Выговор

Выговор

«Эльтон» простоял в Мурманске долго. Мы успели сделать только один рейс в Англию, и уже надо было возвращаться в Ленинград. Началась весна. По Финскому заливу плыл пористый, с грязными краями, неопрятный лед. Вдалеке в лучах солнца сверкал купол Исаакия, дымили фабричные трубы, буквой «Т» чернел огромный кран Северной верфи. Знакомый пейзаж. Мы пришли домой.

В Ленинграде Михаила Ивановича Павлова сразу же отозвали с судна. На «Эльтон» назначили другого капитана — И. И. Филиппова, и мы после недолгой стоянки пошли в Гамбург за грузом.

Чего только мы не положили там в четыре глубоких трюма! Какао-бобы, кофе, костяная мука, муравьиная кислота, пишущие машинки, точные продуктовые весы, запасные части к турбинам, стальные трубы… Одним словом — генеральный груз. Так моряки называют всю эту кашу из различных наименований.

На торговых судах грузом ведает второй помощник капитана. Поэтому я совсем запарился. Не простое дело принимать генеральный груз. Какао-бобы не должны пропитаться запахом кофе, костяная мука просыпаться на пишущие машинки, бутыли с кислотой разбиться, сахар отсыреть… Кроме того, все надо уложить так плотно, чтобы не пошевелилось даже в самую сильную качку. Иначе беда! Привезешь одни обломки.

Я метался из трюма в трюм, ругался с грузчиками, которые, как мне казалось, плохо укладывали ящики, показывал, как нужно, хватался за мешки, трубы, тюки. К концу погрузки совершенно охрип, ноги дрожали от беспрерывного лазания по отвесным скоб-трапам. Я мечтал о выходе в море. Там уже будет отдых. Отстоял вахту — и спать.

Капитан вернулся с берега в хорошем настроении. Шляпа у него была сдвинута на затылок, он улыбался. Увидя меня, устало присевшего на кнехт, он еще с трапа закричал:

— Жорж, выше голову! Достал дополнительный палубный груз. Высокий фрахт[7]. Выполнение плана обеспечено. Премия в кармане!

Капитан, когда бывал в благодушном настроении, имел дурную привычку называть меня на французский манер — Жорж. Мне это не нравилось, но делать замечание капитану я не решался. Услышав сообщение о палубном грузе, я тяжело вздохнул:

— Какой груз?

— Дикие звери. Вы имеете возможность за короткое время стать дрессировщиком.

Какой юморист нашелся! Дикие звери! Только их мне не хватало. Я с надеждой спросил:

— Какие звери? Может быть, морские свинки? Мне говорили, что из Гамбурга часто отправляют морских свинок для каких-то научных опытов. Капитан захохотал:

— Слушайте, Жорж, можно ли морских свинок причислять к диким зверям? Слоны, пантеры, человекообразные обезьяны, мартышки, морские львы, удавы, попугаи…

— Дикие, кровожадные попугаи? — усмехнулся я. Капитан сделался серьезным:

— Попугаи как дополнение. Не дикие, а говорящие. Короче говоря, надо будет подготовить место для всех животных. На судне пойдет сопровождающий — немец, зоолог, профессор из Гамбургского зоологического сада Гагенбека. Вот так. Но какой фрахт! — Лицо у капитана снова посветлело.

Где разместить всех необычных пассажиров? Это было потруднее, чем погрузить в один трюм кофе, чай и кислоту. Я знал, что обезьяны не переносят слонов, а слоны пантер, морские львы страшно ревут, удавы… Куда же положить удавов? Надо бы устроить их к капитану в каюту, чтобы в следующий раз был осмотрительнее в подыскании груза…

Я ломал себе голову, решая головоломку, похожую на задачу, «как перевезти через реку по одному в лодке волка, козу и капусту», много раз чертил схему расположения клеток на палубе — пантеру сюда, слона туда, обезьян тоже сюда…

В это время на пароход пришел профессор Зауфер, сопровождающий животных. Все оказалось значительно проще, чем я предполагал. Слон был один, да и то не взрослый, а слоненок по имени Киви, пантера Ванда, два шимпанзе, Макс и Фрида, десяток мартышек, морской лев Айс, говорящий попугай Али-Баба и два удава. Я расспрашивал профессора Зауфера о том, как же упакованы звери.

