«Истинный курс»

«Истинный курс»

Перегоны кончались в октябре. Команды увольняли, а капитанов и механиков старались сохранить. Посылали в разные порты, где зимовали суда, предназначенные к перегону и по каким-то причинам опоздавшие к выходу каравана. Иногда нас назначали наблюдающими на заводы. Там строились теплоходы для пароходств сибирских рек. В следующую навигацию они тоже должны были идти на север. Горький, Измаил, Ростов, Архангельск, Красноярск стали постоянными местами наших зимовок. Только счастливчикам удавалось оставаться на судах в Ленинграде.

Зимой работа была необременительной: суточные вахты, наблюдение за безопасностью стоянки, подготовка к арктическому рейсу. Долгие зимние вечера в чужих городах оставались незанятыми. Их надо было чем-то заполнить. Моряки много читали, иные заочно учились, а некоторые просто били баклуши и смертельно скучали, с нетерпением ожидая весны, начала плавания.

В конце сентября 1952 года я вернулся из Салехарда, куда привел сормовский буксир «Пожарский». Предстоял отпуск, а потом новое назначение и зимовка где-нибудь вдалеке от дома. В Ленинграде я остаться даже не мечтал. Но пока настроение было отличное. Отпуск полтора месяца, Невский проспект, залитый нежарким осенним солнцем, яркие пятна цветочных лотков на углах, нарядные люди на улицах, возможность походить по театрам, навестить друзей… Что может быть приятнее моряку, который провел все лето в Арктике при температуре воздуха не выше четырех градусов тепла, с постоянно серым, скучным небом, холодными, пронизывающими ветрами, двухсменной вахтой!.. В общем, пока я наслаждался пребыванием дома и Ленинградом.

Но одна мысль не давала мне жить спокойно. Когда я оставался один, она обязательно приходила ко мне. «Надо написать книгу, — думал я, — написать про мальчишку, который стал моряком. Как все это непросто в жизни. Успехи, ошибки, неудачи… Ведь это должно быть интересно… Особенно тем, кто еще не выбрал профессии. Или стремится в море, не зная его. Но как приняться за такую работу?..»

Со времени того злосчастного рейса, в который я ушел на «Эльтоне» в начале июня 1941 года, я не написал ни строчки, кроме всяких анкет, объяснительных записок, документов, связанных с плаванием и должностью капитана… Прошло двенадцать лет с тех пор, как журнал «Костер» напечатал мой последний рассказ. А тут книга! Выйдет ли что-нибудь из этой затеи? Сумею ли? Не будет ли напрасным мой труд? О том, какой это тяжелый труд, я уже имел некоторое представление. Сомнения одолевали меня. Может быть, я так бы и не взялся за перо, если бы не встретил случайно в ДЛТ Эшмана, бывшего заместителя главного редактора «Костра».

После радостных приветствий, расспросов где тот, а где этот, Юлик спросил:

— Пишешь что-нибудь?

— Нет. Но вот послушай…

Я ухватил Эшмана за пуговицу и с жаром начал излагать ему содержание задуманной книжки. Но не успел я дойти до второй главы, как Юлик строго проговорил:

— Хватит болтать. Работать надо.

— Ну, ты все-таки скажи, интересно? Интересно то, что я тебе рассказал?

— Как напишешь. Может быть интересно, а может быть скучно.

— Ну, а все-таки? — не унимался я.

— Вот что, милый мой, не задавай детских вопросов, — желчно сказал Эшман. — Будет рукопись, прочту и тогда скажу, что у тебя вышло. Но, в общем, может быть интересно, — сжалившись, добавил он, заметив мою растерянность. — Пиши заявку и неси в «Детгиз». Это их тема.

— А что это такое «заявка»?

— Заявка — это пробный камень, брошенный в издательство. Он должен обязательно попасть в цель, ударить так, чтобы там заинтересовались и схватили твою повесть обеими руками. Понял? Когда будет готова, принеси, я посмотрю.

