Плач по России (Д. Д. Бурлюк)
Плач по России (Д. Д. Бурлюк)
Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг.
Мой единственный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом.
Вл. Маяковский.
На фото Мария Николаевна и Давид Давидович у нас в гостях. Москва, август, 1965 год (фото автора).
1.
Впервые о Бурлюке я услышал в раннем детстве от отца. В его редкостной библиотеке имелась подборка разноцветных книжечек и небольших сборников в цветастых обложках. Авторы: Давид Бурлюк, Елена Гуро, Николай Кульбин, Владимир Маяковский, Василий Каменский, Бенедикт Лившиц, Алексей Крученых почему-то именовались непонятным словом «футуристы». На вопрос, кто они такие, отец, улыбаясь, терпеливо отвечал:
— Для того, чтобы все это понять, необходимо подрасти.
2.
В восьмом классе мы бегло проходили Маяковского. Три урока были посвящены разбору поэмы «Владимир Ильич Ленин». Я хотел поднять руку, но меня опередил Валентин Шувалов, маленький, юркий, не по годам развитый юноша, страстный любитель поэзии. После окончания школы он поступит в авиационное училище и всю Вторую мировую войну будет штурмовать фашистские полчища. Потом, когда наступит призрачный мир, побелевший двадцатидвухлетний майор станет летчиком полярной авиации. Валентин спросил:
— Я читал, что футуризм — формалистическое направление в литературе и искусстве, возникшее в начале двадцатого века. Маяковский был учеником и последователем видного футуриста, поэта и художника Давида Бурлюка. Расскажите нам, пожалуйста, какую роль сыграл в этом движении Владимир Маяковский и что-либо о Бурлюке и других футуристах.
Учительница растерянно захлопала выпуклыми рачьими глазами. На нее жалко было смотреть. Она уверенно схватилась за сердце. (Излюбленный прием советских учителей.) Проглотив спасательную таблетку, она скороговоркой пробормотала:
— Эту тему, дети, мы будем с вами прорабатывать в десятом классе.
3.
Подрастая, я прочитал книги К. И. Чуковского «Лица и маски» («Шиповник», СПб, 1914), «Футуристы» («Полярная звезда», Петроград, 1922), а также разыскал «Литературно-художественный альманах», книгу № 22 («Шиповник», СПб, 1914), где была опубликована статья «Эгофутуристы и кубофутуристы. Образцы футуристических произведений». Эти книги я выпросил у Алексея Елисеевича Крученых, который дружил с моим дядей Борисом. Дядя всю жизнь был рабочим. После окончания семилетки его послали на рабфак. Он рано женился. Обзавелся детьми. Ему предлагали возглавить крупный завод, но он отказался и продолжал работать слесарем. У дяди Бориса была одна страсть — поэзия. Чтобы купить книжки, он старался экономить на всем: не пил, не курил, зимой и летом ходил на работу пешком. Пожалуй, только в этом доме вечно голодный Крученых чувствовал себя человеком. Дядя понимал душу опального писателя-футуриста, поэта, романиста, теоретика и знатока литературы. Крученых щедро дарил дяде Борису свои книги, стихи, написанные на клочках бумаги, рисунки. И на каждом листочке теплая дарственная надпись. Редкостный дар Крученых не погиб, все находится в надежных руках, у людей, которые ценят и понимают литературу. До боли обидно, что я не сумел вывезти из России это богатство.
Как рыдал сгорбленный, нищий писатель на могиле умершего друга! После смерти единственного товарища Алексей Елисеевич окончательно потерялся, опустился. Его единственный сын, заместитель начальника союзного главка, более двадцати лет не был у отца.
А. Е. Крученых — один из серьезнейших коллекционеров писательских автографов, писем, фотографий, рукописей. Он безошибочно мог определить почерк того или иного литератора. Через его долгую и кошмарную жизнь с бешеным ревом пронеслись партийно-литературные битвы, которые живьем уничтожали человеческие души. Живя впроголодь, одинокий, нищий, больной, но гордый старик страдальчески переживал расставание с бессмертными сокровищами. Несколько раз я заставал в его клетушке-комнатке, где от спертого иоздуха нечем было дышать, женщин из «маститого» архива ЦГАЛИ. «Литературоведки» торговались с нищим футуристом, имя которого когда-то гремело не только в России. За гроши они скупали ценнейший материал: письма и рукописи, автографы и фотографии некогда великих людей.
