10 Последняя встреча

10

Последняя встреча

И. Г. Эренбург много сил отдал «проблемам мира». Что из этого нышло, хорошо знают вдовы и сироты Америки и Вьетнама, Камбоджи и Китая, Эфиопии и Израиля, СССР и Афганистана… Будет ли когда-нибудь решена на Земле долгожданная проблема прочного мира? Кто в состоянии ответить на этот вопрос?

Однажды Эренбург позвонил, пригласил приехать к нему на дачу. За вечерним чаем, впервые за много лет нашего знакомства, начался откровенный разговор. Я сказал, что собираюсь с семьей в Израиль. Лицо Эренбурга посуровело. Складки на лбу сжались. Он глухо ответил:

— Как-то в Луде я провел несколько часов. У меня была пересадка. Пронырливые журналисты об этом узнали. Началось паломничество. Они предложили поехать в отель, посмотреть Тель-Авив, совершить прогулку по Иерусалиму, показали мои книги, изданные в Израиле на иврите. Поскольку посещение Израиля не было запланировано, я отказался, а мне очень хотелось познакомиться с Еврейской Землей, несмотря на все противоречия, которые ее разъедают. На эту тему не хочется распространяться. Мне кажется, что вы там будете счастливее, чем ваш отец здесь. У вас есть сын, ему нужна свобода… — Затем после долгой паузы, — я все помню и все понимаю. В тот день, когда вы у меня были в Москве, на улице Горького, я не мог с вами иначе говорить. Положение у меня всегда было сложное. Я помню, как вы занимались на курсах военных корреспондентов, помню, как вы записывали наши беседы с Таировым, все наши встречи и беседы сохранились в памяти и в блокнотах. А теперь я вам кое-что покажу! — Из сейфа писатель достал большую пачку бумаг. — Это анонимные письма, которые я получаю регулярно на протяжении десятилетий. Никогда не придавайте им значения. У творчески одаренных людей всегда больше завистников, чем друзей-почитателей. В первую очередь это относится к писателям. Когда почувствую приближение конца, я их уничтожу, сожгу вместе с дневниками и записными книжками. Не хочу, чтобы ими торговали после моей смерти.

Эренбург подарил мне множество своих книг и на всех сделал дарственную надпись. Я понял, что писатель со мной прощался, что книги его последний привет…

* * *

Илья Эренбург был потрясен смертью своего друга Овидия Герцовича Саввича, через несколько дней у него был инфаркт. Медицина оказалась бессильной.

Я был на съемках фильма «Илья Эренбург», который снимался по моему сценарию, когда позвонила Любовь Михайловна. Она сказала, что Илья Григорьевич умер…

У Центрального Дома литераторов стояла многотысячная толпа. С венками пропускали только организации. Заместитель директора писательского дома, лысый, кругленький, как шарик, Шапиро злобно проговорил:

— Индивидуалов с венками запрещено пускать.

Назревал скандал. Подошел сумрачный Твардовский. Он помог донести венок. Бледная, отрешенная Любовь Михайловна кивком головы поблагодарила. В зале увидел М. Алигер, А. Гладкова, А. Тарковского, Д. Шостаковича, Л. Ариштама, К. Паустовского, Б. Слуцкого, Г. Козинцева, С. Образцова.

Прощание с Эренбургом продолжалось три часа. Я остался на гражданскую панихиду.

На улице начались столкновения милиции со студенчеством. Милицейские машины не успевали увозить «правонарушителей», КГБ «мобилизовало» санитарные машины. Пожарники пустили на людей холодную воду из брансбойтов.

И. Г. Эренбурга похоронили на Новодевичьем кладбище. Нас, простых смертных, туда не пустили. На воротах висело объявление: «Кладбище закрыто. Санитарный день». И большая черная подпись: «Администрация». Пространство между улицей, небольшой площадью и кладбищем было оцеплено милицией, дружинниками, «искусствоведами» в штатском. Я пытался протестовать, подошли сотрудники КГБ. Друзья насильно увезли домой.

Через два дня я поехал на кладбище. Эренбурга похоронили рядом с могилой Поскребышева. Какое кощунство! Понурив голову, одиноко стояла бывшая каторжанка сталинских лагерей, секретарь писателя Н. И. Столярова, кристальный человек, с добрым и благородным сердцем. У могилы увидел свой венок с голландскими тюльпанами, которые так нравились Эренбургу.

Илье Григорьевичу посчастливилось дожить до глубокой старости, так и не став стариком, не узнав старости души.

Любовь Михайловна попросила срочно приехать. В прошлом такая уютная квартира Эренбургов показалась мрачно-пустой. Хотя все еще пока было на месте, как при жизни хозяина. Отсутствовал ритм жизни.

— Илья Григорьевич, — тихо проговорила Любовь Михайловна, — в своем завещании распорядился передать вам по описи часть своей библиотеки.

Я был смущен и обрадован. Вдова писателя попросила прийти за книгами через год-полтора. Ей трудно было с ними расстаться. Для нее книги — память о человеке, с которым она прошла сквозь бури, штормы, годы…

Мы редко перезванивались. У нее были совсем другие интересы.

Трудно человеку победить одиночество. К сожалению, еще не придумано лекарство от старости.

Любовь Михайловна умерла в полном сознании во время оттепели, гомон оживающего мира пернатых, яркое лучистое солнце подтверждало, что близок конец зимы.

Возвращаясь с кладбища, с ее похорон, я вспомнил стихотворение И. Г. Эренбурга:

Я скажу вам о детстве ушедшем, о маме

И о мамином теплом платке,

О столовой с буфетом, с большими часами

И о белом щенке…

Я скажу вам о каждой минуте,

И о каждом из прожитых дней.

Я люблю эту жизнь, с ненасытною жаждой

Прикасаюсь я к ней…

1965–1984.