Тем временем бронетранспортер подъехал к месту, где уже было собрано множество пленных. Чуть в стороне от общей массы на земле лежали и сидели раненые. Туда же сгрузили и нас. Не надеясь на помощь, достал из кармана индивидуальный пакет и перевязал рану. Никто из раненых не кричал и не просил о помощи. Понимали безнадежность положения. Только слышались приглушенные стоны и часто повторяемое слово «пить».

Недалеко от меня, скорчившись, сидел солдат с распоротым животом. Он пытался затолкать обратно вылезавшие внутренности. Но их почему-то оказалось слишком много, и те, что не уместились в животе, он держал в руках, беспомощно озираясь по сторонам, не зная, что с ними делать. Очевидно, осколок только вспорол брюшину, не повредив ничего больше.

Рядом лежал пожилой солдат, тоже раненный в живот. Лицо его было желто-серым, как у покойника. Пуля, оставив на теле крохотное лиловое пятнышко, застряла внутри. Шансов выжить у него было немного.

Вокруг раненых вилось огромное количество мух и слепней. Особенно они досаждали тяжело раненным. Насекомые облепляли лица, набивались в рот, нос, в открытые раны. Один солдат еще пытался языком выталкивать мух изо рта. Они нехотя выбирались оттуда, но тут же забирались обратно. Вскоре и эти слабые движения языка прекратились... Отмучился солдат.

Раненые все прибывали. Их подвозили на крестьянских повозках, запряженных тощими лошадьми, вероятно, реквизированными у населения.

Но вот подъехало несколько легковых машин. Из них вышли щеголеватые самодовольные эсэсовские офицеры с кокардами в виде черепа на фуражках. Один из них, окинув взглядом огромную массу пленных и гору трофеев, сказал, обращаясь к остальным офицерам:

— Жаль, что маршал Тимошенко не присутствует при этом. В знак благодарности за такой весомый вклад в нашу победу фюрер зарезервировал для него рыцарский крест с дубовыми листьями!..

Я готов был провалиться сквозь землю от стыда и позора. Был уверен, что маршал Тимошенко уже пустил себе пулю в лоб. Но, как выяснилось позднее, он не только не был разжалован, но оказался дважды Героем Советского Союза, и его имя было присвоено одной из военных академий!..

Но вернемся к ходу событий на грешной земле. С помощью громкоговорителя офицер СС объявил на ломаном русском языке:

— Евреям и комиссарам выйти вперед!

Вышли человек двадцать. Посчитав, что этого недостаточно, несколько эсэсовцев прошли вдоль рядов пленных, выталкивая вперед тех, кто по их мнению, должен был выйти добровольно. Комиссаров сразу же куда-то увели, а евреям, их было девять, дали лопаты и приказали копать яму по соседству с местом, где лежали мы — раненые.

Тем временем появился врач в офицерской форме. С помощью наших пленных санитаров он начал осмотр раненых. В руках у него был стек, которым жокеи подгоняют лошадей. Концом стека он открывал и ощупывал раны. По его указанию одним делали перевязки, других, тут же грузили на повозки и увозили, третьих оставляли лежать, не оказывая помощи.

Судя по всему, шла квалифицированная сортировка: на тех, кто еще может сгодиться, и тех, кого в отходы...

Дошла очередь и до меня. Врач стеком отвел половинки брючины и жестом приказал согнуть и разогнуть ногу. Тут он обратил внимание на еще свежий шрам от первого ранения разрывной пулей.

— А это что такое? — спросил он по-немецки, больше обращаясь к самому себе.

— Июль сорок первого, оборона Днестра, — также по-немецки ответил я.

Врач изумленно посмотрел на меня:

— Откуда ты знаешь немецкий язык? Почему такое произношение? — Я ответил, что немецкий изучал в школе. Не стал объяснять, что это была немецкая школа. Врач хотел еще что-то спросить, но в это время лежащий рядом раненый попросил пить.

— Чего он хочет? — поинтересовался врач.

— Он просит пить. Его, так же, как и всех нас, мучает жажда, — сказал я, хотя и не очень надеялся, что мои слова примут во внимание. Но, к удивлению, врач тут же распорядился, и раненым дали напиться.

Утолив жажду, кто-то из них сказал:

— Теперь можно и помирать.

— Да уж скорей бы прикончили. Сил больше нет терпеть, — со стоном отозвался раненый в живот.

— Ничего, ребята, еще повоюем, — подбодрил другой.

— Да гори оно все голубым огнем, — возразил ему кто-то. — Думаешь они с нами возиться будут. Вон могилу-то роют, в ней и нам места хватит.

