ПОЕДИНОК

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПОЕДИНОК

На процессе, который продолжался свыше трех месяцев, Димитров сделал все, чтобы доказать перед всем светом преступные деяния гитлеровцев. Из обвиняемого он превратился в обвинителя. Он задавал вопросы на суде, писал письма председателю д-ру Бюнгеру, навязанному ему адвокату д-ру Тейхерту, требовал вызова свидетелей, ставил в тупик полицейских свидетелей, а в вопросах к свидетелям-рабочим старался доказать, что Германская коммунистическая партия не готовилась в то время к революции и поэтому ей не нужен был такой сигнал, как поджог рейхстага. Он давал характеристики свидетелям обвинения, показывал всему миру, что эти свидетели были национал-социалистами, уголовными преступниками, ненормальными людьми, убийцами, фальсификаторами.

— Я вас поздравляю с такими свидетелями, господин председатель! — бросал он саркастически Бюнгеру.

Самой драматичной страницей суда был допрос свидетеля Геринга, премьер-министра Германии, человека-господина, как его называли в Германии, убийцы тысяч невинных рабочих. Того Геринга, который, будучи также министром внутренних дел, говорил;

— Если на улицах нет коммунистов с отрезанными носами и ушами, нет причины волноваться… Я заявил моей полиции: когда вы стреляете — стреляю я! Если кто упал мертвым — убил его я! Только одного требую от вас — не палите в воздух, а стреляйте в людей!

Так вот, этот самый Геринг, самоуверенный властелин, любитель морфия, орденов, славы и денег, явился в суд, чтобы нанести смертельный удар коммунизму. Явился в сопровождении огромной свиты. В зале воцарилась гробовая тишина. Геринг встал, подбоченившись, широко расставив ноги. Он чувствовал себя как дома. Д-р Бюнгер всем своим существом ощущал присутствие министра. Полицейские на балконе и публика в партере словно окаменели.

Геринг начал с иронии:

— Утверждают, что мой друг Геббельс внушил мне план поджога рейхстага и что я с радостью выполнил этот план. Утверждают, что я любовался пожаром. Вероятно, закутанный в синюю шелковую тогу. Остается еще сказать, что я играл на лире, как Нерон на пожаре в Риме…

Полицейские на балконе заулыбались, глаза их засияли: им хотелось аплодировать, но это был не театральный зал. Геринг говорил, не меняя позы, слегка раскачиваясь, отчего ордена его иногда позвякивали.

Димитров внимательно вслушивался в каждое его слово. Геринг быстро закончил показания и взглядом победителя окинул зал.

Медленно поднялся Димитров. Опершись руками на стол, впившись глазами в Геринга, он спросил:

— 28 февраля премьер-министр Геринг дал интервью о поджоге рейхстага, где говорилось: у «голландского коммуниста» Ван дер Люббе был при обыске отобран, помимо паспорта, и членский билет коммунистической партии. Откуда знал тогда господин премьер-министр Геринг, что у Ван дер Люббе был с собой партбилет?

— Нужно сказать, — пренебрежительно ответил Геринг, — что я до сих пор очень мало интересовался этим процессом…

Димитров чуть подался вперед. В прищуренных глазах его забегали лукавые искорки. Геринг еще не понял смысла его вопроса. Но, встретившись со взглядом Димитрова, Геринг стал говорить раздраженно:

— Я слышал, что вы большой хитрец. Поэтому я предполагаю, что вопрос, который вы задали, давно ясен для вас, а именно, что я вообще не занимался расследованием этого дела. Я не хожу туда-сюда и не проверяю карманы людей. Если вам это еще неизвестно, я говорю вам: полиция обыскивает всех опасных преступников и сообщает мне, что ею найдено.

— Но трое чиновников уголовной полиции, арестовавшие и первые допросившие Ван дер Люббе, единодушно заявили, что у Люббе не было найдено партбилета. Откуда же взялось это сообщение о партбилете, хотел бы я знать? — отчеканивая каждое слово, спросил Димитров.

Геринг надменно бросил:

— Сообщение это было мне сделано официально… Я на следующий же день, до обеда, передал это сообщение в печать… Возможно, в ту ночь ходило много слухов. Все, естественно, не могло быть проверено…

Димитров продолжал задавать вопросы.

— Я спрашиваю: что сделал господин министр внутренних дел 28 и 29 февраля или в последующие дни для того, чтобы в порядке полицейского расследования выяснить путь Ван дер Люббе из Берлина в Геннингсдорф, его пребывание в ночлежном доме в Геннингсдорфе, его знакомство там с двумя другими людьми и, таким образом, разыскать его истинных сообщников? Что сделала ваша полиция?

Геринг попытался отделаться от вопроса.

— Само собой разумеется, что мне, как министру, незачем было бегать по следам, как сыщику. Для этого у меня есть полиция.

Но отделаться Герингу не удалось. Димитров следующим же вопросом припер его к стенке:

— После того как вы, как премьер-министр и министр внутренних дел, заявили, что поджигателями являются коммунисты, что это совершила Коммунистическая партия Германии с помощью Ван дер Люббе, коммуниста-иностранца, не направило ли это ваше заявление полицейское, а затем и судебное следствие в определенном направлении и не исключило ли оно возможности идти по другим следам в поисках истинных поджигателей рейхстага?

Этот вопрос окончательно вывел Геринга из равновесия.

