Бессмертная высота (Б. Л. Пастернак)
Бессмертная высота (Б. Л. Пастернак)
Молчи, прошу — не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать — удел завидный.
Отрадно спать, отрадней камнем быть.
Микеланджело.
Борис Леонидович Пастернак. Одна из последних фотографий.
Борис Пастернак. Рисунок художника Юрия Анненкова.
1.
14 апреля 1930 года в своей маленькой квартире застрелился Владимир Маяковский. Отец взял меня на его похороны. Огромный двор крематория был переполнен. К нам подошел высокий, худой человек с большими печальными глазами — это был Борис Леонидович Пастернак. Отец часто вспоминал его слова, которые Пастернак произнес в тот роковой день:
«Боюсь, что Россию ждут невиданные в истории потрясения, Владимир Владимирович Маяковский только начало, уверен, что он не последняя жертва…»
А потом он пришел на мое восьмилетие. К оловянным солдатикам я отнесся равнодушно, зато неописуемый восторг вызвали подаренные им книги Диккенса, Д. Лондона, Киплинга, Сетон-Томпсона.
Мое детство было омрачено неоправданным арестом отца. На протяжении долгих десяти лет Б.Л., чем только мог, помогал нашей семье. В далекий концентрационный лагерь он посылал посылки с продуктами, нательные вещи, конечно, до тех пор, пока это разрешалось.
А. А. Ахматова, М. М. Зощенко, Б. Л. Пастернак, А. Я. Таиров, А. Г. Коонен, Ю. К. Олеша, К. И. Чуковский, Е. Л. Ланн, П. Г. Антокольский помогали Евгению Исааковичу выстоять…
На протяжении трех десятилетий Борис Пастернак был для нас другом, наставником и бескомпромиссным товарищем. Он был наделен лучезарной душой, всякий, кто с ним знакомился, с первых же минут попадал под его обаяние. Радушность и гостеприимство Пастернака были легендарными.
Мы радовались, когда Поэт садился в нашем доме за фортепиано, лицо его моментально преображалось, он весь становился неземным, одухотворенным. Он подолгу играл нам Скрябина, Рахманинова, Моцарта, Стравинского, Шопена, Моцарта.
Благодарен ему за то, что он привил мне любовь к музыке, научил ее воспринимать и глубоко чувствовать.
Когда я стал старше, Б.Л. иногда брал меня на концерты в Дом ученых, в Большой и Малый зал Консерватории. Директор зала, милейший Галантер, всегда приветливо встречал Пастернака и предоставлял ему лучшие места.
Однажды Б.Л. заехал за мной на такси. Я стал отказываться от приглашения, он не мог понять, что произошло.
Случайно бросил взгляд на мои старые ботинки, заплатанные брюки, прозрачную от стирки рубашку — ему все стало ясно. Через час он вернулся со свертками. Впервые в жизни я надел настоящий костюм, красивую рубашку, удобные ботинки, новые носки.
2.
Б.Л. получил, наконец, долгожданную изолированную квартиру в Лаврушинском переулке, в новом писательском доме, рядом с Третьяковской галереей. С какими боями отвоевывался каждый квадратный метр площади. Один раз в месяц мы с мамой приезжали к нему в гости. Особенно приятно было проводить с ним воскресные дни, — ходить по музеям, выставкам, книжным магазинам. Букинисты, образованнейшие люди, знатоки человеческих душ, тонкие физиономисты относились к Поэту с величайшим почтением. Ведь каждая книга Пастернака в короткое время становилась библиографической редкостью.
Поэт Демьян Бедный (Придворов), который со всеми писателями без исключения был на «ты», как-то встретив Б.Л. на Кузнецком мосту, сделал ему анекдотическое предложение:
— Боря, как только в издательстве выйдет твоя новая книга, бери не десять-пятнадцать экземпляров, а минимум тысячу. Ты не прогадаешь. — При этом узенькие хитрые поросячьи глазки баснописца прищурились, их почти не стало видно, они глубоко осели в жировых складках. — Когда книга исчезнет с прилавков книжных магазинов, — продолжал Демьян, — пойди к букинистам, уверен, что с тобой они не станут торговаться. Наверняка, все возьмут на корню. Так многие делают. И сразу в кармане копейка появится!