— Киви мы погрузим в ящике. Ящик окован железными полосами, задняя стенка есть, переднюю заменяют металлические полосы, достаточно прочные, в верхних досках ящика набиты гвозди на случай, если слоненок начнет сердиться и выгибать спину. Иначе он выдавит крышку. Пантера в большой крепкой клетке с решеткой, морской лев тоже, одним словом, все пассажиры имеют свою специально приспособленную для перевозки тару.

— А удавы?

— Удавов только что накормили, и они спокойно спят в ящиках с дырками. Змеи доставят вам меньше всего хлопот. Мы их положим сверху, в трюм.

— А ящики заколочены? — с опаской спросил я.

— Обязательно. Удавы могут спать долго, если они сыты. Воздуха для них, полагаю, хватит.

Профессор Зауфер дал мне размеры всех клеток и на прощание сказал:

— Еще будет несколько мешков и ящиков с провизией для моих питомцев. У каждого свое меню. Кому надо давать мясо, кому рыбу, а кому семя и орехи.

Я прошу, чтобы кто-нибудь из команды взялся ухаживать за животными — кормить, поить, чистить клетки. Это необходимо. Конечно, за отдельную плату. Завтра, вероятно, начнем погрузку.

Первым на причале появился Киви. Его привезли в большом ящике, окованном железом, такой конструкции, как говорил Зауфер. Я пошел познакомиться со слоненком на берег. Киви был прелестным существом с большими, как лопухи, морщинистыми ушами и умными веселыми маленькими глазками. Я похлопал его по хоботу. Он хотел обнять меня за шею, но я уклонился от его ласки. Киви не обиделся. Я дал ему кусок булки. Только когда кран поднял ящик в воздух, слоненок заволновался. Он как-то странно завизжал или затрубил, но не успел опомниться, как ящик поставили на палубу. К слону подошел Зауфер и начал ему что-то ласково говорить, гладить, щекотать за ушами. Он попросил принести воды. Киви сунул хобот в ведро и устроил себе душ. Видимо, ему это очень нравилось. Он сразу пришел в хорошее настроение.

За зверями охотно взялся ухаживать наш боцман, Сережа Козьмин. Он любил животных.

Макса и Фриду привезли одновременно. Они сидели в разных клетках, но Зауфер просил поставить их в одно помещение, чтобы обезьяны не скучали. Так и сделали. Макс удивительно походил на человека. Он пожимал всем желающим руки, брал папиросу, чиркал спичкой, закуривал, чихал, кашлял, ходил с тросточкой, садился на ящик. Его подруга Фрида была менее общительна. Она пугливо жалась к дальнему углу клетки и больше бегала на четвереньках. Иногда шимпанзе разговаривали между собой, обмениваясь каким-то писком. Обе клетки поставили в плотницкой, под полубаком, одну против другой.

С появлением обезьян на судне свободные от вахт матросы и кочегары все время торчали около клеток, кормили сахаром Макса и Фриду, которая быстро привыкла к новой обстановке и оказалась очень ласковой обезьяной.

Вскоре привезли красавицу Ванду. Пантера лежала в клетке, с ненавистью посматривая на людей. Достаточно было кому-нибудь приблизиться, Ванда бросалась на решетку, рычала, показывая свои острые клыки. Ее клетку устроили на палубе у входа в баню.

Мартышек, маленьких и веселых, оказалось двенадцать. Они помещались в одной клетке. Вели себя шумно. Пищали, бросались орехами, дрались, кувыркались на кольцах, вырывали друг у друга бананы, которые давал им Зауфер, — одним словом, хулиганили. Морской лев Айс был симпатичным и красивым животным. Гладкий, черный, как лакированный, с добродушной длинной мордой. Когда он хотел есть, то неприятно ревел, напоминая наутофон в тумане. Кормили его свежей рыбой.

