4 «Поединок»
4
«Поединок»
По совместительству я работал литературным секретарем у А. Я. Таирова, главного режиссера Камерного театра.
Однажды в Театр приехал Эренбург. Он привез антивоенную пьесу-памфлет «Лев на площади». Александр Яковлевич попросил оставить пьесу на несколько дней. Режиссера интересовало мнение каждого человека, причастного к его театру.
Какое впечатление на вас произвела пьеса? — спросил Таиров за ужином свою жену, актрису А. Г. Коонен.
Пьеса мне показалась скучной, в ней отсутствует живая человеческая речь, нет драматургического действия. Режиссер грустно произнес:
Наш театр все равно заставят поставить пьесу Эренбурга. Илья Григорьевич человек упрямый, он, как никто, умеет добиваться своего.
Эренбург пришел через две недели. Он был в модном сером пальто в крапинку, черном берете и с неизменной папиросой во рту. Поцеловав руку Коонен, он преподнес ей букет цветов, флакон французских духов и большую коробку шоколадных конфет.
Алиса Георгиевна была тронута. Ее огромные выразительные глаза пристально посмотрели на Эренбурга.
— Я давно считаю вас первой трагической актрисой современного театра. Ваша очаровательная Эмма Бовари продолжает восхищать театральную Россию. Это только скромная дань, — проворковал Илья Григорьевич, — залог нашей будущей дружбы.
Таиров вежливо кашлянул. Заместитель директора театра Левин принес бутылку армянского коньяка, лимон, бутерброды, пирожные. Коонен опустилась в глубокое кресло. Никто первым не хотел начинать трудный разговор. Неловкое молчание затягивалось до неприличия. Паузу нарушил Эренбург:
— Я заканчиваю работу над романом «Буря», который был задуман мной еще в годы войны. Мне кажется, что из него можно будет сделать волнующую, эпическую драму. В книге имеется одухотворенный женский образ. Мадо — участница Французского Сопротивления. Я писал ее, думая о Вас, Алиса Георгиевна, о вашем необыкновенном даре.
Польщенная актриса сделала глубокий реверанс. Илья Григорьевич закурил. Повернувшись к Таирову, он спросил:
— Александр Яковлевич, как вы находите мою пьесу?
Задумавшись, Таиров ушел в себя; обдумывая каждое слово, он тихо проговорил:
— Дорогой Илья Григорьевич, мы с вами знакомы почти три десятилетия. Простите меня, но сегодня я обязан быть как никогда, до болезненной жестокости, правдивым.
Эренбург нахохлившись, слушал. Он был похож на старого ястреба. Глаза его зажглись недобрыми огоньками. Таким напряженно внимательным я видел его за месяц до смерти.
— Вашу пьесу я прочитал три раза. Ознакомил с ней труппу. Мы пришли к единодушному мнению, что только после коренной переработки «Лев на площади» может стать полноценным драматургическим произведением. К моему глубокому сожалению, ваша пьеса для Камерного театра не подходит. Уверен, что в новой редакции ее охотно поставит любой драматический театр страны. Не обижайтесь! Примите это суровое замечание по-мужски. Мы с Алисой Георгиевной ваши искренние благожелатели.
Эренбург молча поцеловал царственную руку Коонен. Пьесу спрятал в роскошный кожаный портфель. Как воспитанный человек, он с вежливой холодностью кивнул Таирову.
Прошло пять дней. Закончился спектакль «Мадам Бовари». Служители гасили свет. Пожарники с пристрастием совершали ночной обход. Артисты, разгримировавшись, быстро разошлись. Таирова задержал телефонный звонок. Его попросили срочно приехать в ЦК КПСС.
— Меня провели в зал заседаний, — рассказал он на другой день. — На беседе присутствовали Г. Ф. Александров, Кухарский, Апостолов, Кабанов; руководители писательского союза Фадеев и Сурков. Председательствовал Маленков. Разговор был коротким и резким. Никакие доводы во внимание не принимались. Нас обязали в двухмесячный срок поставить на сцене нашего театра «замечательную» пьесу Ильи Эренбурга, которая в унисон звучит со временем. Комитету Искусств предложили приобрести «Льва на площади» по высшей ставке и в срочном порядке распространить по всем театрам Советского Союза…
На один из первых спектаклей приехали Маленков, Г. Ф. Александров, Фадеев, Сурков, Симонов. После просмотра «великодержавный» идеолог предложил руководству пьесу снять. Эренбург сказал, что он пожалуется Сталину. Спектакль прошел не более пятидесяти раз.
В мемуарах «Люди, годы, жизнь» Эренбург красочно описывает «встречи» с Таировым и Коонен. Он называет Александра Яковлевича «другом и товарищем». Это не совсем так. Эренбург достаточно горя принес Таирову и не мало сделал для того, чтобы в 1949 году Камерный, один из лучших театров России «сгорел дотла». Его злопамятство не имело границ.