Солнечный человек (Д. Р. Бергельсон)
Солнечный человек (Д. Р. Бергельсон)
С Бергельсонами я познакомился в Московском Еврейском театре. После расстрела писателя (1952) я продолжал бывать в доме его вдовы.
1.
Перебирая свой архив, я нашел чудом уцелевшие письма Цили Львовны Бергельсон.
Страшно отмечать столетний юбилей расстрелянного писателя. Тяжело говорить о Давиде Рафаиловиче Бергельсоне в прошедшем времени.
Давид и Циля Бергельсон творили вместе. Их талант неотделим друг от друга. Можно с уверенностью сказать, что и в ином мире их светлые души — неразлучны.
Он родился во втором пятидесятилетии прошлого века — 12 августа 1884 года.
Детство Д. Р. Бергельсона прошло в маленьком украинском местечке Охримово. Его первое печатное произведение увидело свет в 1905 году. 12 августа 1952 года ему исполнилось шестьдесят восемь лет. В этот день его, измученного пытками, казнили.
Более сорока лет Давид Бергельсон не выпускал из рук пера. Он любил еврейский народ, гордился им, творил для него. Свое двадцатилетие молодой писатель отметил повестью «Арум вокзал» («Вокруг вокзала»). Ее восторженно приняли читатели и писатели. На повесть обратил внимание мэтр еврейской литературы Шолом-Алейхем. Около года трудился он над рассказом «Дер тойбер» («Глухой»), который сразу же выдвинул талантливого, самобытного художника в число лучших еврейских писателей. Мастер острого психологического рисунка, яркого сюжета, Бергельсон писал своих героев с живых людей.
Мне кажется, что давно уже наступило время обратить внимание па чистоту, стиль, благородство бергельсоновского языка, на стилистику его мышления.
Гете когда-то писал:
«Какого читателя желаю я? — такого, который бы меня, себя и целый мир забыл и жил бы только в книге моей».
Давид Бергельсон нашел таких читателей, с первых своих литературных шагов ему не надо было их завоевывать.
В 1913 году появляется его роман «Нох алемен» («После всего»), переведенный на многие европейские языки, а также на иврит и японский. Об этой книге тепло писали С. Цвейг, Л. Фейхтвангер, Р. Роллан, Г. Манн. В русском переводе роман называется «Миреле», первое издание появилось в 1941 году.
Д. Бергельсон пережил революцию 1905 года и Первую мировую войну, он был свидетелем захвата власти большевиками. На его глазах творилось крушение империи. На землю, где он родился, пришли разруха, хаос, голод. Многие друзья художника, которым была чужда по духу и мировоззрению революция, оказались в тюрьмах и концентрационных лагерях.
В 1918 году Давид Бергельсон отпраздновал в Одессе свадьбу с Цилей, на которой среди приглашенных был Хаим-Нахман Бялик.
В 1920 году из печати выходит роман Бергельсона «Опганг» («Отход»). Оставаясь подданным советской империи, писатель в февральские дни 1921 года уезжает за границу. Восемь лет он живет в Америке и Германии. Эти годы наложили неизгладимый отпечаток на все его дальнейшее творчество.
Тяжело жилось российским евреям в Европе, Австралии, Америке.
Бергельсона вызвал консул и предупредил писателя, что если он не вернется в СССР, его паспорт будет аннулирован.
Давид Рафаилович задумался — на родине остались родные, товарищи, друзья.
Есть человеческие натуры, которые не в состоянии творить на чужбине, и ни в коей мере нельзя их за это осуждать.
Бергельсон не любил привлекать к себе внимание. Блестящий собеседник и человек редкой душевной доброты, он умел любить, дружить и, как немногие, был способен на верность отношений.
В Советском Союзе литература и искусство всецело подчинены диктатуре. Писатели вольно или невольно игнорирующие власть становятся ее заклятыми врагами. Бергельсон, как все, вынужден был прославлять социалистический строй, который он недостаточно хорошо знал. Ведь на родину он вернулся только в 1929 году. Особенно это отразилось в малоудачном цикле рассказов и очерков «Биробиджанцы».
2.