В первых числах октября 1940 года мы с мамой поехали в город Медвежьегорск, к освободившемуся отцу. На Ленинградский вокзал нас поехал провожать Б.Л. В руках он держал два объемистых пакета.
— Здесь всякая еда, — сказал он смутившись, целуя мамину руку, — две мои книги и письмо Евгению Исааковичу и великодушно простите, немного денег.
Уже в поезде, в смрадном сидячем вагоне мы прочитали письмо:
«1 октября 1940 г. Дорогой Евгений Исаакович!
Вы не представляете себе, как я счастлив, что Вы, наконец, стали свободным человеком.
Я всегда с душевным трепетом читал Ваши Письма, адресованные милейшей Белле Исааковне, Леонарду и Эллочке. Очень хочу Вас увидеть и обнять. Мы непременно должны встретиться. Умоляю Вас, напишите то, что сохранила память…
Обнимаю, любящий Вас
Борис Пастернак».
Зинаида Николаевна шлет Вам огромный привет.
3.
Получив тяжелую контузию на Северном фронте, я был направлен в московский госпиталь.
Не надеясь на ответ, послал Б.Л. открытку. Через неделю заведующий отделением профессор Н. Н. Молчанов подвел к моей койке высокого человека в белоснежном халате и стерильной шапочке. Все думали, что приехал известный врач-консультант.
— Ну вот и встретились! Я вам тут, молодой человек, кое-что принес. — Потом совсем тихо, стеснительным шепотом, — вот, после одиннадцати лет принужденного молчания, вышел сборник стихотворений «На ранних поездах». Буду счастлив, если эта книжка вам понравится.
С волнением прочитал надпись: «Дорогому Леонарду Евгеньевичу Гендлину на добрую память. Желаю Вам скорейшего выздоровления.
15 сентября 1943.
Борис Пастернак».
Среди раненых в палате находился ленинградский артист, майор Кирилл Тонский. Он узнал Поэта.
— Б Л., дорогой, почитайте нам свои стихи! — волнуясь, он громко сказал: — Ребята, у нас в гостях находится один из лучших русских поэтов — Борис Леонидович Пастернак, Нам выпало великое счастье увидеть его так близко. Очень вас прошу присоединиться к моей просьбе!
Пастернак покраснел, он был смущен и обрадован. Он не любил кокетничать. Прибежал усталый, измученный, плохо выбритый, невыспавшийся подполковник-замполит:
— Товарищ Пастернак, благодарствую, что вы прибыли к нам по собственной инициативе. Разрешите эту встречу перенести в столовую? В других палатах также имеются выздоравливающие.
Поэт взволнованно ответил:
— Умоляю вас, не обращайте на меня внимания. Если я вам нужен, значит я в вашем распоряжении.
В просторной столовой не оказалось свободных мест. Обвязанные, зашитые, перевязанные, на костылях и в колясках, на протезах и ползком пришли изможденные, больные люди слушать стихи величайшего Поэта XX века. Два с половиной часа читал Б. Л. Пастернак свои новые стихотворения и отрывки из поэм.
Б.Л. извинился, что у него нет своих книжек, чтобы преподнести госпиталю с дарственными надписями, он пообещал непременно их прислать. И слово свое сдержал. Перед уходом он тепло со мной простился.
5.
Сугубо штатский человек, аристократ по духу и воспитанию, эстет и философ по мировоззрению Б.Л. не мог находиться вдали от фронта, сложа руки сидеть в тылу. В детстве он сломал ногу и поэтому считался негодным для несения воинской службы.
Бездельничать Пастернак не умел, он всегда был занят. Он просил Союз писателей направить его в действующую армию. Писал жалобы в военкомат, неоднократно обращался к главному редактору газеты Красная звезда» генерал-майору Ортенбергу.
Б.Л. был на седьмом небе от счастья, когда пришло неожиданное приглашение от командования 3-й Армии принять участие в создании документальной книги «В боях за Орел».
