IV ПЛЕН
IV
ПЛЕН
Дон Рафаэль, послушайтесь совета соотечественника, оставьте ваше упрямое «нет»! Вы успели восстановить против себя всех офицеров лионского лагеря. Что толку в вашем упорстве, когда из пленных уже сформирован испанский легион?
С удивлением смотрит Риэго на новое начальство. Впервые с ним говорят на его родном языке.
Испанец в форме французского офицера протягивает Рафаэлю номер официального «Монитера» и показывает обведенное красным место:
— Смотрите, сам бывший король, имя которого написано на знаменах ваших бунтовщиков, просит императора оказать его брату дону Карлосу честь, от которой вы так неразумно уклоняетесь.
Риэго берет, почти вырывает у него из рук газету.
— Вас, может быть, затрудняет французский текст?
— Не настолько, чтобы не разобраться.
Читая медленно, по слогам, Рафаэль вникает в смысл опубликованного в газете письма. В подобострастных выражениях Фердинанд просит Наполеона предоставить дону Карлосу командование одной из дивизий великой армии, сосредоточенной в Польше против России.
Комендант этапа отводит глаза от посеревшего лица офицера. Надо поскорей покончить с этим…
— Сеньор Риэго, три месяца вы терпите немалые лишения. Но что тут поделаешь? Франция напряжена в последнем усилии, и ее великодушие в отношении вас может выразиться только в забвении прошлого и предложении боевого содружества.
Риэго не слушает. Он нервно теребит жесткую, всклокоченную бороду, трет шершавой ладонью воспаленные глаза.
Это удар в спину… Вся непомерная низость Фердинанда на мгновение встает перед его внутренним взором.
Далекая, утраченная родина, терзаемая полчищами Наполеона… Бойцы, истекающие кровью во имя верности «Желанному»… А здесь «Желанный» просит чести водить эти полчища!
Но это только минутное прозрение: правда слишком горька и жестока, чтобы принять ее. «Не может этого быть! Они составляют подложные документы, чтобы поколебать испанскую верность…»
А тюремщик вкрадчиво продолжает:
— Мы знаем, дон Рафаэль, о ваших военных талантах. Вас ждет лучший батальон легиона.
Если бы возмущение и гнев имели материальную силу, они испепелили бы этого презренного перебежчика, Рафаэль вкладывает весь жар своего сердца в слова, которые он бросает в лицо офранцуженному:
— Нет, нет и нет! Вы слышите: нет!
* * *
О Риэго забыли.
Немногие пленные, не пожелавшие вступить в ряды французской армии, оказались предоставленными самим себе. Им не досаждали строгостями. Требовалось только присутствие на утренней перекличке и ночевка в казарме.
Пленные добывали себе пропитание кто как мог. Герильеры из крестьян вырезывали свирельки и на перекрестках улиц протягивали их прохожим. Кто половчее, накладывал руку на чужое добро. Несколько горячих голов затеяли побег, но их поймали и подвергли жестокой порке.
Риэго с трудом оторвался от одолевавшей его мысли о побеге. Взяло верх благоразумие: граница далеко, по-французски говорит он плохо — никаких шансов на успех.
Просить милостыню или воровать он не мог. Он стал предлагать на рынках хозяйкам донести до дому корзины со снедью. Но лионские матроны шарахались от оборванного бродяги с заросшим лохматей шерстью лицом. Его выталкивали с барж, пришвартованных к набережным Роны: «Обойдемся своими оборванцами!»
Однажды он взялся вычистить выгребную яму. Румяный домовладелец с золотыми брелоками на круглом животе пообещал целый франк. Рафаэль выполнил работу, но в награду получил здоровенного пинка в спину: по характерной, отягченной на испанский лад речи почтенный буржуа узнал в нем военнопленного. Риэго пробовал настоять на уплате, но француз раскричался, стал грозить полицией.
Риэго жестоко голодал и еле волочил ноги.
В дождливый осенний день стоял он, прислонившись к фабричной стене, охваченный непреодолимой слабостью. За двое суток он проглотил лишь несколько ложек капустного навара, которым его угостил под городским мостом сердобольный бродяга.
Тяжелая рука опустилась на плечо Рафаэля, чуть не повалила его наземь.
— А, гидальго, дон Дуэро-Кабаллеро-Артиллеро, работы ищешь? Пойдем, пойдем! Больно ты отощал, братец, но работа у меня не тяжелая. Я сегодня же сделаю из тебя блузника. Только сбрось с себя это подобие мундира, а то мне все будет казаться, что это ты всадил мне пулю вот сюда!
Фабричный мастер весело хлопнул себя по ляжке.