Через несколько дней я с волнением потащил заявку к Юлику. Она была написана на десяти страницах и включала в себя содержание всех четырнадцати глав, которые я наметил.

— Дорогой мой, если ты думаешь, что в издательствах очень любят читать длинные заявки, то ты глубоко ошибаешься. Чем короче заявка, тем лучше, — сказал мой наставник. — Посиди и помолчи. Я попытаюсь прочесть твое сочинение.

Пока он читал, я не спускал с него глаз, пытаясь по лицу узнать, каково его первое впечатление, но Юлик, надев на нос очки, бесстрастно углубился в чтение. Минут через десять он сказал, откладывая заявку в сторону:

— Длинно. Но в общем сойдет. Мне не нравится название повести — «Настоящее море». Ну, это дело твое… Иди в «Детгиз», к Григорию Павловичу Гроденскому. Он сейчас замещает главного редактора…

Я отправился в «Детгиз» немедля. Редактор принял меня радушно.

— Заявочку принесли? Прекрасно. Из морской жизни? Великолепно, — говорил он, по-птичьи склонив голову набок, перелистывая заявку и поглядывая на меня через стекла очков. — Очень хорошо.

Я не верил своему счастью. Неужели берут? Пройдет год, и я увижу книжку в магазинах, в руках у ленинградцев? Невероятно!

— Значит, пойдет? — глотая слюну и нежно глядя на редактора, сказал я. — Вероятно, договор надо заключить для упрочения наших отношений?

— Э-э… Как вы сказали? Договор? Вообще-то, конечно, надо, — лучезарно улыбнулся Григорий Павлович. — Но придется подождать несколько дней. Вот в пятницу у нас будет редсовет, мы обсудим вашу заявку, решим и дадим вам ответ. Таков у нас общий порядок. До свидания.

— Когда к вам зайти?

— Да вы не беспокойтесь. Звоните через недельку. Вот мой телефон…

Я покинул «Детгиз» окрыленный: Конечно, неприятна недельная задержка, но порядок есть порядок. Не будут же для меня делать исключение. По лицу главного редактора можно было сразу определить, что тема его заинтересовала. Вполне понятно. Про торговых моряков по-прежнему пишут мало, никто не знает хорошо их жизни, надо срочно приниматься за книгу.

Теперь все свое время я посвящал «Настоящему морю». Писал увлеченно, по нескольку часов в день. Через неделю я дрожащей от нетерпения рукой набрал телефон Гроденского. Пока в трубке слышались длинные гудки, я думал: «Ну, сейчас, наверное, скажут— обсудили, приняли, приезжайте сегодня заключать договор…»

Но вот на той стороне провода подняли трубку, и я услышал голос редактора:

— Слушаю.

Я назвал свою фамилию.

— Кто? Ах, да-да. Это вы принесли заявку на повесть о моряках? Должен вас огорчить: в пятницу редсовет не состоялся. Когда будет? Если ничего не случится, то в следующую пятницу. Звоните, пожалуйста. Очень жаль, — приветливо закончил Гроденский и повесил трубку.

Опять задержка! Ну, что поделаешь. Придется подождать. С этого дня начались мои мучения. Редсовет не состоялся ни в следующую пятницу, ни во вторник, ни в четверг. Я звонил, заходил в «Детгиз» сам, но всегда слышал один ответ:

— Редсовета не было. А без него сказать чего-нибудь конкретного не могу, — огорченно разводил руками Григорий Павлович. Видимо, ему самому было неприятно все время кормить меня «завтраками». Но сделать он ничего не мог. Время шло, терпение мое истощалось. Мне уже начало казаться, что «Детгиз» просто не хочет разбирать мою заявку.

Я решил посоветоваться с Юликом. Он выслушал меня, иронически поджав губы.

— Ты, наверное, хотел, чтобы директор издательства танцевал перед тобой вприсядку с договором в руках? От восторга, что получил твою заявку? Нет, дорогой мой, так не бывает…

— Так что же делать? Ведь я скоро уезжаю! — закричал я.