Пятидесятитрехлетний поэт без единой жалобы переносил тяготы исходной жизни и рвался туда, где было опаснее. Он охотно встречался с рядовыми и офицерами. В полевых госпиталях читал раненым свои стихи.
В 1944 году воениздат выпустил книгу «В боях за Орел». В этот сборник вошли три стихотворения Пастернака. Его очерки были «публикованы в журнале «Новый мир», 1965, № 2. В очерке «Поездка в армию» Б.Л. писал:
«Нельзя быть злодеем другим, не будучи и для себя негодяем. Подлость универсальна. Нарушитель любви к ближнему первым из людей предает самого себя.
Сколько заслуженной злости излито по адресу нынешней Германии. Между тем глубина ее падения больше, чем можно обнаружить справедливого негодования.
В гитлеризме поразительна утеря Германией политической первичности. Ее достоинство принесено в жертву производной роли. Стране навязано значение реакционной сноски к русской истории. Если революциоционная Россия нуждалась в кривом зеркале, которое исказило бы черты гримасы и непонимания, то вот оно: Германия пошла на его изготовление. Это задача посторонняя, окраинная, остзейская, ее провинциализм тем отчетливее, что ему присвоены всемирные масштабы…»
Так мог писать только философ, страстно любящий свою родину, Поэт, хорошо знающий и ценящий старую культуру Германии.
6.
11 марта 1946 г. мы получили от Б.Л. почтовую открытку:
«Дорогая Белла Исааковна!
Я не видел Вас тысячу лет, если Вас не затруднит и не будет никаких препятствий, приезжайте к нам в гости с детьми. Мы с Зинаидой Николаевной будем рады Вас всех обнять.
Как здоровье Евгения Исааковича? Передайте ему огромный привет. Я приготовил для него несколько хороших книг, уверен, что они ему понравятся.
С глубоким уважением
Борис Пастернак».
Мама и сестра не хотели оставлять больного отца. В гости к Б. Л. Пастернаку я отправился один. Дом был полон: К. И. Чуковский, писатель и переводчик Е. Л. Ланн с супругой, поэт А. Е. Крученых, артист Художественного театра Б. Н. Ливанов, драматург А. К. Гладков; бывший мейерхольдовец, артист Камерного театра В. Ф. Зайчиков.
Б.Л., обладатель огромных глаз, пухлых губ, горделиво-мечтательного взгляда, нарядный и красивый, читал свои изумительные стихи. После стихотворения «Немые инвалиды…» многим взгрустнулось. Запомнилась строфа:
Побег не обезлиствел,
Зарубка зарастет.
Так вот — в самоубийстве ль
Спасенье и исход?
Это стихотворение Б.Л. написал в 1936 году, оно посвящено поэту Николаю Дементьеву, который после расстрела близких покончил жизнь самоубийством.
Не сдержавшись, Зинаида Николаевна крикнула:
— Боря, хватит! У тебя имеются другие стихи.
Б.Л. сник. Все почувствовали неловкость. Положение спас неутомимый весельчак Корней Иванович Чуковский. Он рассказал комические эпизоды из жизни художника Репина. Евгений Львович Ланн говорил о забытом поэте и прекрасном художнике Волошине, о котором в 1926 году написал книгу «Писательская судьба Максимилиана Волошина». Громадный Борис Ливанов мастерски разыгрывал сценки и инсценировал анекдоты из бурно кипящей жизни Московского Художественного театра. Крученых весь вечер упорно молчал. Он оживился перед уходом, стал выпрашивать у присутствующих автографы.
— Алексей Елисеевич, для чего они вам понадобились? — спросил старого поэта Александр Гладков.
Крученых мрачно ответил:
— Историческая необходимость, все закономерно и не требует вышеозначенных комментариев.
Заливаясь смехом, Ливанов многозначительно изрек:
— Футурист остался футуристом, только желтой кофты не хватает и горлопана-главаря Владимира Владимировича Маяковского.