Крученых умер в возрасте 82-х лет в 1968 году. Союз писателей и районный отдел социального обеспечения никак не могли решить, за чей счет его хоронить. Дорога Крученых закончилась в крематории. Неизвестно, где могила и есть ли она вообще. В СССР имя писателя Алексея Елисеевича Крученых предано забвению, В СССР, но не в России…
4.
В 1965 году мой друг, доктор Эдуард Коган познакомил меня с поэтом и художником Осипом Колычевым. После обеда Колычев, живший по соседству, пригласил нас к себе посмотреть его картины. Оказалось, что он замечательный художник, великолепный пейзажист. Колычев сказал, что живопись для него только хобби, а настоящее по занятие — поэзия. Несмотря на то, что милейший и обаятельный Осип Яковлевич издал полтора десятка стихотворных сборников, искусство живописи многое потеряло от того, что самобытный художник силы свои отдавал вычурной, надуманной поэзии.
На книге «Наша земля» Колычев сделал мне следующую дарственную надпись-экспромт:
Вы просите экспромта?
Вот он:
…Разговорились как-то одесситы,
И вот сказал художник знаменитый:
Учитесь вы, друзья,
не у Монэ, Не у Манэ, а у… мине!
Осип Яковлевич показал нам письма, полученные им от Давида Бурлюка. С его разрешения я переписал адрес поэта и на другой день в Америку полетело мое первое письмо Давиду Давидовичу Бурлюку.
5.
Своеобразна жизнь Д. Д. Бурлюка, полная трудового пафоса и неподдельной экзотики. «Отцом Российского футуризма» был в молодости назван Давид Бурлюк и этот «титул» он берег до последнего дня, как подлинный квалифицированный диплом.
Давид Бурлюк начал печатать свои стихи в 1899 году, первое его выступление в херсонской газете «Юг», но основание футуризма, как литературного направления, относится к более позднему времени, к 1909 г., когда появился сборник «Садок Судей», в котором приняли участие братья Давид, Владимир и Николай Бурлюки, Василий Каменский, Велимир Хлебников, Алексей Крученых, Елена Гуро и др. Появление этого сборника можно считать моментом учреждения «будетлянства» — началом русского футуризма.
В 1912 году в Москве был издан сборник «Пощечина общественному вкусу» (издание Г. Л. Кузьмина), который открывался своеобразной декларацией, подписанной Д. Бурлюком, Алексеем Крученых, В. Маяковским и Велимиром Хлебниковым.
«Только мы лицо нашего времени», говорилось в декларации, приглашавшей «сбросить Пушкина, Достоевского, Л. Толстого с парохода современности». Футуристы напоминали: «Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней». Осмеивая «парфюмерный блуд» Бальмонта и «бумажные латы» Брюсова, футуристы предлагали вымыть руки тем, кто прикасался к «грязной слизи книг», написанных «бесчисленными Леонидами Андреевыми». — «Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Ремизовым, Аверченкам, Кузминым, Буниным и проч., и проч., — нужна лишь дача на реке. Такую награду судьба дает лишь портным. С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество».
«Возможно, — как замечает в своей книге Эрих Голлербах, — «Поэзия Давида Бурлюка» (издание М. Н. Бурлюк, Нью-Йорк, 1931 г.) — что авторы «Пощечины» были не столь презрительного мнения о поименованных писателях, как это выражено в их манифесте…»
Одни были возмущены развязностью футуристов, другие считали преждевременной их попытку влезть на несуществующие в России «небоскребы».
Восемнадцать лет спустя после того, как прозвучала звонкая «Пощечина», Д. Бурлюк в своей книге «Энтелехизм» сделал весьма существенную поправку к тому нигилистическому выпаду против классиков, который имелся в манифесте 1912 года: «Русские футуристы, — пишет Бурлюк, — отрицают не самое искусство прежних эпох, не Пушкина или Л. Толстого, (не) их произведения, великие, как документ, магические зеркала их дней, а понимание этих творчеств современниками, сделавшими из них глыбу авторитета, чтобы задушить ею каждый молодой, самеровольный сад исканий новизны…»
6.