— Видишь, хромаю… От одного взгляда на твои испанские лохмотья могу взбеситься, как подколотый бык на мадридской арене.
Пока дошли до ворот, словоохотливый лионец успел рассказать Рафаэлю историю своего похода за Пиренеи, присовокупив собственные политические воззрения и оценку событий на русском фронте войны.
Риэго стал подметальщиком на шелкоткацкой фабрике. Отношения между ним и неожиданным благодетелем были просты и надежны: мастер забирал себе половину его заработка. Но гроши, перепадавшие Рафаэлю, казались ему большим богатством. Он ел каждый день и даже купил у старьевщика рабочую блузу.
Каста Альварес, бесстрашная защитница Сарагосы (Национальная библиотека, Мадрид).
«На это тяжело смотреть!» (Ф. Гойя).
Наконец-то угомонился зверь, терзавший острыми когтями его внутренности. Но место голода заступили душевные муки.
Возвращаясь в казарму после двенадцатичасовой работы, Рафаэль не находил себе покоя. Пыткой было чтение военных реляций французской штаб-квартиры в Мадриде. Орудовать метлой, когда, быть может, решаются судьбы Испании!
По утрам, торопливо ополаскивая бледное от бессонницы лицо, Риэго думал с тоской: «Еще один зря потерянный день!..»
Однако никогда еще не приходилось ему так много и плодотворно размышлять над жизнью. Чужая страна, незнакомый народ, новая среда — фабричный рабочий люд. Националистические предрассудки уступали место суждениям, основанным на жизненном опыте.
Каким откровением для Риэго было отношение к нему французов-мастеровых! «Проклятые французы» не питали вражды к «проклятому испанцу». Дружески посмеиваясь над его неловкой французской речью, они часто помогали советами, нередко делили с ним скудный свой завтрак, звали после работы к себе. Отзывчивое сердце Риэго платило этим простодушным людям привязанностью.
Но в мыслях его было смятение. Как же так? Французы — насильники, и французы — его добрые друзья. Война за освобождение от лютых врагов — а эти враги при близком с ними знакомстве оказались такими же простыми, незлобивыми людьми, как и его соотечественники.
Разброд в мыслях рождал смутное, но тягостное нравственное недомогание. Рафаэль не мог сам справиться с ним. Излечить его могли люди теорий, системы. Как калека за костыль, ухватился Риэго за учение масонов, которое, казалось ему, даст ответ на все недоуменные вопросы.
То была иллюзия. Но, поддавшись ей, Риэго пошел за многими лучшими людьми своего времени.
* * *
XIX век унаследовал идеи и организацию масонского движения от далекого прошлого. В городах средневековой Шотландии, в ремесленных цехах строителей храмов и замков зародились мистические обряды «вольных каменщиков». Отсюда они быстро распространились по Англии, а затем разнеслись по всем странам европейского континента. Масоны считали себя хранителями древних преданий и даже создали фантастическую легенду, возводившую истоки масонства к древнему Египту, к учению Зороастра, к библейским сказаниям.
Масонство выражало стремление многих представителей ремесленного и торгового сословия, некоторых групп дворянства уйти, укрыться от мертвящей опеки официальной церкви. Масонские ложи стали бороться с воинствующей нетерпимостью и свирепыми канонами католицизма. Они противопоставляли им более терпимые, более гуманные, более демократические правила общественного и личного поведения. Масонские уставы «объединяют людей, имеющих одинаковые нравы и привычки, одинаково мыслящих… При помощи символов, тайных обрядов и знаков масонство собирает свободомыслящих людей, помогает им выполнять их долг в отношении ближних… Оно имеет целью нравственное совершенствование человека, прививает ему начала веротерпимости, братства, благотворения… Масонство признает существование бога, бессмертие души и человеческую общность».
Эти смутные, противоречивые и весьма наивные религиозно-нравственные идеи, в которых средневековая мистика сочеталась с просветительско-демократическими тенденциями, позволили собраться под гостеприимным кровом масонских лож самым различным, социально далеким, а часто и классово чуждым друг другу представителям тогдашнего европейского общества.
Мощные социальные движения, потрясавшие Европу на рубеже XVIII и XIX веков, должны были неизбежно приводить к длительному кризису политически инертного масонства, взрывать его изнутри. Рамки «нравственного самосовершенствования, самопознания и самовоспитания» оказались слишком тесными для выходцев из восходящих классов общества, а также для многих передовых дворян, жаждавших сокрушения феодализма.