Крученых съязвил:
— Посредственность в искусстве, — всегда посредственность и ничто более. Это даже касается народных артистов…
Василий Федорович Зайчиков, блестящий характерный актер, один из любимейших учеников Вс. Эм. Мейерхольда, поработавший с ним почти два десятилетия, говорил о трагической судьбе любимого мастера.
Борис Пастернак редко бывал в театрах. Он любил спектакли раннего МХАТа, Вс. Мейерхольда, отдельные постановки А. Таирова в его Камерном.
Волнуясь, Б.Л. прочитал копию своего письма, адресованного Вс. Эм. Мейерхольду. Снова вмешалась его жена, резким металлическим голосом она отчеканила:
— Боренька, прошу вас не касаться запрещенных тем. Мы не должны забывать, в какое время нам приходится жить.
Многие понимали, что З.Н. — полновластная хозяйка в этом доме и что ее авторитет — непререкаем. Этой женщине надо отдать должное. На даче и в московской квартире Пастернаков царил образцовый порядок. Строго соблюдался режим питания. Она Б.Л. не только любила и боготворила, она считала его своей собственностью. В этом, как мне кажется, была ее роковая ошибка. Не уверен, что она понимала его Творения. Но бывало и так, что Б.Л. взрывался. В такие минуты лицо его бледнело, казалось, что огромные глаза выскочат из орбит. Заливаясь слезами, З.Н. кидалась на кушетку, вызывались профессора, известные врачи. Мастерски разыгранная истерика могла продолжаться несколько часов. Перемирие наступало нескоро. К счастью для обоих, Б.Л. не был злопамятным. И в то же время все его письма к жене проникнуты уважением, любовью, нежностью.
7.
Особенно часто мы виделись с Б.Л. летом 1955 года, т. к. жили на даче в Баковке, на следующей станции после Переделкино.
С Пастернаком мы обошли весь городок, забирались в самые глухие места, иногда к нам присоединялись К. И. Чуковский и B. A. Каверин.
Память Поэта поразительна, он мог часами читать не только свои стихотворения, но великолепно знал на память Пушкина, Гете, Блока, Рильке, Цветаеву. Никогда не говорил о З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковском. Он их не любил…
Как-то осенью мы встретились в Москве и долго бродили по чудесному Александровскому саду. Желтел и золотился лист. Мы присели на скамейку.
Я подумал о том, что дни и ночи сменяются на земле и уходят, полные своей мимолетной прелести, дни и ночи осени и зимы, весны и лета. Среди забот и трудов, радостей и огорчений забываются вереницы этих дней, то синих и глубоких, как небо, то притихших, под серым пологом туч, то теплых и туманных, то заполненных шорохом первого снега. Мы забываем об утренних зорях, о том, как блещет кристаллической каплей воды хозяин ночей Юпитер. Мы забываем о многом, о чем нельзя забывать. И Пастернак в своих стихах, поэмах, прозе как бы перелистывает назад календарь природы и возвращает нас к содержанию прожитых дней.
Б.Л. неожиданно нарушил тишину этого восхитительного утра, он тихо проговорил:
— Не марксизм-ленинизм, не коммунистическая партия, а божественная Италия, жемчужина на Средиземном море кристаллизовала для меня то, чем мы бессознательно дышим с колыбели… Кто построил Боровицкую башню? — итальянский зодчий Солари! — Беклемишевскую — итальянский зодчий Руффо!
К нам стали прислушиваться. Пастернака узнали. От смущения он порозовел. Мы зашли в Успенский собор.
— Кто мог воздвигнуть этот шедевр, который построен на века? — болонский мастер Аристотель Фиораванти. — Нас окружила большая толпа, Б.Л. уже не мог остановиться. Он с пафосом продолжал:
— Успенский собор был предназначен для наиболее торжественных событий в жизни Руси, в нем происходило венчание на царство московских государей. Московский собор, как совершенный кристалл, покоится на выравненном холме Кремля. Его основание, если мне не изменяет память, было заложено в Москве 4 августа 1326 года. Строительство храма было окончено в течение года и освящено ростовским епископом Прохором.
Успенский собор был свидетелем коронования и бракосочетания Ивана IV, убийства его дяди Юрия Глинского, изгнания митрополита Филиппа II, венчания на царство Федора и Бориса Годунова.