— Не знаю. Есть в Ленинграде еще несколько издательств, но не знаю… «Художественная литература», например, печатает главным образом классиков. Если я не ошибаюсь, ты еще не классик? Хорошо все таки, что ты это признаешь. Попробуй «Лениздат». Миша Смирнов, завотделом художественной литературы, — хороший и понимающий парень.

Совершенно обескураженный, я взял второй экземпляр заявки и отправился на Торговый переулок, где тогда помещался «Лениздат». В большой комнате за столами сидело несколько женщин, а посредине за столом побольше — мужчина в очках с блестящими черными волосами читал рукопись. Я понял, что это и есть Миша Смирнов, завотделом, и скромно остановился у стола, ожидая, когда он обратит на меня внимание. Наконец он заметил меня и тотчас же отодвинул папку с листами.

— Вы ко мне?

Я утвердительно кивнул головой.

— Вот заявку принес на повесть для юношества, — сказал я и протянул ему свои листки.

— Садитесь, пожалуйста. Я сейчас посмотрю, — пригласил меня завотделом.

Я уселся в кожаное кресло, стоявшее у стола. Смирнов неторопливо, внимательно читал заявку. Теперь я не пытался угадать, какое впечатление производит моя заявка. Я стал скептиком, у меня не было больше иллюзий. «Детгиз» научил меня быть таким.

Михаил Михайлович читал заявку долго. Прочел, полистал еще, раздумывая над чем-то, поднял на меня глаза и сказал:

— Ну что ж. По-моему, интересно. Оставьте у нас. Приходите через четыре дня. — Он взглянул на настольный календарь. — Да… В будущую пятницу я скажу вам ответ.

— Редсовет? — обреченно спросил я.

— Откуда вы знаете? — бросил быстрый взгляд на меня Смирнов.

— Предполагаю.

— Значит, в будущую пятницу. Хорошо?

— Хорошо.

Я не ждал с нетерпением пятницы. Садился за стол и писал свое «Настоящее море». Это отвлекало меня от мрачных мыслей. Мой герой Гошка Микешин уже подружился с Ромкой, и они вместе купили барочную лодку «Ласточку». Назревал конфликт с Колькой Булочником. Как поведут себя мальчишки? Этого я пока не знал. Одно было ясно. Булочник должен быть посрамлен…

Отпуск кончался, а назначения на судно все еще не было. Ходили слухи, что Министерство морского флота сливается с Министерством речного флота. Отсюда и задержка с назначением. Но мне от этого было не легче.

В пятницу без особенных надежд на успех я отправился в «Лениздат». Увидя меня, Смирнов сказал:

— Мы заключим с вами соглашение и запланируем вашу книжку к выпуску в 1954 году. Успеете?

— Конечно, успею! — заорал я, не чувствуя от радости земли под ногами. — Можно и раньше.

— Нет, раньше не успеете. Работы много. Все зависит от вас. Напишете хорошо, напечатаем книгу. Будет плохо, тогда уж нас не вините… Пока поэтому аванса не даем. Вы литератор молодой, надо гарантировать издательство от всяких случайностей.

Я подписал соглашение, попросил разрешения посылать повесть по главам для ускорения редактирования и радостный помчался домой. Бывают в жизни такие вот счастливые дни! Дома меня ждало еще одно приятное сообщение. Вызывали в «Экспедицию» за назначением.

Меня послали в Херсон на новый чешский буксировщик «Малыгин». Вместе со мною ехал старший механик Волосевич, по прозвищу «Полковник», Савва Дальк и старший механик Васильев с аккуратно расчесанной на две стороны поповской бородкой. Двое последних получили назначение на роскошный пассажирский дизель-электроход «Украина», только что построенный на судостроительной верфи в Комарно. Он не успел пересечь Черное и Азовское моря в разрешенное для перегонов речных судов время и теперь был вынужден зимовать в Херсоне.