1938 год. Конец февраля. Малая Бронная — тихая московская улица запружена любителями театра, желающими попасть на вечер отрывков в Еврейский Камерный театр. На больших афишах одухотворенные лица Соломона Михоэлса, Веньямина Зускина, С. Ротбаум и, недавно вступившей в труппу, молодой актрисы Этель Ковенской…
В шесть часов вечера С. М. Михоэлс через служебный вход провел меня в свою артистическую уборную. В комнате находился триумвират: художники — вдохновенный Александр Тышлер, спокойный Исаак Рабинович и маленькая, суетливая, очень способная Сарра Мокиль. Они помогают артисту накладывать сложнейший грим.
В артистическую пришли друзья театра: Александр Таиров — главный режиссер Московского Камерного с гордой и величественно красивой, трагической актрисой Алисой Коонен; всегда жизнерадостный и улыбающийся, премьер театра оперетты Григорий Ярон; царственно-самодовольный Василий Качалов из Художественного.
Мое пятнадцатилетнее сердце переполнено огромной радостью от того, что я так близко соприкасаюсь с корифеями русской сцены.
Первый звонок. Мое место в седьмом ряду. Рядом незнакомые пожилые люди. Их добрые лица сразу же расположили к себе.
— Ну, молодой человек, давайте знакомиться, — сказал мой сосед. — Я писатель, Бергельсон, зовут меня Давид Рафаилович. А это жена — Циленька, или Циля Львовна, — и он ласково погладил ее по руке. Д.Р. заговорил со мной на идиш. Смутившись, я сказал, что не знаю этот язык. Бергельсон меня ободрил:
— В этом театре надо внимательно следить за игрой артистов и вслушиваться в их музыкальную речь, тогда вы все поймете. Мы с удовольствием будем вам переводить. Как ваше имя?
Я назвал себя.
В зале потушили свет. Полилась лирическая, грустная музыка Льва Пульвера. На сцене Михоэлс в роли Глухого. Трагедия забитого, несчастного человека и его опозоренной красавицы-дочери Эстер до глубины души тронула зрителей. Я не видел безразличных лиц. Зал неистовствовал. Счастливые актеры много раз выходили на вызовы. Неожиданно зрители встали и вместе с артистами и музыкантами стали аплодировать моему соседу. Смутившись, Давид Бергельсон неумело раскланивался.
— Циленька, голубушка, ты тоже должна встать, — тихо сказал писатель жене.
Их попросили подняться на сцену.
После спектакля Бергельсоны пригласили всех участников в Дом Актера на ужин. Навсегда я сохраню в памяти вечер 26 февраля 1938 года. Лохматый, красивый Иосиф Уткин прочитал главу из «Позмы о рыжем Мотеле», В. И. Качалов своего любимого Блока и стихотворения Есенина, Михоэлс и Зускин пели шуточные песни.
Бергельсоны дали мне свой адрес и домашний телефон. Приглашали в гости.
3.
Только через год, набравшись храбрости, я позвонил. Циля Львовна вспомнила о нашем театральном знакомстве.
— Приходите к нам на обед в ближайшее воскресенье!
Был настоящий еврейский обед. За столом начался разговор на щекотливые темы. Давид Рафаилович знал, что, как и в 1937 году, снова начались повальные обыски и аресты.
— Мне кажется, что происходят какие-то неслыханные ошибки. Не может быть, чтобы правительство все знало. Беды народные в один прекрасный день переполнят чашу терпения.
Испугавшись, Циля Львовна сказала:
— Давид, родной, умоляю тебя, перемените тему беседы. Я боюсь. Ты же знаешь, в какое время мы живем!
Д.Р. рассказал, как его вызвали в ЦК ВКП (б) и в писательский союз.
— Я задумал большой роман из жизни еврейской бедноты в дореволюционной России. Начал собирать материал, делать черновые наброски. Для этого ездил на Украину и в Белоруссию. Вместо романа мне предложили написать пьесу и сборник рассказов о трудящихся Биробиджана. Я им сказал, что горжусь трудовыми успехами биробиджанцев, но это не моя тема. Я посоветовал командировать в Еврейскую автономную область бригаду молодых писателей…
Бергельсон передохнул, встал, прошелся по кабинету. В двери постучали. Мы насторожились. Вошли писатели К. Г. Паустовский и его неизменный друг Р. И. Фраерман.