Яма, действительно, уже достигла размеров, позволявших захоронить в ней не один десяток. На поверхности земли видны были только головы копающих. Эсэсовец с автоматом на груди подгонял их. В руках у него был наш противогаз. Он держал его за конец гофрированного шланга и с размаху бил металлической коробкой по головам и спинам. Раздавались глухие удары, слышались стоны. Кровь заливала лица. Но обреченные вынуждены были безостановочно копать, чтобы избежать новых ударов. Но вот эсэсовец приблизился к самому краю ямы и, уперев приклад автомата в живот, дал короткую очередь... Из ямы раздались крики, но сразу оборвались. Только стоны еще доносились оттуда. Затем к яме, ставшей братской могилой, подошли эсэсовские офицеры. Они вытащили пистолеты и каждый всадил по пуле в тела на дне ямы. Стоны смолкли. Все было кончено.

Санитары слегка присыпали землей тела убитых и стали стаскивать в ту же могилу умерших от ран. Живых пока не тронули. Но не было уверенности, что и мы не окажемся там же. Могила еще не была заполнена. Прозвучала новая команда. Заработали лопаты, и вскоре над братской могилой образовался невысокий холмик, аккуратно выровненный нашими санитарами. Когда закончилась и эта работа, подъехал бронетранспортер, проехался несколько раз по свеженасыпанному холмику и сравнял его с землей.

После этого на бронетранспортер взобрался офицер. Он обратился с речью к пленным, возвестив о том, что война, развязанная комиссарами и евреями, для них уже окончена, и скоро всех распустят по домам. Офицер еще что-то говорил об освобождении всей Европы от коммунизма, но его слова не доходили до моего сознания. Перед глазами стояла только что виденная расправа.

Закончилась речь нацистского оратора. Пленных построили в шеренги по двадцать человек. Образовалась необозримой длины колонна. Раненые оставались на месте. Кто-то сказал:

— Ну все, ребята. Их уведут, а нас прикончат.

Но, видно, и на этот раз нам не суждено было умереть. Тех, кто из-за ранений не мог самостоятельно передвигаться, погрузили на повозки и разместили в хвосте колонны. Конвой подал знак, и вся эта огромная людская масса двинулась в путь по непаханно-му полю, постепенно заполняя собою все неоглядное пространство.

По бокам колонны двигались бронетранспортеры с направленными на пленных пулеметами. Между машинами шагали солдаты с автоматами в руках. В пути пристроили еще несколько колонн. К исходу дня общая длина колонны уже достигала нескольких километров.

Горестно смотрели местные жители на нескончаемый поток пленных. Выкрикивали фамилии в надежде, не отзовется ли кто из близких.

— Сколько же вас, родимые, — раздался женский голос. — Уже второй день мимо нас идете, а конца не видать!

Собравшись с силами, я приподнялся и окинул взглядом нашу колонну. Наша повозка в этот момент как раз въезжала на небольшую возвышенность. То, что я увидел, трудно было себе представить и описать. Извивающаяся лента вытянулась настолько, что не видно было ни начала, ни конца. И голова, и хвост колонны скрывались за горизонтом. Сколько же тут нас было?..

Мысленно прикинул: в обозримом пространстве в обе стороны на длине примерно в 8 километров могло разместиться не менее 4 тысяч шеренг (даже при дистанции между движущимися шеренгами в 2 метра), или 4000 х 20 80 000 человек. Примем это количество пленных за одну условную колонну длиной 8 километров. При минимальной скорости движения 4 километра в час колонна пройдет мимо определенной точки отсчета за 2 часа, а за день (8 часов) может пройти четыре таких колонны, или 4 х 800 000 = 320 000 человек за один только день! Не мог поверить... решил посчитать по-другому.

Предположим, что каждая шеренга успевает пройти условную точку отсчета в среднем за 1,5 секунды, за один час пройдет 2400 шеренг, а за день 2400 * 8 = 19200 шеренг, или 19 200 * 20 = 384 000 пленных только за один день. А если за два дня? Да еще учесть огромное число убитых и тяжело раненных?

Трудно выговорить эту умопомрачительную цифру наших потерь всего в одной операции. Трудно поверить в такое количество погубленных человеческих жизней в результате «неудачи наших войск под Харьковом», как скромно потом назовут эту, вероятно, самую ужасную трагедию Второй мировой войны. Приведенный здесь расчет построен на увиденном собственными глазами и подтвержден жителями, свидетелями этого бесславного зрелища.

По тогдашней сводке Совинформбюро наши потери составили:

5 тысяч убитых и 70 тысяч «пропавших без вести», превратившиеся позднее усилиями целой когорты военных историков и энциклопедистов, более чем через четверть века, в «наши общие потери» под Харьковом весной 1942 года всего в 250 тысяч человек!