Мы приехали в Херсон поздно вечером. Лил дождь, дул ветер с моря, было промозгло-холодно. Вообще, этот зеленый и уютный летом город в декабре произвел на нас отвратительное впечатление. С большим трудом разыскали диспетчерскую и выяснили, что суда наши на холодном отстое, то есть без паров, стоят на судоремонтном заводе, добираться до них трудно, и будет лучше, если мы сейчас пойдем в общежитие устраиваться на ночь, так как в гостиницах свободных номеров нет: в городе идет съезд колхозников области.

Проклиная все на свете, хлюпая по лужам и спрашивая у каждого встречного, как нам найти Пограничную улицу, мы добрались до общежития. Долго стучали в дверь и наконец очутились в плохо освещенном коридоре перед лицом худенькой воинственно настроенной женщины. Это был комендант.

— Нет у меня мест, хлопчики, Кто вас сюда послал? Диспетчерша? Вот и идите к ней спать. Ничего я не знаю. Командированные? У меня все командированные…

После долгих уговоров и жалких просьб комендант смилостивилась:

— Добре. Согласны жить в кухне? Вы не думайте, там тепло и чисто. Только плита стоит. Там у меня девушки-малярши жили, и ничего. Пойдем, посмотрите.

— А стол там есть? — спросил я, сразу решив обеспечить себе рабочее место.

— Ну а как же. Все там есть.

В большой побеленной мелом кухне стояли четыре железные застланные чистым бельем кровати, табуретки, стол. Мы поблагодарили коменданта и заняли кухню. С этого момента она стала нашей гостиницей, клубом, столовой, читальней и моим рабочим кабинетом, где должно было создаваться «Настоящее море».

На следующий день мы отправились на завод, познакомились со своими судами и речными командами. Служба была налажена. Нам оставалось только включиться в судовую жизнь и принять ответственность за теплоходы.

Жили мы в Херсоне бедно. Нам не платили зарплату, а переводили какие-то жалкие авансы. Мы возмущались, звонили несколько раз в Москву, но получали всегда один и тот же ответ: надо немного подождать, кончится слияние министерств, вот тогда… Но проходили недели, а мы, несмотря на наши высокие должности, брали в столовой что подешевле, утром пили чай с липкими подушечками, с черным хлебом и совершенно отказались от всяких культурных развлечений: кино и театр были нам не по карману.

Вечером в «адмиральском камбузе», как шутливо называли нашу кухню речники, открывался игорный клуб. Играли трое: Савва Дальк, Полковник и Петр Николаевич, маленький, кривоногий, очень азартный и жадный старичок, речной капитан. Играли в «501». Причем играли только на… сыр. Уж очень хотелось выпить чайку и съесть бутерброд с сыром. Надо было во что бы то ни стало выиграть. Ведь заплатить проигрыш значило урезать на следующий день наш мизерный рацион. Петру же Николаевичу купить двести граммов сыру не составляло никакого труда. Он регулярно получал зарплату от своего пароходства. Обычно проигрывал Петр Николаевич. Он быстро приходил в азарт, начинал зарываться, ставил «втемную». Савва и Полковник играли так осторожно, что на них было противно смотреть. Но они не могли рисковать благополучием коллектива. Вообще, это была игра на нервах. А что будет, если фортуна повернется лицом к Петру Николаевичу и он выиграет несколько раз подряд? Только когда Полковник бросал колоду и своим скрипучим голосом объявлял: «Все. Ваших нет. Быстро идите за сыром, а то закроется магазин», — мы с Васильевым, не принимавшие участия в игре, успокаивались: на сегодня пронесло!

— Я не пойду за сыром. Отдам завтра. Поздно уже, — канючил Петр Николаевич, но Полковник был неумолим.

— Идите немедленно. Чай будем пить. Идите, идите.