— Я не чиновник уголовной полиции, — раздраженно и зло бросал он слова в зал, — а ответственный министр, и поэтому для меня было важно не столько установить личность отдельного мелкого преступника, сколько ту партию, то мировоззрение, которое за это отвечает… С моей точки зрения это было политическое преступление, и я точно так же был убежден, что преступников надо искать в вашей партии.

Потрясая кулаками в сторону Димитрова, Геринг уже не говорил, а кричал:

— Ваша партия — это партия преступников, которую надо уничтожить!

Когда смолкли крики разъяренного Геринга, Димитров все так же спокойно спросил:

— Известно ли господину премьер-министру, что эта партия, которую «надо уничтожить», является правящей на шестой части земного шара, а именно в Советском Союзе, и что Советский Союз поддерживает с Германией дипломатические, политические и экономические отношения, что его заказы приносят пользу сотням тысяч германских рабочих?

Председатель суда прерывает Димитрова:

— Я запрещаю вам вести здесь коммунистическую пропаганду!

Димитров отвечает:

— Господин Геринг ведет здесь национал-социалистскую пропаганду! — И тут же, обращаясь к Герингу, продолжает: — Это коммунистическое мировоззрение господствует в Советском Союзе, в величайшей и лучшей стране мира, и имеет здесь, в Германии, миллионы приверженцев в лице лучших сынов германского народа. Известно ли это…

Геринг взбешен. Геринг кричит:

— Я здесь не для того, чтобы позволить вам себя допрашивать, как судье, и бросать мне упреки! Вы в моих глазах мошенник, которого надо просто повесить!

Председатель, желая спасти положение и выручить самого Геринга, обращается к Димитрову:

— Я вам уже сказал, что вы не должны вести здесь коммунистическую пропаганду. Поэтому пусть вас не удивляет, что господин свидетель так негодует. Я строжайшим образом запрещаю вам вести такую пропаганду. Вы можете лишь задавать вопросы, относящиеся к делу.

Димитров одной фразой, полной едкой иронии, окончательно добивает Геринга.

— Я очень доволен ответом господина премьер-министра! — звучит в зале.

— Мне совершенно безразлично, довольны вы или нет. Я вас лишаю слова! — обрывает Димитрова председатель суда.

— У меня есть еще вопрос, относящийся к делу.

— Я лишаю вас слова!

Резкий окрик председателя покрывает рык озверевшего Геринга:

— Вон, подлец!

Бюнгер, склонившись над столом, упавшим голосом обращается к полицейским:

— Прошу, выведите его поскорее!

У Бюнгера лицо стало мертвецки бледным, руки его трясутся. Какой ужас! Завтра весь мир узнает об этой дикой сцене, разыгравшейся в зале имперского суда Германии!

Полицейские хватают Димитрова. Геринг, потрясая кулаками, продолжает кричать:

— Вон, подлец!

Димитров, которого уже тащат к выходу, успевает обернуться и ответить Герингу:

— Вы, наверное, боитесь, моих вопросов, господин премьер-министр?

Побагровевший от бешенства Геринг кричит ему вслед:

— Смотрите, берегитесь, я с вами расправлюсь, как только вы выйдете из зала суда! Подлец!

Только когда Димитрова вытолкали за дверь, Бюнгер облегченно вздохнул. Он вытер с лица пот и объявил:

— Полчаса перерыва, господа!

Поднялись красные мантии, поднялась со своих мест публика, а журналисты бросились к телефонным кабинкам.

Тот день остался памятным для всех. Корреспонденты разнесли весть о разыгравшемся поединке между Димитровым и Герингом. Молодая американка, дочь американского посла в Германии, Марта Додд, непосредственная свидетельница процесса, в тот день записала в своем дневнике;

«Димитров — блестящий, привлекательный темноволосый мужчина — излучал изумительную силу и мужество, каких я никогда не встречала ни у одного человека. Все в нем было полно жизни и огня… Это динамическая личность. Никогда я не забуду то полное внутреннего жара спокойствие, с которым он стоял против Геринга, весь его облик, пламя презрения, пылавшее в его взоре. Это была настоящая борьба, настоящая битва… А вот Геринг — страшно опухший, с надутым, колышущимся животом, нервный, невоздержанный, мелодраматичный. Он кричал хрипло, ужасно, будто задыхался перед блестящим убедительным голосом другого… Нацисты с большим трудом справились с положением»[36].

После злополучного выступления Геринга был вызван для показаний министр пропаганды Геббельс. Явился он с твердым намерением сгладить плохое впечатление от показаний своего коллеги. Он цитировал Шопенгауэра, называл Димитрова ничтожным коммунистическим агитатором, жонглировал красноречием, но от ответов на острые разоблачительные вопросы Димитрова уклонялся.

Оценивая показания Геббельса, французская газета «Тан» писала: «Речи г-на Геббельса были, несомненно, интересные, живые, иногда иронические и часто достаточно ловкие, хитрые. — Однако министр пропаганды ошибается, если воображает, что внес нечто новое в судебное следствие».

Геббельс, этот маленький, тщедушный человечек, на весь мир нашумевший своей теорией о чистоте германской расы, призванной спасти человечество, покинул зал, полный уверенности в своем остроумии. Но он не знал, что предстоит еще один удар, самый сокрушительный удар на этом процессе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.