Но как тогда объяснить, что именно на этом направлении немецкие войска всего за два последующих месяца совершили многосоткилометровый бросок до Сталинграда на Волге с захватом огромной территории вплоть до Северного Кавказа?.. По данным немецкого командования, потери Красной Армии в Харьковской операции составили более 400 тысяч человек только пленными. Здесь надо принять во внимание, что это произошло не в первые месяцы войны. Уже была победа наших войск под Москвой (потери от которой тоже пора бы посчитать добросовестнее и научнее, — они, победные, будут недалеки от харьковских разгромных). Уже успешно прошли осенние и зимние наступательные частные операции на многих участках фронта. Стал очевидным провал гитлеровского блицкрига. Наметился некоторый перелом в нашу пользу. Скачок вермахта оказался возможным из-за огромного образовавшегося пробела в нашей обороне в результате «неудачи» под Харьковом. Он действительно поставил под угрозу само существование нашего государства. Потерю почти миллионного войска со всем вооружением не так-то просто было восполнить. Только к концу 1942 года удалось заполнить эту гигантскую брешь, остановить продвижение немцев и собрать силы для нового наступления.

Откуда же такая огромная цифра наших Потерь? Ведь если верить опубликованным данным, в харьковском наступлении участвовало всего 640 тысяч наших войск.

Уже тоща, во время нахождения в разведгруппе фронта, мне стало известно, что в этой операции помимо трех основных армий Юго-Западного фронта будут участвовать и другие войсковые соединения, переброшенные с других фронтов или из резерва. Они были включены в состав трех основных армий. Это держалось в строжайшем секрете в целях дезинформации противника (и своего народа, в случае неудачи).

После провала наступления об этих частях нигде не упоминалось. Кроме того, наступление поддерживали части двух соседних фронтов, так же понесших большие потери.

Общее, так и не названное действительное число участников этого наступления, превышало миллион человек. (В свидетельствах участников харьковского сражения, кроме трех основных армий, назывались 9-я, 54-я, 38-я армии, 103-я стрелковая дивизия, прибывшая из Самарканда, и другие.)

Все это гигантское войско, вся эта трудноисчислимая масса людей всего несколько дней тому назад представляла собой огромную силу. Ту силу, с помощью которой командование — во главе с маршалом Тимошенко — намеревалось «полностью и окончательно освободить от захватчиков всю Украину!..»

Теперь плененные, без толики своей вины униженные, отторгнутые и преданные анафеме, шли, изнывая от жажды и голода. Жители близлежащих деревень выходили к колонне, но их не подпускали близко. Тех, кто пытался передать или перекинуть кусок хлеба, картофелину или протянуть кружку воды, отгоняли прикладами. Если кто-то пытался выйти из строя, чтобы принять подаяние, тут же раздавался выстрел. Иногда как предупреждение, а иногда — без промаха, наповал.

Когда на пути встретился перелесок, двое из нашей колонны бросились в сторону, надеясь успеть добежать до него. Но пули настигли их раньше.

Время от времени выстрелы раздавались снова, оставляя на пути следования вехи-трупы. Убитых, на устрашение живым, не убирали. Пленных шали безостановочно, не давая ни пить, ни есть. Только с наступлением сумерек была дана команда остановиться и сесть. Смертельно уставшие люди, как подкошенные, валились на землю и тут же засыпали. Те, кого команда застала в сырой низине, вынуждены были провести ночь в хлюпающей жиже, образовавшейся под ногами людской лавины. Вставать и сходить с места запрещалось.

Едва рассвело, пленных подняли и пошали дальше. Тех, кто не смог встать, конвоиры поднимали прикладами и коваными сапогами. Снова слышались короткие автоматные очереди и одиночные выстрелы. Палило солнце. Жажда становилась все нестерпимее.

Видел, как несколько человек, шедших за повозками, бросились пить еще не успевшую впитаться в грунт пенистую лошадиную мочу.

Только к вечеру третьего дня нас пригнали к месту назначения. Это снова была окраина Харькова, где остановилось наше наступление. Здесь все уже было подготовлено для размещения многотысячной людской массы. Огромная территория огорожена колючей проволокой в два ряда и разделена на несколько загонов. В одном из них были установлены три больших котла, похожих на те, в которых варят асфальт. Котлы заполнили водой и развели под ними огонь. Выстрелами из карабинов охрана прикончила лошадей, привезших раненых. Туши разрубили на куски и бросили их в котлы, где вода уже начала закипать.

За этой процедурой наблюдали тысячи голодных глаз. Немцы покинули загон. У котлов остались только повара из числа наших пленных. Этого только и ждала вся огромная масса людей В одно мгновение она смела заграждения между загонами в неудержимо устремилась к котлам. Те, кто подбежали первыми, успели выхватить из кипящей воды куски конины. Но их тут же подмяли под себя те, кто напирали сзади. В считанные секунды котлы скрылись под облепившими их людьми. Раздались душераздирающие крики. Они вывели из оцепенения охранников, и те сделали несколько выстрелов в воздух. Но это никого не остановило. Люди по опрокинутым телам продолжали карабкаться на котлы. Задние сталкивали в кипящую воду передних. Лишь после того как охрана открыла огонь по людям и уложила несколько человек, людская волна отхлынула назад.