— Рувим, как ты поживаешь? — улыбаясь спросил Давид Рафаилович.
— Написал лирическую повесть, — скромно произнес Фраерман.
— Только название слишком длинное, — сказал Константин Георгиевич, — «Дикая собака Динго или повесть о первой любви».
— Циленька, организуй нам, детка, чай с нашим любимым вишневым вареньем, а мы попросим дорогого гостя прочитать свою новую повесть, — засуетившись проговорил хозяин дома.
Рувим Исаевич Фраерман прекрасно читал, а еще лучше рассказывал. Повесть покорила нас необыкновенной свежестью. Мы все безоговорочно влюбились в ее героя Фильку.
Незаметно подкралась ночь.
Д.Р. на минуту вышел, потом подошел ко мне:
— Дорогой юноша, вот вам на память книга моих рассказов.
Я был обрадован и растерян.
Циля Львовна вызвала такси. Бергельсоны проводили меня до машины.
4.
В первых числах июня позвонил Давид Рафаилович.
— У меня для вас имеется необычное предложение. Я собираюсь поехать на полтора месяца в Биробиджан. Могу взять вас с собой. Хотите?
— С удовольствием! — обрадованно воскликнул я.
— А ваша мама не будет возражать?
— Нет, — ответил я.
Мы встретились через два дня.
— Почему у вас такой унылый вид? Какие страсти обуревают вашу беспокойную жизнь? — ласково спросил Бергельсон. Я проговорил растерянно:
— Мама выяснила, что железнодорожный билет стоит очень дорого.
— Родной, поклонитесь вашей матушке, передайте ей от меня сердечный привет и скажите, что пусть ее ничего не волнует. Билеты у меня в кармане, все расходы я беру на себя.
Почти два месяца мы пробыли в Биробиджане. В коротких заметках Бергельсоне я не буду подробно говорить о жизни евреев на скудной земле крошечного еврейского городка, ставшего чертой оседлости. Пафоса и энтузиазма мы там не увидели. Идеалистами оказались единицы — еврейские семьи, которые в погоне за маленьким счастьем бросили насиженные места в Америке, Аргентине, Канаде, Бразилии, Австралии и приехали сюда, в этот забытый Богом и людьми «медвежий» угол Дальнего Востока, который по плану второй пятилетки и лично по указанию Сталина и Молотов а необходимо было заселить. От романтической мечты ничего не осталось. Люди жили бедно и неинтересно. Молодежь стремилась покинуть «благодатный край», она уезжала на заработки в большие промышленные города.
5.
В конце ноября Бергельсон читал труппе ГОСЕТа свою пьесу, она оказалась надуманной; измучившись, писатель сделал несколько вариантов. Театр заставили пьесу поставить, потому что нужна была современная тема. После трех официальных просмотров ее сняли.
С. М. Михоэлс беспощадно раскритиковал драматургический опус Бергельсона. Два мастера поссорились. Они перестали встречаться домами. Омрачилась тридцатилетняя дружба титанов еврейской культуры.
В 1939 году издательство «Советский писатель» предложило Бергельсону переиздать его сборник «Биробиджанцы». Писатель ответил:
Это была дань времени. В 1932–1933 началась массовая иммиграция евреев в Биробиджан, и мне захотелось как-то ответить на человеческий энтузиазм. Но если говорить откровенно, эта книга сегодня не представляет художественной ценности. Мне кажется, что читателю она будет неинтересна».
6.
1944 год…
19 января меня вызвал генерал-майор А. Г. Донецкий.
— Вы Москву хорошо знаете?
— Да, — ответил я.
— Пройдите в штаб, возьмите командировку, подготовьте за моей подписью письмо-обращение к московским писателям. Армии нужны книги — политическая и художественная литература.