Когда пришла пора создания политических организаций для борьбы с абсолютизмом, от масонства отделились и с ним порвали многочисленные масоны, создавшие затем свои тайные политические общества. В Италии и во Франции зародилось мощное движение карбонариев, в немецких землях — Тугендбунд.
Примерно так же эволюционировали и тайные общества в Испании. В атмосфере растущего антифеодального и противоабсолютистского движения от масонов стали отпочковываться тайные общества передовых офицеров — военные хунты. Их непосредственной задачей стала организация военного переворота.
* * *
Посвящение Риэго в тайны масонства началось с того дня, когда ему случилось помочь молодому торговцу Потезу грузить в фургон шелковые ткани. Любезный француз пригласил подметальщика распить с ним в кабачке бутылку бургундского.
Было ли тому причиной хорошее настроение торговца, или ему понравился новый знакомый, но Потез разоткровенничался, стал разглагольствовать о всемирном братстве каменщиков, о борьбе со злом, о нравственном совершенствовании.
Рафаэль слушал с великой жадностью. Он попросил Потеза о новой встрече.
Потез был в масонской ложе еще только учеником. Ученик мог стать подмастерьем лишь после того, как даст братству пять новообращенных. Поэтому торговец охотно согласился продолжить эти беседы и только просил Рафаэля держать их в тайне.
Когда за стаканом доброго вина Потез говорил своему новому приятелю, что война между народами затеяна злыми людьми, что всемирное братство каменщиков установит вечный мир на земле, что все люди — братья и должны объединиться в борьбе со злом, Рафаэль воспринимал эти наивные истины как великое откровение.
— Если бы, — потрясал Потез своим стаканом, — испанцы и французы познали свет масонского учения, оружие выпало бы из их рук, и они бросились бы друг другу в объятья!
Масонские идеи падали на девственную почву. Но Рафаэль готов был спорить со своим учителем, когда тот принимался восхвалять Наполеона, лучшего, как он утверждал, друга масонов.
— Император, — декламировал Потез, — повсеместно учреждает масонские ложи, и его победа над врагами Франции будет великим торжеством масонства!
Риэго ежился, как если бы за ворот ему попала капля холодного дождя. Про себя он решал, что Потез, конечно, ошибается. Он ведь только ученик ложи, и многое еще сокрыто от него.
В глубине зала алтарь. У алтаря облаченный в красную хламиду человек.
— Лионский магистр… — шепчет снова Потез.
Магистр ударяет молотком.
— Брат мой, первый страж, покрыта ли ложа? — вопрошает он.
— Помимо братьев, двое чужих на искусе.
— Мир им. Брат мой, первый страж, где твое место в ложе?
— На юге.
— Зачем твое место там?
— Чтобы возвестить о прохождении солнца через линию полудня, чтобы призвать братьев от труда к отдыху и от отдохновения к новому труду — источнику их блага и наслаждения.
— Брат мой, второй страж, ты где?
С противоположного конца зала слышится:
— На западе.
— Зачем?
— Чтобы возвестить о закате солнца. Почетный наш мастер сидит на востоке — там он встретит начало дня.
— Когда начинают каменщики труд свой?
— В полдень.
— Который час теперь?
— Полдень.
— Приступим же к труду, братья.
Молоток магистра снова падает на алтарь. Тотчас поднимается магистр парижских Учеников Зороастра и держит перед каменщиками речь.
…Заседание ложи приходит к концу. Рафаэлю снова наложили повязку на глаза и вывели из ложи.
Возвращаясь к себе в казарму, Риэго впервые шагал легко и бодро, как в былые, юные годы. Его обуревали мысли о будущем. Ему смутно рисовалось тайное масонское братство офицеров испанской армии. Благодетельная сила братства поможет возрождению Испании, начатому кадисскими кортесами. Масоны просветят страну, напомнят грандам и купцам о евангельском долге христианина — о милосердии и благотворении. Офицерская масонская ложа станет опорой короля и конституции, соединит невидимыми нитями лучших людей Испании с масонами Франции, Англии И других передовых наций…
Рафаэль решил просить о приеме его в члены масонского братства.
* * *
Еще до вступления Риэго в ложу ему дано было испытать могущество вольных каменщиков. Лионские масоны изъяли метлу из рук Рафаэля и поместили его в контору торговца. Те же покровители вывели военнопленного из казармы и устроили на вольное житье у городской окраины.
В один из вечеров Рафаэля окликнул на улице незнакомец: сегодня состоится прием его в ученики ложи.
Пошли вместе. И снова он в доме братства. Его отводят в отдаленную комнату и оставляют в одиночестве.