Попугай Али-Баба мне не понравился. Он жил в просторной золоченой клетке. Зауфер говорил, что это очень редкий экземпляр. Клетку поставили в подшкиперскую кладовку, среди боцманского инвентаря. Впервые я увидел Али-Бабу, когда попугай висел вниз головой, уцепившись одной лапкой за жердочку. Он злобно смотрел на меня одним глазом, полуприкрытым синеватым веком. Второй глаз у него был закрыт. Птица имела крепкий сомкнутый кривой клюв, белое красивое оперение и залихватский хохолок на голове. Так мы смотрели друг на друга с минуту. Я сунул палец в клетку. Попугай немедленно выпустил жердочку, подскочил и больно меня клюнул. Потом противным, деревянным голосом он прощелкал что-то вроде немецкого ругательства «ферфлюхтунг!» и принялся скакать по клетке, лущить семя, изредка посматривая на меня своими круглыми глазами. В подшкиперскую пришел боцман.

— Познакомились? — спросил он, показывая на клетку. — Ну и птичка. Драчун и сквернослов. По-немецки шпарит. Вон палец мне прокусил. Настоящий разбойник…

Боцман подсыпал в кормушку семени, сменил воду. Пока Сергей чистил клетку, попугай несколько раз бросался клевать ему руки.

Оставалось погрузить удавов. Для них во втором трюме приготовили место. Когда привезли длинные, хорошо оструганные ящики, я никак не ожидал, что это и есть жилище змей. Самые обыкновенные ящики. Только отверстия наводили на размышления.

Балтика встретила нас неприветливо. Как только судно вышло из Кильского канала, подул свежий встречный ветер. Он развил крупную волну. Гребни заплескивались на палубу, катились мутными потоками от носа до надстройки. Небо обложили черные дождевые тучи. Скоро пошел дождь. Судно стало покачивать. Сначала еле заметно, потом все сильнее и сильнее. Я записывал вахтенный журнал, когда услышал какой-то треск и крик рулевого: «Слон!» Выскочив на мостик, я увидел, что верхняя крышка ящика, где помещался Киви, вспучилась, железные шины выгнулись в дугу. Я ринулся на палубу. Слоненок, несмотря на боль от впившихся ему в тело гвоздей, выгибал спину, пытаясь выдавить крышку. Увидя меня, он заревел, затопал ногой, круша деревянный настил ящика. К нам уже бежал боцман с ведром воды, надеясь успокоить Киви душем. Но как только Сергей поставил ведро, слоненок наступил на него ногой, превратив в жестяной блин. Он продолжал реветь, высовывать хобот и выгибать спину. Казалось, ящик вот-вот развалится и Киви окажется на свободе. Я бросился в каюту к профессору Зауферу. Он лежал на койке с зеленым лицом, свесив голову в таз. Его тошнило. Услышав, что кто-то вошел, он приоткрыл глаза.

— Профессор, слон вырывается из клетки! Что делать? — закричал я.

Зауфер посмотрел на меня мутным взглядом:

— Умираю. Делайте что хотите…

Он снова сунул голову в таз. Я понял, что от сопровождающего помощи ждать не приходится. В таком состоянии Зауфер был бесполезен. Наверное, рев Киви послужил сигналом, и, когда я снова оказался на палубе, ревели все наши «пассажиры».

В плотницкой боцман пытался почистить клетку Фриды, в которой был полный беспорядок. Обезьяна жалобно стонала, забившись в угол. Макс чувствовал себя бодрее. Он носился по клетке, дергал за железные прутья, пытался их выдернуть, угрожающе ворчал. Наверное, ему казалось, что боцман причиняет какое-то зло его подружке. Вдруг он просунул между прутьями палку, с которой обычно играл, и, изловчившись, сильно ударил по голове сидевшего спиной к нему на корточках Сережу. Боцман охнул и возмущенно посмотрел на меня.

— Это Макс! — заорал я. — Брось заниматься ерундой! Не время! Идем на палубу.

У входа в баню стояли четыре кочегара. Увидя меня, один из них закричал:

— Слушайте, второй, это безобразие! Куда поставили эту проклятую пантеру? Попробуйте пройти в баню! А нам надо мыться. Идите, идите сюда!