Штабной «Виллис» довез меня до Москвы. Я поехал в район Третьяковской галереи. Здесь, в Лаврушинском переулке в доме № 17 проживала писательская элита. Писатели и их семьи «щедро» дарили старые, ненужные книги и потрепанные журналы. Пачки быстро росли, Наступил вечер, а я обошел только часть квартир. Много времени уходило на разговоры. Сытые писатели с бычьими шеями и тройными подбородками и их откормленные жены интересовались фронтовой обстановкой. Я проголодался. Надо было думать о ночлеге. Поднялся еще на один этаж, позвонил в квартиру № 20. Двери мне открыл человек небольшого роста, в его близоруких, слегка прищуренных глазах сквозила необъяснимая тоска.
Заходите, пожалуйста, раздевайтесь и проходите в столовую.
Циля Львовна меня узнала.
— Давид, это же наш старый знакомый.
— Если бы вы знали, дорогой друг, как я рад вас видеть!
— У меня имеется приятный сюрприз. Я хочу вам кое-что рассказать.
— Я с удовольствием буду вас слушать.
Вечерами, в короткие минуты отдыха, солдаты читают или пишут письма родным. Вот в один из таких длинных, тоскливых, зимних вечеров я читал книгу ваших рассказов. Солдаты попросили ме-нн почитать им вслух. Я не ожидал, что «Глухой» так подействует на слушателей. Молчали русские, евреи, чуваши, украинцы, узбеки, кллмыки, татары. Первым заговорил седоусый старший сержант Егор Нечипоренко. Мы уважали его за немногословность и аккуратность. У него под Орлом погибли три сына. Во всем его облике была какая-то мудрость. Нечипоренко казался нам глубоким стариком, ему было только 57 лет. Про себя мы его любовно так и называли «старик».
Нидно было, что «старик» разволновался. Он покрутил ус, желтоватыми пальцами свернул цигарку. И медленно, как бы про себя, повторил:
«Да вот какая нехорошая история вышла. Теперь, ребята, вы видите, что в любой нации сволочи есть. А евреи такие же люди, как мы с вами. Я вот до войны жил в Днепропетровске, раньше он назывался Екатеринослав. Больше половины населения были евреи. На одной улице, напротив нашего дома, проживал доктор Исаак Маркович Будницкий. К нему можно было постучаться в любое время дня и ночи. Я не помню такого случая, чтобы он когда-нибудь кому-либо отказал в помощи. И такого человека фашистские изверги сожгли в Освенциме. Вот смотрите, неизвестный для нас писатель, товарищ Давид Бергельсон за какие-то два часа стал нашим другом, стал нашей совестью…»
Нечипоренко глубоко вздохнул, такое продолжительное высказывание немногословного, скупого на слова старшего сержанта было для нас откровением.
Давид Рафаилович встал, заложил руки за спину, начал быстро ходить по комнате. Его волнение передалось Циле Львовне. Никому не хотелось продолжать разговор.
— Вот видите, что значит, когда художественное произведение над которым долго и мучительно трудился тот или иной писатель доходит до своего истинного читателя, — мягко проговорил Бергельсон.
Д.Р. достал маленькую записную книжку и мелким убористым почерком записал адрес нашей полевой почты, фамилию командира части, мой довоенный адрес, имена и отчества моих родителей.
— Зачем вам это? — спросил я.
— Писатель должен интересоваться всем и в первую очередь людьми, которые встречаются на его жизненном пути.
Ц.Л. постелила мне на диване в гостиной. Пуховые подушки, теплое одеяло, белоснежные простыни — как все это напоминало родной дом, маму, отца, сестру. Я быстро заснул…
Утром, прощаясь, Д.Р. сказал:
— Дорогой друг, мы непременно с вами еще встретимся. Я буду за вас молиться.
7.
Однажды на доске приказов я прочитал, что в доме офицеров состоится встреча с Д. Р. Бергельсоном.
Больше всех волновались солдаты нашей части. Всем хотелось увидеть писателя. По уставу, на офицерские вечера рядовые не допускались. На помощь пришел случай.
Бергельсон подошел ко мне:
— Я же вам говорил, что мы непременно увидимся. Представьте, пожалуйста, меня своим товарищем.