Петр Николаевич возвращался, начиналось чаепитие. И хотя сыр был самым дешевым, каким он казался вкусным! Зато когда проигрывали мы, Петр Николаевич становился жестоким. Он требовал сыр, даже если знал, что мы купим его на последние копейки и завтра не будем обедать!

Я не принимал участия в этой игре. Я писал книгу. Устроившись на противоположном конце стола, отключался от всего и переносился в мир своих героев.

…Гошка Микешин познакомился с Женей, поссорился с Ромкой. Гошку исключили из Мореходки, и мне надо было направлять парня на путь истины, но он еще петушился, доказывал, что он во всем прав, и мои советы принимал плохо. Тогда я все-таки выгнал его из техникума и отправил плавать матросом, считая, что такое плавание принесет ему несомненную пользу. И верно. Боцман был им доволен, особенно после того, как они вместе закрепили в шторм бочки на палубе. Но мне этого было мало. Гошка должен был сделать еще что-то…

После чаепития Петр Николаевич уходил домой. Он жил в городе, на частной квартире. В «адмиральском камбузе» все укладывались на койки и требовали, чтобы я читал написанное. Я делал это с удовольствием, зная, что мои слушатели горячо принимают к сердцу все, что случалось с героями «Настоящего моря».

— Что-то у вас Микешин совсем от рук отбился. Связался с какими-то пижонами, ученье забросил, — сердито говорил Дальк. — А ведь, кажется, неплохой парень. Не чувствуется влияния комсомольской организации. В наше время мы бы ему сразу мозги вправили. Вы бы отправили его куда-нибудь на траулер рыбку половить, туда, где работа потяжелее, быстро прояснилось бы в голове… А то совсем…

— Таких, как Сахотин, убивать надо в утробе матери. Сволота какая! И еще других разлагает, — шипел со своей койки Полковник. — Они вообще не достойны, чтобы их описывать. Я бы их давил как мух. Потом я тебе должен сказать, ты это с Женей неправильно… Мало написал. Ведь она влияла на Гошку, А почему? Нам это непонятно…

Эти обсуждения тянулись допоздна, до тех пор, пока кто-нибудь из нас не требовал прекратить и перенести продолжение на завтра. Гасили свет, камбуз погружался в сон.

Так проходили месяцы. Зима для Херсона выдалась снежная, ветреная и холодная. Но мы в своей кухне не не тужили. Топлива хватало. Мы исправно несли службу, следили за своими судами, дежурили по «адмиральскому камбузу». Повесть подвигалась хорошо. Все свободное время я отдавал ей.

Наконец контора перевела нам сразу всю задолженность. Мы разбогатели. Теперь мы обедали в ресторане, отъедались за все месяцы вынужденного поста. Порядком поднадоевшее «501» прекратилось. На завтрак мы варили яйца, а к ужину подавались сыр и колбаса в неограниченном количестве.

Я регулярно посылал главы моей повести в Ленинград и получал в ответ коротенькие подтверждения редактора: «Главу получила. Написано приемлемо. Есть замечания». Но однажды, в марте, когда повесть уже близилась к завершению, я получил письмо, которое выбило меня из колеи. Я растерялся. Редактор писала: «Получила присланную вами в марте главу. Должна вас огорчить: в ней совершенно не чувствуется времени, а в стране происходят грандиозные события. Например, в корне менялась структура сельского хозяйства. Неужели ваши герои этого не заметили? Где вехи времени? Их у вас нет. Подумайте серьезно над этой главой…»

Я перечитал главу несколько раз. Вех времени действительно не было. Но как привязать к моей чисто морской повести «коренную ломку в структуре сельского хозяйства»? Задача казалась невыполнимой. Товарищи по моему лицу сразу заметили, что у меня какая-то неприятность, и Савва спросил:

— Получили письмо из дома? Что-нибудь случилось?

— Это не из дома, а из редакции. Пишут, что последняя глава плохая. Нет вех времени.

— Чего нет?