После того, как Иван III растоптал ханскую грамоту и объявил княжество независимым, в первопрестольном храме стали венчать на царство. Первое такое венчание состоялось в 1498 году. Торжественный обряд был совершен по образцу византийских императорских церемоний Иваном III над своим внуком Дмитрием Ивановичем.
Пастернак перевел дух. После короткой паузы он обратился к окружившим его людям:
— Дорогие друзья, позвольте задать вам один вопрос. Скажите, кто декорировал Грановитую Палату? Я не буду вас мучить, те же итальянцы — Солари и Руффо в 1490 году! Для меня Россия и Италия связаны знаком равенства.
Б.Л. аплодировали не только экскурсанты, не только случайные посетители, но даже насупленные экскурсоводы. Не сговариваясь, множество рук потянулись за автографами…
8.
И октябре он поехал со мной в Ригу, навестить больного отца. Б.Л. понимал, что больше его не увидит.
Е.И. узнал Бориса Леонидовича. С неимоверными усилиями он легонько коснулся его руки.
— Боренька, как я вам благодарен, что вы приехали… попрощаться. — Из глаз отца полились слезы.
— Евгений Исаакович, родной, — гудел Пастернак, — ну что вы, так нельзя, вот увидите, вы непременно поправитесь, приедете к нам погостить в Переделкино. Вы еще напишите книгу о пережитом.
Е.И. немигающими, мокрыми от слез глазами смотрел на своего товарища, с которым познакомился и подружился в ранней юности.
— Боренька, если вас не затруднит, прочтите что-нибудь! — попросил отец.
Как изумительно в тот вечер читал Пастернак. Мы радовались, что Е.И. стало легче и вдруг поверили в его исцеление. Но надежды наши не оправдались, через несколько месяцев отца не стало.
Б.Л. прислал маме телеграмму:
«Переделкино 7.2.1956 г.
Дорогая Белла Исааковна!
Потрясен смертью незабвенного Евгения Исааковича, с которым нас связывала многолетняя дружба. Несмотря на то, что мы редко виделись, я всегда с глубоким уважением думал о Евгении Исааковиче. Его мудрые советы не забыты, они мне в жизни и в литературе очень пригодились.
Крепитесь, родная! Понимаю, как Вам трудно. Обнимите детей.
С любовью Ваш
Борис Пастернак.
Зинаида Николаевна в глубоком горе. Она шлет Вам свое соболезнование».
9.
В 1956 году Борис Пастернак передал свой роман «Доктор Живаго» в журнал «Новый мир». Через несколько месяцев рукопись была возвращена автору с сопроводительным письмом. Приведу один абзац:
«Дух Вашего романа — дух неприятия социалистической революции. Пафос Вашего романа — пафос утверждения, что Октябрьская революция, гражданская война и связанные с ними последние социальные перемены, не принесли народу ничего, кроме страданий, а русскую интеллигенцию уничтожили или физически, или морально. Как люди, стоящие на позиции прямо противоположной Вашей, мы естественно считаем, что о публикации Вашего романа на страницах журнала «Новый мир» не может быть и речи».
Б. Агапов, Б. Лавренев, К. Симонов, А. Кривицкий».
Роман «Доктор Живаго» мне посчастливилось прочитать в машинописной рукописи. Впечатление ошеломляющее. Пришел радостный праздник раннего цветения и одурманивающих запахов. От книги веяло взволнованной молодостью. Отправил в Переделкино заказное письмо. Через неделю пришел ответ:
«Переделкино 17.12.1957.
Дорогой мой чудесный Леонард!
Тронут необычайно. Дорогой Леня, я всегда Вам верил. Ваша высокая оценка романа согрела мое надломленное сердце. Тяжко и больно, (Вы, очевидно, читали газеты, в которых напечатаны ужасающие выступления отдельных писателей), что роман не увидит света в своем отечестве. Я писал «Доктор Живаго», думая о России, о ее слезах, о ее вековечных страданиях, которые по всей вероятности никогда не кончатся…
Искренне Ваш
Борис Пастернак».