Я подошел к пантере и тотчас же отпрянул назад. Ванда металась по клетке, рычала, ударяла лапами по прутьям. Она бросалась на решетку, пена пузырилась на оскаленной пасти, клетка содрогалась от сильные ударов звериных лап. Действительно, в баню было страшно идти. «А что, если клетка не выдержит и пантера вырвется на свободу?» — со страхом подумал я.

— Ладно, ребята, — обернулся я к кочегарам, — сегодня помойтесь в ванне на спардеке, а когда кончится шторм, мы переставим клетку.

Кочегары, ворча, повернули к центральной надстройке. Они остались недовольны. Какое это мытье в ванне после вахты у котлов?

Мы с боцманом отправились дальше осматривать наше хозяйство. Под брезентом взволнованно верещали, сбившись в кучу, мартышки. К еде они не притронулись. Только Айс победно крякал. Ему нравились потоки соленой воды, попадавшие в его незакрытую брезентом клетку. Он очутился в своей стихии. Наконец мы добрались до попугая. Али-Баба сидел с закрытыми глазами, нахохлившись, чем-то похожий на профессора Зауфера. Я просунул в клетку палочку, пощекотал клюв, потом спинку. Попугай не шелохнулся.

— Сдохнет, — решил боцман. — Такой агрессор, а здесь… Что делать будем? — спросил меня Серега, когда мы снова подошли к Киви. Теперь на него было жалко смотреть. По спине текли струйки крови. В глазах страдание. Он устал от борьбы с ящиком, от качки, от соленой воды, которая обрушивалась на него, от всей этой неприятной для него обстановки. Он уже смирился и посматривал на нас с надеждой. Может быть, облегчим его мучения?

— Что делать? — пожал я плечами. — Ожидать прекращения качки. Только бы клетки выдержали.

На мостике меня встретил капитан. Лицо его было озабоченным.

— Ну, как там?

— Как? Слон вырывается на свободу, пантера чуть кочегаров не загрызла, попугай дохнет, профессор укачался, лежит трупом, а в остальном, прекрасная маркиза, как поется, все хорошо, все хорошо…

— Проклятый груз… — проворчал капитан, отворачиваясь от меня.

— Зато фрахт высокий, — злорадно заметил я. Ветер крепчал. Он уже гудел в вантах и антенне.

Качка сделалась сильнее. С наступлением темноты звери стали беспокоиться больше. Их рев, одно время как-то затихший, опять начал проникать во все уголки судна. Вместе с воем ветра он производил жуткое впечатление, и вряд ли кто-нибудь из команды спал в эту ночь. Все ругали капитана, в душе побаиваясь за прочность клеток, жалели животных, но помочь им ничем не могли.

К счастью, все обошлось благополучно. Клетки выдержали. К утру ветер начал стихать. После двенадцати сквозь тучи прорвалось солнце, а вечером море совершенно успокоилось. На палубу вышел профессор Зауфер. Вид у него был не блестящий, но все же он уже мог двигаться и навестить своих подопечных. Звери успокоились, но выглядели измученными и вялыми. Зауфер обошел всех, смазал спину Киви мазью и сказал, что все в общем в порядке, но больше такого ужаса он не хотел бы испытать. Я постарался его утешить, сказав, что до порта осталось всего двое суток, предложил ему папиросу, которую профессор храбро закурил. Сделав две затяжки, он с отвращением выбросил папиросу за борт.

— Неважный табак, — промямлил Зауфер и тотчас же перевесился через фальшборт. У него опять начался приступ морской болезни.

До Ленинграда доплыли без каких-либо особых происшествий. Как только мы ошвартовались, началась выгрузка. На причале у судна выстроилась вереница автомашин. Лязгали буфера железнодорожных вагонов, поданных к борту. Выли краны, грохотали судовые лебедки, гудели маневровые паровозы, скрежетали автопогрузчики. Я совершенно ошалел от шума, меня беспрерывно теребили, требовали грузовые документы, планы выгрузки, манифесты, расписки…

На причале я заметил большие автомашины, прибывшие за животными. Заведующий Ленинградским зоосадом и профессор Зауфер ходили по палубе между клетками, оживленно беседуя. Мне захотелось попрощаться с моим необычным грузом. Я подошел к слоненку, погладил Киви по хоботу, пощекотал за ушами, потом отправился пожать руку Максу, похлопал Айса по гладкой спине, кинул мартышкам горсть орехов. Только к Ванде я не решился подойти. Пантера по-прежнему волновалась, когда близко от нее проходили люди. Я зашел и к Али-Бабе в подшкиперскую. Попугай лущил зерна. Увидя мой палец, сунутый в клетку, он оставил свое мирное занятие и хотел броситься на меня, но я вовремя отдернул руку.