Из писем Давида и Марии Бурлюк*.
19.4.1965 (Открытка).
Дорогие милые Леонард Евгеньевич, Лидочка и Женечка:
Спасибо за родственно-дружеское от 6 апр. с.г. При получении от нас «печатное» и впредь подробно перечисляйте, а то русские из СССР пишут «книги, журналы получил — спасибо».
Наш климат — схож сей год с вашим. Мы имеем часто более холодную погоду, чем — в Москве. У нас радио по утрам — дает все детали. Привет Владивостокской — в/маме. Здесь сын… поэта Матвеева, Я спал в 1919 году на полу под его люлькой.
Адреса: Г. Пузис — Москва — 4-я Владимирская — 3 кв. 45. Он пытается вытравить из меня футуризм…
Чумак — Москва 90, 2-й Троицкий пер. 6-А кв. 18. Повидайте их — напишите о них справедливо. Искренне — не таясь.
Ваши Давид Маруся Бурлюк
12.5.1965 (Открытка).
Ваше письмо дорогие милые: Мама, Женечка, Лида и Леонард мы получили — оно нас растрогало — как строки от родных и близких.
Посылаем вам образцы — чудесного искусства книгопечатания в США, в сказочной стране Нового Света, сейчас ночь. У нас по утрам радиопередачи и часто мы узнаем погоду в Москве.
Мы живем в океанской широте. Маруся завтра вам напишет (пошлем) большое закрытое письмо.
Напишите о себе — подробно — образование — возраст — сколько книг. Послали открытку подсолнухов. Днем писал стихи.
Давид Маруся Бурлюк.
14 мая 1965.
Дорогие наши далекие друзья, которых мы никогда не увидим и не услышим. Напишите о себе, какая у вас профессия и почему, «вставая рано лучше работается». Сколько вам лет. Бурлюка и меня тронула за сердце нежность чувств мальчика Жени (имя моей матери — доктор, воспитавшей меня). Выставка Бурлюка прощальная имела успех. Здесь на чужбине мы всегда одиноки так же как и там, где мы родились… все кто нас любил и ценил — ушли к «фиалкам» — цветы эти стоят на столе с нарцисами. Сейчас шесть часов вечера в окне солнце — закат наступит только через два часа. С океана прохладный ветер надо надеть фуфайку или летнее пальто. Мы с Бурлюком поедем за 8 миль автомобилем (какое длинное и красивое слово — 5 соединительных букв) в кино смотреть «Мир сирен» с Галиной Васильевной, милой красивой соседкой. Бурлюк дописывает «стил-лайф». «Цветы райской яблони и хризантемы» из оранжереи. Цветы все переселились на холст, а натура стала вялая — тряпками. «С наслаждением читаю 55». Спасибо — Бурлюка — Великого стихи прекрасны и я их только печатаю, а родина — продолжает «спать» — долго, долго спит и нет уже уверенности что когда-нибудь порадует Бурлюка «книгой» за его верную и вечную любовь к ней. В последний день выставки были — Федосеева — секретарь посольства, Федоренко — амбасадор и заместитель консула Петровский с женой (родилась на Сахалине) милые деликатные и дружественные люди к Бурлюку — 22 июля 1965 года исполняется 83 года. «Мой прекрасный Бурлюк» — днем должен прилечь отдохнуть на голубом диване. Тепло его укрою и не хочу чтобы тяжело трудился. Сегодня посадили «мужиков» в грядки (подсолнухи) они через два месяца зацветут и Бурлюк напишет мотив дома нашего с цветником 40x50 инчей. Пришлите мне книгу о Пушкине (ту что вы читали). Людей Бурлюк знает с первого взгляда и всегда осторожен. Молодых хвалит за их молодость и лень и не желание что-либо знать… ведь у них в руках десятки не прожитых… миллионы часов. Птиц я кормлю и есть корыто для купанья их, а ночью дикие олени приходят пить… а зимой подходят к двери кухонной и к окну кухни. Нежный привет всем кто помнит Бурлюков. Жене, Лиде, Леонарду и Маме как ее здоровье? Сегодня 14 мая 1965 года.
Давид Маруся Бурлюк.
14.5.1965.