Гроза прошумела на всю Россию поздней осенью 1958 года. Настоящие Поэты в стихах предвидят свое будущее. До выхода романа Пастернак написал:
На меня наставлен сумрак ночи,
Тысячи биноклей на оси,
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Так фатально оправдалось предощущение судьбы:
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно — Аминь!
Великого Пастернака, Истинного Творца Поэзии и Прозы, лауреата Нобелевской премии посмели исключить из Союза писателей. Вина его состояла в том, что он всю жизнь оставался самим собой — честным и неподкупным.
Я попал, как зверь в загоне,
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет…
После гнуснейшего объединенного писательского судилища — 31 октября 1958 года мне удалось получить и размножить стенограмму «собрания». Ночью передал ее корреспондентам иностранных газет.
На другой день рано утром поехал на электричке в Переделкино. Чтобы сократить дорогу, пошел через кладбище. Обернувшись, увидел двух «топтунов». Один из них вкрадчиво спросил:
— Небось к Пастерьнаку идете?
— Вы угадали, тороплюсь к Борису Леонидовичу ПАСТЕРНАКУ. А что, нельзя?
Снова вопрос:
— Долго там пробудете?
— Не знаю.
— Ничего не поделаешь, хоть и холодновато нынче, будем ожидать…
Звоню в знакомую дверь. Долго никто не отвечает. Подошла Зинаида Николаевна, она неприветливо сказала:
— Б.Л. нездоров. Что вам нужно? Он просил никого не принимать.
По глазам понял, что З.Н. меня узнала, она попросила подождать.
Через пять минут ко мне вышел осунувшийся, но как всегда чисто выбритый Пастернак.
Я принес бутылку шампанского и букетик мимоз.
Б.Л. прогудел:
— Зиночка, поставь, пожалуйста, эти очаровательные мимозы в вазу.
За столом он глухо проговорил:
— До вас приходил Женя Евтушенко. У меня не было сил с ним говорить, Я сомневаюсь в его искренности. Женя пойдет далеко, его выручит жизненная хватка и природная одаренность. Андрюша Вознесенский мне гораздо ближе, он какой-то особенный, домашний и необычайно скромный.
— Боря! Прошу тебя, пожалуйста, не оговаривай знакомых, — процедила сквозь зубы осторожная З.Н.
После бокала шампанского лицо Б.Л. немного порозовело. Складки разгладились, успокоились.
— Ну, рассказывайте, что там произошло? Мне важно знать, кого ТАМ НЕ БЫЛО.
— Федин не присутствовал из-за плохого самочувствия.
Улыбнувшись, Пастернак сказал:
— Костя, неоцененный Временем драматический актер, он всю жизнь резонерствует.
Я сказал, что не пришли К. И. Чуковский, В. А. Каверин, В. М. Тушнова, К. Г. Паустовский, С. Я. Маршак, А. К. Гладков, Л. А. Кассиль, И. Г. Эренбург, В. Б. Шкловский, Л. К. Чуковская, А. А. Ахматова, О. Ф. Берггольц, А. С. Цветаева, И. Л. Сельвинский, А. Я. Яшин, Н. Н. Асеев, М. И. Ромм, Г. М. Козинцев, Л. З. Трауберг, Л. Н. Сейфулина…
Б.Л. внимательно читает стенограмму, синим карандашом делает отметки.
— А я когда-то у себя принимал этих злых волков. Доверяя им, тратил на них свое драгоценное время. После смерти они без стыда и совести будут публиковать воспоминания о встречах со мной. Эти шакалы от литературы скрупулезно будут вспоминать, как ходил, что говорил, кому и как улыбался. Все перечислят образно и художественно. Не напишут только, как страдал, как мучительно давалась каждая написанная строка, как тяжело мне достался роман «Доктор Живаго», от которого никогда не отрекусь.
Зинаида Николаевна, умоляюще:
— Боренька, не надо, успокойся! Эти живучие скелеты не заслуживают, чтобы ты о них говорил. Клянусь тебе, что Федина, Суркова, Зелинского, Симонова ты больше не увидишь. Эти проклятые иезуиты сокращают писателям жизнь.