Прежде чем началась организованная раздача похлебки, пришлось сначала вылавливать из котлов сварившиеся трупы с неестественно огромными, вылезшими из орбит глазами. Количество желающих получить порцию такой похлебки заметно убавилось.

После завершения Харьковской операции гитлеровцы стали использовать пленных на устройстве и ремонте дорог. Те, кто попадал в рабочие команды, получали, хотя и скудное, но все же регулярное питание. Это спасало от голодной смерти, а главное, давало надежду на побег. В команды немцы отбирали тех, кто поздоровее, и тех у кого была более или менее прочная обувь. При этом предпочтение отдавалось тому, кто хоть немного понимал немецкую речь. Я быстро сориентировался, и был включен в одну из рабочих команд.

Нас посадили в грузовик и после недолгого пути разместили в здании тюрьмы на Холодной горе (так называлось место в городе).

Лежа на нарах, я обдумывал варианты побега, отрабатывал легенду для передвижения йо дорогам, для предстоящих действий. Вынужденное безделье способствовало заживанию раны. Это продолжалось целую неделю. Потом нас снова погрузили в машины. После нескольких часов пути, когда уже начало темнеть, высадили на опушке леса у кирпичного сарая. В лесу, как выяснилось позже, размещалась саперно-вспомогательная часть. В сарае была разостлана солома. После жестких, голых нар тюремной камеры и долгой тряски в кузове грузовика она показалась пуховой периной.

Утром звякнул замок, ворота сарая открылись, и всем приказали построиться. Пожилой унтер-офицер на смеси немецко-чешко-русского языка перечислил наши обязанности, предупредил о необходимости их выполнения. Сказал, что за добросовестную работу мы будем получать двухразовое питание в виде порции хлеба и миски супа.

После завтрака из чечевичной похлебки и куска хлеба нас разделили на две группы. Одну отправили пешком в сопровождении конвоя и повозки с лопатами и кирками, другую, где оказался и я, посадили на грузовик и привезли в карьер. Здесь добывали гравий и щебенку для дорожных работ. Целый день на солнцепеке или под дождем надо было нагружать грабарки или дробить камни, превращая их в щебенку. В карьер нас доставляли на грузовике, но обратно чаще всего приходилось шагать пешком. Конвой из пожилых резервистов привык к моему прихрамыванию и не очень подгонял нас.

Каждое утро унтер-офицер отбирал одного или двух пленных для работы на пищеблоке. Они должны были заготавливать дрова, подносить воду, чистить котлы. Подошла и моя очередь поработать на кухне. Повар, немолодой баварец по имени Клаус, был незлобив, но сердился, если пленные его не понимали. Очевидно, он полагал, что все должны знать немецкий язык. При всем этом он относился к пленным сочувственно и даже подкармливал тех, кто поступал в его распоряжение. Порой украдкой от конвоя он давал мне кусок колбасы или хлеба с маргарином. Скрывая знание немецкого языка, я, разумеется, понимал все, что говорил Клаус, и точно выполнял все его распоряжения. За это повар проникся ко мне особым расположением и хвастался, что ему попался очень сообразительный русский.

Клаус договорился с унтер-офицером, и меня стали часто посылать на кухню. Это было весьма кстати для восстановления сил. Повар иногда давал что-нибудь из продуктов с собой, и тогда была возможность поддержать товарищей.

Но самым ценным было то, что, находясь при пищеблоке, я имел возможность слышать разговоры солдат и офицеров. Самые свежие военные новости не миновали кухню. При этом упоминались номера и названия полков, дивизий вермахта, фамилии их командиров и многое другое. Все это, с учетом моего обостренного восприятия, фиксировалось в памяти и в дальнейшем очень пригодилось для легенды и в поединке с нацистской контрразведкой...

Не раз приходилось наблюдать раздачу пищи на полевой кухне. Солдаты подходили строем с котелками. Обед состоял из двух блюд и кофейного напитка на третье. Этим же напитком наполняли личные фляжки. Местную воду солдаты не пили. Холодный кофе хорошо утолял жажду в жаркие летние дни. Больше всего удивляло то, что и рядовые, и офицеры, включая полковников, получали пищу из общего солдатского котла. Однажды пришлось наблюдать, как генерал подошел с котелком в руках к кухне, и ему налили того же супа, что и всем. У нас на походной кухне питались только рядовые солдаты и сержантский состав. Средний и высший комсостав имел отдельных поваров. Еда доставлялась денщиками. И это все несмотря на то, что мы называем генерала товарищем, а они — господином!..