Дорогие, милые Леонард Е, Лидочка и Женечка: Спасибо за ваше ыдушевное письмо от 30 апреля.
* * *
Сейчас 11 часов ночи. Мы вернулись из кино — видели картину из жизни артистов цирка. Заснята она в США, Барселоне, Париже и Вене. Картина сделана с большим мастерством всевозможных трюкачеств и случаев. Корабль перевернулся, пароход, пожар цирка. Укротители львов и тигров. Атлеты «высоких» трапеций.
* * *
Вы, Леонард — (спасибо) тонко понимаете сущность моей поэзии, данной мне (Богом) Природой: шелест листьев, дыхание трав и голоса, зовы туч. Разговоры звезд над степями Таврии. Я в этот мир пришел, чтоб встретиться (с) словами…
Мы вас можем снабдить обильно всем что вам будет приятно, радостно. Ваш мальчуган — чудесен — дай Боже ему счастья в жизни. Представители Родины, о них пишет Маруся (М.Н.) пришли вторично, назначив заранее мне (вызов) свидание. На Родине остались — были «реквизированы» около 7000 моих рисунков и картин — большинство их было уничтожено, пропало, распродано — но многое все еще цело. Года — 1905-15, до 1917. Они здесь в Европе и США высоко расцениваются. Но вывезти их мне не позволили, и я никогда ни о чем никого не просил. Теперь сюда в США — приехал художник П. Корин, сов знаменитость. Его во вторник 18 мая знам. америрик. художник — Рафаил Сойер и его жена везут в нашу деревню — 100 миль от Нью-Йорка «повидать Бурлюка».
Маруся вам написала чудесное письмо — и на ее вопросы — подробно о вас, о Лидочке, (о маме — из Риги) Женечке — будет приятно знать. В Риге проживает юноша лет 16-ти ученик школы Золя Дубнов, на Промышленной улице 11, необыкновенный мальчик — изучивший мою биографию — «все о Бурлюке». — Он пишет нам уже с осени прошлого года. Жаль, что вы не читаете по-английски. О нас так много написали на этом языке. Я пишу цветы — (Маруся описала этюд). Завтра надеюсь поработать часов 7 днем — закончить. Посылаю Ваш конверт на почте поправили. На каждом письме пишите дату, ваши имена отчества и адрес.
Любовь привет. Ваши Ра Ма.
Давид Маруся Бурлюк.
7.
25 июля 1965 года из Америки пришла телеграмма: «Вылетаем Москву целуем Давид и Маруся Бурлюк».
И вот наступил долгожданный день. На Шереметьевском аэродроме прохладно. Порывистый ветер пригибает к земле листву. В пять часов вечера огромный американский лайнер подруливает к зданию аэропорта. Среди встречающих писатели, журналисты, актеры, фотокорреспонденты, операторы телевидения и кинохроники. По трапу спускаются оживленные, довольные Мария Никифоровна и Давид Давидович Бурлюк. Они радуются цветам, рукопожатиям, светлым улыбкам. Бурлюков обступает огромная толпа людей. Этот живой поток невозможно сдержать. Лиля Брик и Василий Катанян, Людмила Маяковская и Владимир Лидин, Виктор Перцов и Евдоксия Никитина, Павел Антокольский и Юрий Завадский… Через час мы в гостинице «Националь». В номере у Бурлюков и на этаже толпятся советские и иностранные корреспонденты. По общему уговору пресс-конференция переносится на следующий день.
Для пресс-конференции директор гостиницы Миркин предоставил самый большой, 119 номер. Председательствует старый московский писатель Владимир Лидин.
Давид Бурлюк рассказал о детстве и юности, о том, как учился в Тамбовской гимназии, о дружбе с Маяковским, Хлебниковым, Каменским, Кульбиным; о путешествиях и жизни в Америке. Говорил о том, как в сентябре 1922 года он с женой Марией Никифоровной и двумя сыновьями был «выброшен» житейской бурей на Манхеттенскую скалу в Нью-Йорке, чужие, без денег, никому не нужные, не зная английского языка. Древние языки — латинский и греческий, которые он знал, а также французский, немецкий и разговорный японский не понадобились в Америке. Чтобы не умереть с голоду, начал искать работу. Его картины, привезенные в США с островов Тихого океана, никого не интересовали. Русских в ту пору в Нью-Йорке было мало. Неожиданно Бурлюк познакомился с русским авиаконструктором Игорем Сикорским, прибывшим в США в 1919 году. Он очень помог семье Бурлюка.