Тысячу раз был прав расстрелянный Поэт Николай Степанович Гумилев, назвав коллег своих «сворой озверелых волков».
10.
3 ноября 1958 года я снова в Переделкино. Увидев меня, Б.Л. поднялся на второй этаж, в свой кабинет. Он спустился с книгой в руках:
— Дорогой Леонард, — сказал он, — мне хочется подарить вам давно обещанный однотомник моих стихов. Случайно уцелел лишний экземпляр. Я его надписал: «Человеку редкостной души, моему товарищу Леонарду Евгеньевичу Гендлину на долгую и хорошую память. В этой книге Вы увидите меня веселым и, возможно, скучным, жизнерадостным и печальным. С нежностью, любящий Вас Борис Пастернак.
Переделкино, 3 ноября 1959 года».
Как я счастлив, что мне удалось сохранить эти сокровища.
11.
К нам приехал А. К. Гладков. Он сказал, что Пастернак тяжело заболел. На такси едем в Переделкино. С нами поехала замечательный терапевт-диагностик, профессор Мария Николаевна Ратомская-Брауде, старая поклонница Поэта.
Опухшая от слез, Зинаида Николаевна не хотела нас впустить. Что вам здесь нужно? — крикнула она озверело. — Я схожу с ума от людского нашествия. Я скоро потеряю рассудок.
Я мягко спросил:
— З.Н., я могу вам чем-нибудь помочь? Не стесняйтесь, я с радостью возьмусь за любую работу.
Жена Пастернака как бы очнулась от долгого сна.
— Спасибо! Я знаю, что у вас доброе сердце. Не обижайтесь на меня, заходите, я просто очень устала. Б.Л. отдыхает, он провел бессонную ночь. Как только проснется, я пущу вас на пять минут, ему нельзя переутомляться.
Мы с Александром Гладковым в большой комнате Б. Л. Бедный, как он осунулся! Непрошенный комок подступает к горлу. Трудно сдержать слезы.
Непрерывно звонит телефон. Все время приходят люди, они, буквально, вламываются. Во дворе и в столовой толпятся иностранные корреспонденты, фотографы, кинооператоры, какие-то спецкорры радио и телевидения. Они назойливы, как шмели. У них начисто отсутствуют сантименты. Журналисты «трудятся», они делают бизнес. Их несметное количество. Какой-то назойливый американец за двухминутное интервью с Пастернаком предложил З.Н, пять тысяч долларов. Не отвечая, она его выгнала.
Преодолевая недомогание, Борис Леонидович с трудом улыбнулся. Он поцеловал меня в лоб.
Мы вышли заплаканные и не стыдились своих слез.
Борис Леонидович Пастернак умер ночью 30 мая 1960 года.
На другой день мы снова в Переделкино. Солнечное утро, Легкий ветерок колышет траву. На сей раз мы беспрепятственно вошли в дом, он показался пустым, одиноким, заброшенным. Б.Л. лежит на узкой раскладушке, укрытый простыней.
Гладков приоткрыл простыню, лицо Пастернака искажено от тяжких страданий. Бедный, сколько ему пришлось пережить за последнее время! Пришла Лидия Корнеевна Чуковская, человек необыкновенной души. Тысячу раз прав М. И. Булгаков, который назвал Союз советских писателей — «Союз профессиональных убийц»,
Мария Юдина исполнила произведения Шуберта, Святослав Рихтер играл Баха. Под вечер Мария Вениаминовна с друзьями сыграла Трио Чайковского «Памяти великого артиста».
Мы переночевали в Переделкино.
Похороны состоялись 2 июня 1960 года.
Тесной толпой окружили гроб с телом Великого Поэта Каверин, Паустовский, Копелев, Смирнова, Ю. Любимов, Р. Райт, Вигдорова, Харджиев, Ливанов, Яшин, Казаков, Нейгауз, Вильмонт, Образцов, Рахтанов, Богатырев, Раневская, И. Халтурин, Ивинская, Е. Булгакова…
Не продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе
Жизнь прожить — не поле перейти.
1956–1984.