— Вех времени. Ну, ведь вы понимаете, что, когда Микешин плавал на своем пароходе, в стране происходили какие-то события. Например, шла коренная ломка структуры сельского хозяйства. Не могло же это пройти мимо Гошки и его товарищей? Но как связать… Прямо не знаю…

— Да, — почесал затылок Савва, — безусловно события происходили важнейшие. А вот связать… Это да… У вас-то ведь все происходит на судне.

— Ша! Без паники. Сейчас все будет в порядочке, бычки в коробочке! — закричал Полковник. — Я знаю, как связать. Я уже все придумал. Слушайте сюда. Значит, так. Гошкин пароход стоит в Новороссийске. Недавно организованный винодельческий колхоз в Абрау-Дюрсо собрал невиданный урожай винограда. Не хватает рабочих рук для уборки. Один из матросов, товарищ Гошки, уроженец этого колхоза, рассказывает об этом на судне. Так? Брошен клич. Вся команда едет в Абрау-Дюрсо помогать колхозникам… Там Гошка встречает красавицу доярку Стешу…

— Несерьезно, — прервал увлекшегося Полковника Савва. — Почему именно в Абрау-Дюрсо? И откуда в винодельческом колхозе доярка Стеша? Несерьезно.

— Почему несерьезно, ну почему? — кипятился Полковник. — Доярка приехала погостить к своей подруге. Всего и дела.

— Но Гошка любит Женю. К чему ему эта доярка? Ну, зачем опошлять чистые юношеские отношения какой-то легкой связью? Лучше послушайте меня. В городе Гошка знакомится с председателем передового колхоза «Колос». Тот рассказывает Гошке, что в молодости тоже плавал на торговых судах, был кочегаром, а потом ушел на гражданскую войну, в первый саперный полк Юго-Западного фронта… Выясняется, что председатель колхоза Семен Михайлович Горобец старый друг Гошкиного отца по саперному полку… Горобец приглашает всю команду Гошкиного парохода в гости. Команда едет и воочию убеждается в огромных изменениях, происшедших в селе. Можно, чтобы моряки приняли участие в каких-нибудь работах и показали класс… Что-нибудь в таком духе. Как вы смотрите?

— Несерьезно! — заорал Полковник. — Чушь какая-то! Откуда взялся друг отца?

Мне не понравились оба варианта. Здорово пахло дешевым штампом и нагромождением случайностей.

— Не пойдет, — решительно сказал я. — Давайте что-нибудь другое.

Фантазировали мы долго, но так и не придумали чего-либо подходящего. Я снова остался один на один с письмом редактора, в смятении мыслей. На следующий день я принял решение. Написал письмо Смирнову. Ответ пришел скоро. Смирнов писал мне, чтобы я не расстраивался, что я не понял того, что хотела сказать редактор, сельское хозяйство было упомянуто только как пример крупного события, а «вехи времени» надо искать где-то ближе к теме и обстановке, окружающей моих героев. Их достаточно. Письмо было доброжелательным, чуть насмешливым, оно разъясняло все мои недоумения. Ну что ж, тогда мне это было простительно. Был я еще совсем неопытным литератором.

В мае кончилось наше сидение в Херсоне. Мы вышли в море. Началась серьезная работа. Мы водили из Измаила в Ростов речные суда, построенные в Румынии и Болгарии. К этому времени я закончил повесть, послал последнюю главу в издательство и с нетерпением ждал результата. Через месяц мне сообщили — повесть приняли. Я был счастлив. А спустя еще два месяца меня вызвали в Ленинград принимать новое, построенное в Финляндии судно. В Ленинграде я встретил своего старого приятеля Колю Никитина, и мы придумали повести новое название.

— Твой Гошка как пароход, который, исправив ошибки, следует по истинному курсу и приходит к желаемой цели, — сказал Коля. — Так? Вот и назови книгу «Истинный курс».

Я согласился с ним и изменил название. Так родилась первая повесть.