В 1925 году по Америке совершил трехмесячное турне друг молодости Бурлюка Владимир Маяковский. У них было много встреч и бесед. Из Америки Маяковский уехал ожесточенным. Америка ему не понравилась…
14 апреля 1930 года в десять часов утра Бурлюкам сообщили по телефону, что Маяковский застрелился. Его друзей волновала причина драмы. Пришли письма от Василия Каменского, врача Анны Карчевской, лечившей Маяковского, от двоюродной сестры жены Вс. Мейерхольда — Елизаветы Николаевны Райх. Выстрел, раздавшийся в Москве 14 апреля 1930 года, разнесся по всему миру.
Бурлюк надолго замолчал. Паузу нарушила Мария Никифоровна:
— В те скорбные дни, читая вести из Москвы, я только желала, мюбы Володя не страдал в минуты своего страшного ухода от нас из мира живых. Жизнь всегда коротка и человек не успевает исполнить возложенного на него долга. А потом в мир тишины и вечного покоя уйдут все… все… все… Для чего торопиться. А может быть и надо было Маяковскому убить себя. Возможно, не было другого выхода…
8.
В один из дней Бурлюки приехали к нам в гости. Когда они зашли, Мария Никифоровна тихо сказала:
— Мы никогда не думали, что у вас так уютно и мило.
Мнительный Бурлюк каждый прожитый год считал последним праздником судьбы. Я всматриваюсь в черты его лица. Несмотря на возраст, голос у него сильный, гибкий, бодрый. На нем коричневый пиджак спортивного покроя, у широкого ворота рубашки обыкновенный коричневый шнурок с большой пряжкой. Нервные тонкие пальцы держат фламастер и двигаются непрерывно. Бурлюк и паузах. между блюдами что-то торопливо записывает.
Я спрашиваю:
— А рубль Маяковского у вас с собой?
— Да, вот он.
Цепочка хранит все семейные талисманы и этот старый серебряный рубль чеканки 1924 года.
Потом они вместе пели. Бурлюк читал свои стихи. Из портфеля он вынул две работы — «Автопортрет» и «Лицо полей».
— Это вам наш скромный подарок за очень теплый и сердечный прием.
Мы попросили М.Н. рассказать о том, как они познакомились с Маяковским.
— Это произошло в 1911 году. Бурлюк привел домой изможденного, оборванного юношу. Мы его усыновили. У нас он жил четыре года. Я лечила ему руки. Его мучила хроническая экзема к какой-то странный фурункулез. Давид сразу в него поверил.
Заговорил Бурлюк:
— Как-то Маруся играла Шопена и своего любимого Рахманинова, а Володя сидел рядом и сочинял стихи. Во время творчества он до основания грыз карандаш. Стесняясь, он ломающимся баском читал нам написанное.
Возбужденно перебивает Мария Никифоровна:
— Именно тогда щедрый Бурлюк бросил со свойственной ему небрежностью:
— Володя, ты же гениальный поэт!
Разговор заходит о Татьяне Яковлевой, которую Маяковский в 1928 году встретил в Париже и, пораженный ее красотой, посвятил ей свое знаменитое «Письмо».
— Татьяна Яковлева, кажется, из Пензы? — сказал я. — Вы разве не были там с Маяковским?
— Да, припоминаю, — с живостью отвечает Бурлюк, — в 1914 году мы с Володей в Пензе читали лекции. Татьяна Яковлева одна из элегантнейших женщин. В Париже она вышла замуж за талантливого художника Алекса Либермана. Они давно уже живут в Нью-Йорке. Татьяна бережно хранит письма Владимира Маяковского, друга своей молодости и думаю, что делает правильно, что не предает их гласности.
Давид Давидович увлекается. Несмотря на 83 года, он совершенно забыл об усталости и с удовольствием продолжает вспоминать:
— В 1918 году мы с Владимиром Маяковским зашли к Федору Ивановичу Шаляпину. У него были гости, но он обо всем забыл и начал играть с Маяковским в бильярд. Это было очень интересное зрелище. Я предложил кому-то из гостей пари. Я держал за Маяковского и он, конечно, выиграл. Бурлюк помрачнел:
— Не понимаю, как Россия не сумела уберечь такого человека от пули.