По просьбе Д.Р. свободных от службы солдат пустили на балкон. Бергельсон, подталкивая меня к командованию, сказал:
— Это мой друг и товарищ. Разрешите ему открыть вечер?
Начальство смутилось. Но, что поделаешь?! Отказать писателю — невозможно. Инструктор политотдела со мной «прорепетировал».
Бергельсон поднялся на сцену. Солдаты и офицеры в едином порыве встали и устроили этому скромному человеку бурную овацию.
«Спасибо, дорогие сыновья и братья мои. Меня, писателя, попросили приехать в вашу воинскую часть и рассказать о своей работе. Печататься я начал давно, еще в 1909 году. Это было трудное и страшное время. Я вижу здесь много молодых людей, и вам, конечно, незнакомы слова «черта оседлости», «погромы», «процентная норма». Я говорю об этом, потому что я — еврей, и потому что я еврейский писатель. Но когда ко мне пришел за книгами ваш солдат и рассказал, какое впечатление на вас, его товарищей однополчан произвели мои рассказы, я понял, какое это счастье быть писателем, понятным для народа. Вот уже три года, как вы ведете справедливый бой с фашизмом. Вы, солдаты, хорошо знаете, что вы отстаиваете на поле боя! Победа близка! Скоро настанет день, когда матери и отцы, жены и сестры, братья и сыновья сумеют вас прижать к многострадальному сердцу.
Родные мои!
Скоро, совсем скоро придет на нашу Землю большое человеческое счастье. Отцы и матери в детях и внуках спокойно будут продолжать свой род. По натуре своей я не фантазер и не идеалист. Но любой писатель, всегда должен быть для читателей современником. Я желаю вам от всего сердца только Победы и всегда помните, что в ваших жилах течет кровь честных людей. Недалек тот день, когда вы придете на землю наших врагов. На дорогах и улицах вы увидите толпы голодных детей, помните, что эти обездоленные не виноваты и поступках своих отцов. Постарайтесь меня правильно понять. Врагов заклятых, фашистов-убийц, мракобесов-насильников, надо без всякой жалости уничтожать, а дети должны жить во имя будущего…»
Д.Р. устало опустился на стул. Залпом выпил стакан остывшего чая. Его поразила тишина, которая царила в зале. Он близорукими глазами смущенно посмотрел на своих слушателей. Все встали. Раздались добрые аплодисменты. Солдаты-воины аплодировали писателю-гуманисту, писателю-Человеку, писателю-Борцу — Давиду Рафаиловичу Бергельсону.
8.
В 1946 году я позвонил Бергельсонам. Военные катастрофы на телефонные номера не подействовали. Трубку снял Давид Рафаилович. Он подробно расспросил про моих родных. Приглашал в гости. Я обещал придти. Но мои бесконечные командировки и его дальние пути-дороги все отдаляли нашу послевоенную встречу. Мы часто перезванивались. Писали друг другу поздравительные открытки, а иногда длинные письма.
Д.Р. написал историческую драму в стихах «Принц Реувени» из жизни евреев Испании. Мне посчастливилось «прорваться» на генеральную репетицию. Меня провел главный администратор театра Курский. Постановщик спектакля С. М. Михоэлс создал эпическое повествование. После генеральной репетиции на пьесу Бергельсона был наложен строжайший запрет.
Последняя наша встреча произошла при печальных обстоятельствах, на похоронах Михоэлса. Я понял, что писатель простил ни в чем неповинного художника.
9.
Он родился 12 августа 1884 года.
Давида Рафаиловича казнили в Москве, на Лубянке, во внутренней тюрьме — 12 августа 1952 года. В тот день ему исполнилось шестьдесят восемь лет.
После трагической гибели Бергельсона, я изредка навещал Цилю Львовну.
18 сентября 1961 года она подарила мне роман Д. Р. Бергельсона «На Днепре».
Помню ее скромные похороны. На Еврейское кладбище в Востряково пришли те, кто сохранил в памяти образы вечно живых героев писателей Бергельсонов. Давид и Циля трудились вместе, рука об руку. Их талант творческий и человеческий всегда приносил людям радость.
1961–1984.