— Прощай, — сказал я. — Учись говорить по — русски.

Али-Баба прощелкал свое любимое «ферфлюхтунг», и мы расстались.

Я видел, как кран подцепил ящик со слоненком и бережно перенес его к автомашине. «Гости» разъехались.

Гастроном № 17 готовился к торжественному событию. Завмаг только что привез из порта точнейшие немецкие весы. Еще ни один гастроном в городе не владел такими. На дверях магазина болтался плакатик: «Закрыто». Ящики стояли посреди колбасного зала. Продавцы из всех отделов томились вокруг. Наконец заведующий скомандовал:

— Ну, вскрываем. Вася из мясного, с топором — ко мне. И осторожно. Это ведь нежнейший прибор.

Краснолицый Вася аккуратно подсунул край топора под верхнюю доску. Раздался легкий треск. Вася взял доску руками и оторвал вместе с гвоздями. Те, кто стоял против него, увидели, как побледнело лицо мясника, услышали звон упавшего на кафельные пли ты топора и дикий Васин крик:

— Змеи!

Он ринулся к открытой двери. Кто был посмелее, заглянул в ящик. Там, свернувшись, спокойно лежал огромный черно-желтый питон в руку толщиной. Продавцов охватила паника. С криком: «Змеи!» — они, толкая друг друга, выбегали во двор. Когда заведующий убедился, что в колбасном зале людей не осталось, он закрыл дверь на замок. Отирая со лба пот, завмаг сказал:

— Ну, я в порт. Наблюдайте за помещением. Если что — звоните в милицию. Не дай бог, выползет откуда-нибудь. Но, кажется, там у нас отверстий нет.

В середине дня меня поймал человек с перекошенным от волнения и злости лицом. Он был красен и, брызгая слюной, орал:

— Вы ведаете грузом? Я буду жаловаться. В тюрьму вас надо посадить. Черт знает что! Что вы дали в Гастроном № 17 вместо весов? Что, я вас спрашиваю? Змей дали, змей. Подвергли весь персонал смертельной опасности. Люди в обмороке лежат.

Сначала я ничего не понимал, но вскоре до меня дошло. В горячке я перепутал и вручил представителю Гастронома документы на удавов, а Зоосаду документ на весы. Таким образом, удавы попали в Гастроном, а весы в Зоосад. Надо было срочно выправлять положение. А завмаг не унимался:

— Доставьте мне мои весы, немедленно заберите ваших змей. О, я буду жаловаться, я вам покажу…

Я попросил Зауфера поехать со мной, и мы с грузовиком отправились в магазин. Зауфер смело вошел в помещение. Из-за его спины выглядывали продавцы, готовые каждую секунду захлопнуть дверь. Немец подошел к ящику, наклонился, погладил удава, приладил на старое место доску и принялся заколачивать. Закончив, он отряхнул руки и сказал:

— Не надо было бояться. Он совершенно безопасен. Повезем ящик в Зоологический сад, все-таки там для змей более подходящее место, чем колбасная.

Часа через три спокойствие было восстановлено. Удавы попали в Зоосад, магазин получил свои весы. На следующий день, вместо того чтобы пойти домой, я отправился в пароходство. Меня вызывал начальник эксплуатации. Завмаг пожаловался. Начальник долго читал мне нотации об отношении к службе, об опасности, которой могли быть подвергнуты продавцы… Я не оправдывался. Чего уж там… Виноват так виноват. Наконец начальник эксплуатации отпустил меня, пообещав, что для воспитания других помощников будет издан приказ по пароходству. Он не заставил себя ждать. Я получил выговор за «халатное отношение к своим обязанностям». После этого капитана вызвали в моринспекцию.