Мария Никифоровна судорожно схватила Бурлюка за руку:
— Додичка, ты дал мне слово не говорить о политике. Если ты не прекратишь, мы завтра же вернемся в Америку.
Бурлюк осторожно спросил про отца. Я сказал:
— Вы же не хотите говорить о политике, для вас это запретная тема.
— Про Евгения Исааковича можно, — благосклонно разрешила Мария Никифоровна. — Ведь Додя знал Папу. Он всегда относился к нему с уважением.
После нашего рассказа Бурлюк понял, почему застрелился Маяковский. Вопросов у него больше не было.
Третий час ночи. Мы провожаем Бурлюков до машины.
9.
Бурлюки попросили искусствоведа Каменского и меня сопровождать их в Третьяковскую галерею. Ученый секретарь Володарский устроил сверхскромный «прием». На огромном столе красовались чашки с холодным чаем и печенье. Володарский снял трубку местно-ш телефона. Он коротко проговорил:
— Из запасников принесите четыре работы Давида Бурлюка, те, которые мы вчера отобрали.
Пейзажи Бурлюка — поэзия в красках. На Парижской выставке 1962 года рядом с произведениями Пикассо, Брака, Кандинского, Матисса был представлен также Бурлюк. Меня поразила гамма красок, глубокое сочетание мысли и вкуса художника.
Давид Давидович стал просить свои картины в обмен на другие. Издеваясь, Володарский саркастически ответил:
— Вы, господин Бурлюк, в трудное для России время оставили родину, убежали, погнались за призрачным счастьем. Лучшие свои годы вы прожили на Западе. А теперь просите свои картины, которые были брошены вами на произвол судьбы. А вот мы, советские люди, сберегли их для потомков. Скажите, пожалуйста, почему мы должны возвратить вам ваши работы?
Выдержке Марии Никифоровны можно было позавидовать. Она сказала:
— Мы просим вас оказать нам, старым, больным людям, любезность. Взамен вы получите другие работы Бурлюка.
Давид Давидович плакал, словно маленький ребенок. Слезы катились по его широкому лицу. Трудно было смотреть на слезы двух стариков, которые приехали прощаться с Россией, прощаться с родиной, которая обернулась для них мачехой.
В кабинет вошла Александрова (протокольный отдел МИДа), сотрудники отдела культуры ЦК КПСС, от иностранной комиссии Союза писателей присутствовал Чугунов. После общих приветствий Александрова произнесла следующий спич, который я тут же записал:
— Уважаемые Мария Никифоровна и Давид Давидович Бурлюк! Если вы примете решение навсегда остаться в СССР, мы готовы предоставить вам все условия для вашей плодотворной работы и сделаем все возможное, чтобы собрать ваши картины и сосредоточить их в одном музее.
Бурлюк ответил без промедления:
— Вы не серьезно ставите вопрос. Я не могу покинуть Америку. Там мои сыновья, внуки. Там моя жизнь. Я слишком стар, чтобы в восемьдесят три года начать жизнь заново.
Мария Никифоровна ответила более твердо:
— Не вернуть картины старому заслуженному художнику, который столько сделал для сближения и взаимопонимания американского и русского народов, — простите меня, иезуитство. Я привыкла называть вещи своими именами.
От угощения Бурлюки отказались. Прощаясь, Мария Никифоровна жестко проговорила:
— Мы готовы в любой день покинуть Россию!
10.
Бурлюк изъявил желание совершить автомобильную прогулку по Москве и ее окрестностям. В машине он вспомнил свой прошлый приезд.
— Пожалуй, самое сильное впечатление на меня произвели спектакли, которые я видел в Московском театре Сатиры, — «Клоп» и «Баня» Маяковского.
Ставь прожектора,
чтоб рампа не померкла.
Крути,
чтоб действие
мчало, а не текло.
Театр
не отображающее зеркало,
а — увеличивающее стекло.