Входят два масона в передниках с молотками и угольниками. Безмолвно обшаривают его карманы и забирают все металлические вещи. Потом обнажают правое его колено и левую половину груди. Завязав Рафаэлю глаза, его уводят в другое место.
— Ты в камере размышлений. Когда услышишь три удара, сними повязку.
Гнетущая, гробовая тишина. Томительно тянутся минуты. Наконец Рафаэль слышит глухие удары масонского молотка и срывает повязку.
Вся комната затянута черным. Стены, потолок, даже пол. Выделяются надписи: «Если тебя привело сюда любопытство или честолюбие — ступай прочь», «Если ты боишься узнать о своих заблуждениях — бесцельно оставаться здесь», «Если ты ратуешь за неравенство людей — спеши отсюда, здесь подобное неведомо».
В комнату входит магистр. У его пояса старый, тяжелый меч.
— Рафаэль Риэго, из этой камеры тебя могут увести ноги. Из лона братства — только смерть. Чего ищешь ты среди вольных каменщиков?
— Я пришел сюда узнать истину и содействовать в меру своих сил счастью людей.
— Счастью Испании?
— Счастью всех людей и счастью Испании.
Долго беседует магистр с Рафаэлем. Рисует перед ним страшные последствия неверности или легкомыслия. За несоблюдение тайн братства виновного ждет смерть. Смертью карается предательство или забвение клятвы.
Магистр извлекает меч из ножен и приставляет острие к обнаженной груди Рафаэля. Снова на его глаза тщательно прилаживают повязку. На шею набрасывают веревку. В таком виде он предстает перед собранием братьев.
— Зачем пришел ты сюда?
Ответы, какие положены по обряду, ему подсказывают шепотом:
— Чтобы быть посвященным в тайны вольных каменщиков.
Тут кто-то пронзительно кричит:
— Гоните его вон отсюда!
Его выталкивают из зала, но тотчас вводят снова. Рафаэль слышит:
— Что нам делать с этим неучем?
— Бросьте его в преисподнюю!
Множество рук поднимает его и швыряет куда-то. Рафаэль пугается не на шутку. Но его уже подхватили другие руки. Он снова на ногах.
Тут слышится грохот опускаемых решеток, скрежет засовов, скрип ключей в заржавленных замках. Воцаряется полная тишина. Рафаэль чувствует, что он брошен в подземную темницу.
Вдруг раздается оглушительный удар молотка и резкий окрик мастера:
— На колени!
Стоя на коленях, кандидат в ученики выслушивает устав масонского ордена. Рафаэлю известно уже почти все, что говорит ему магистр: устав велит бороться с сословными и национальными предрассудками, содействовать просвещению, помогать бедным, наказывать тиранов и во всем следовать решениям ложи.
Магистр вкладывает в руку Рафаэля кубок:
— Если когда-либо в грудь твою проникнут предательские чувства, твое питье обратится в яд! Повторяй за мною: «Клянусь строго и честно выполнять все предписанные мне вольными каменщиками обязанности. Если я когда-нибудь нарушу мою клятву…»
Кубок касается губ. Рафаэль глотает сладкий напиток.
— «…то я согласен на то, чтобы сладость этого питья обратилась в горечь, его целебная сила — в отраву».
Снова глоток. Жидкость горька, как настой полыни. Лицо Рафаэля искажается гримасой.
— Что вижу я?! Что значит эта перемена в твоем лице? Стал ли горек сладкий напиток? Твоя совесть наказывает тебя за ложь?
И магистр кричит:
— Уберите прочь этого незваного!
Риэго водят вокруг храма. Он спотыкается о пни, валится в ямы.
Приказывают взойти на лестницу. Она кажется бесконечной. Когда испытуемый достиг, наконец, верхних ступеней, его сбрасывают вниз.
Искус сопровождается громкими стонами и причитаниями братьев.
Рафаэля проводят сквозь строй. К его обнаженной груди прикасаются клинки мечей и кинжалов.
Тут магистр вопрошает:
— Брат мой, первый страж, считаешь ли ты испытуемого достойным войти в наш союз?
— Да.
— Чего желаешь ты для него?
— Света.
— Да будет свет.
Повязка спадает с глаз Рафаэля.
Посвящаемого ставят на колени перед алтарем.
Магистр возглашает:
— Во имя строителя великого мира и в силу данной мне власти посвящаю тебя в ученики каменщиков и в члены этой ложи!
Подняв Риэго с колен, магистр опоясывает его ремнем из белой кожи и вручает две пары белых перчаток: одну для него, чтобы надевать в ложе, другую — для почитаемой им дамы.
Снова проходит Риэго сквозь строй масонов. Они радостными криками приветствуют в нем новообращенного брата.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.