Эти строки из «Бани» давно уже стали хрестоматийными. Перед моими глазами прошла целая вереница персонажей, сыгранных энергично, дерзко, радостно. Сатира Маяковского резка, жестока, груба, безжалостна.
У памятника Маяковскому к Бурлюку подошел Никифоров, коллекционер из Тамбова. Он переписывался с Бурлюком десять лет. На все окружение Бурлюка в Москве он пытался произвести впечатление. Мария Никифоровна не на шутку рассердилась. Вечером за ужином она сказала Никифорову:
— Николай Алексеевич, я не могу понять, на каком основании вы просите моего мужа оставить вам завещание на принадлежащее нам в Америке имущество? Какое отношение вы к нему имеете? Разве у Бурлюка нет семьи, детей, жены, внуков? Он что, сегодня умирает? Для чего вы распространяете среди работников прессы слухи, что вы незаконнорожденный сын Бурлюка? Кто в это поверит? До свиданья. Мы не хотим вас больше видеть!
К Бурлюкам приехал критик и литературовед Виктор Перцов:
— Я принес вам монографию о Маяковском, над которой работал много лет, — говорит он, — «Маяковский в последние дни».
Бурлюк вслух читает дарственную надпись: «Я рад, что мы, наконец, увиделись с Вами. В Москве, которую так любил Маяковский, в городе, где Вы первый разгадали его талант».
11.
Бурлюк буквально выпросил разрешение увидеть Троице-Сергиев монастырь, в Загорске.
— Лавра — жемчужина русского искусства, — сказал потрясенный Бурлюк после осмотра музея и Храмов. — Здесь меня все восхищает и радует. Но Лавра и город Загорск — несовместимы. Обидно, что город выглядит ужасно. Он грязен и неопрятен. Странно, что власть этого не понимает.
12.
И вот наступил последний день пребывания Бурлюков в Москве. На прощальный завтрак в ресторан «Националь» Бурлюк пригласил Л. Брик и В. Катаняна, В. Лидина и В. Перцова, Л. Маяковскую, П. Антокольского и нас с женой.
Мария Никифоровна грустна, видно, что ей трудно сдержать слезы. От волнения у Бурлюка садится голос. Вот-вот он заплачет. Все смотрят на часы, Бурлюка просят произнести тост. Все встали. Давид Давидович упрямо наморщил большой в веснушках лоб. Подумав, он сказал:
— Я верю, что мои писания когда-нибудь увидят свет в России. Недаром я был первым поклонником, другом и издателем Велимира Хлебникова; на мне горят и будут гореть лучи славы его, и Володи Маяковского, и Васи Каменского, — трех бардов, скакунов поэзии Парнаса Российского. Вот за это я могу выпить!
В аэропорту Шереметьево Мария Никифоровна, обняв нас, сказала:
— В жизни мы сделали много ошибок. Одна из самых больших — наш второй приезд в Россию. На родине Бурлюка не любят и не понимают. На протяжении десятилетий наши слезы по России были напрасными.
Давид Бурлюк слышал, что сказала его жена. Он добавил:
— Наш плач по России был неоправданным…
Поднимаясь по трапу, Бурлюк остановился:
— Позвольте мне прочитать стихотворение, которое я написал в 1938 году:
…У моря синие глаза
Но их не встретишь взор
Их привлекает бирюза
Их легкий туч узор.
О выраженье этих глаз
Изменчиво в мгновеньях
То в них луна цветной алмаз,
То ветра нежно пенье…
Глаза морские пред грозой
Полны томленья страсти,
Полны бездонною тоской…
Потерянного счастья.
Раздались аплодисменты. Бурлюк с женой вошли в самолет.
13.
Наша дружеская переписка с Бурлюками продолжалась до ноября 1966 года. Кроме писем и открыток приходили бандероли с книгами, художественными репродукциями, подарками. А потом пришло последнее трагическое письмо от Марии Никифоровны, где она писала, что Давид Давидович Бурлюк, последний русский футурист, тихо скончался в своем доме. Последняя запись в его блокноте:
…И за все те грехи мои тяжкие,
За неверие и благодать,
Положите меня в русской рубашке
Под иконами умирать!
Мария Никифоровна ненадолго пережила своего друга и доброго товарища.
Вечная Память Великому Бурлюку — Футуристу Российскому и его верной Подруге.
1965–1985.