«Аскольд»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Аскольд»

Мы вернулись из Германии в 1945 >году. Вернулись все, кто остался в живых.

Встретили нас в Ленинграде как родных. После объятий и приветствий повезли на дизель-электроход «Балтика», где интернированные должны были пройти карантин. Там мы окунулись в сказочную обстановку комфортабельных ванн, уютных кают, ковров и мягкой мебели. И это после железных нар Вюльцбурга! Настроение было отличное. Кошмар кончился. Впереди лежало желанное море и далекие плавания.

Вскоре многих из нас одели, выдав форменные костюмы, белье, ботинки, пальто. Вещи добротные, хорошо сшитые.

После основательной проверки моряков, возвратившихся из Германии, постепенно стали посылать на суда.

Начальник Балтийского пароходства И. М. Корабцов, пропустив меня через строгий «техминимум», предложил занять место капитана на небольшом новеньком пароходе «Зоя Космодемьянская». Его недавно получили от финнов. Но я посчитал, что еще не готов к этой почетной и ответственной должности. Все-таки четыре года я не поднимался на мостик, капитаном еще не плавал и начинать свое «капитанство» сразу после гитлеровской тюрьмы мне казалось преждевременным. Надо освежить в памяти все старое, познакомиться с теми новинками, что пришли на флот за годы войны, и вот тогда…

Поблагодарив Корабцова за лестное предложение, я сказал, что предпочел бы еще поплавать несколько месяцев старпомом. Начальник одобрительно кивнул головой.

— Ну, ладно. Тогда подбирай судно сам.

Спустя недели две после этого разговора я встретил капитана Богданова. Того самого Михаила Ивановича Богданова, который был у нас в Вюльцбурге доверенным лицом.

— На ловца и зверь бежит, — сказал он, пожимая мне руку. — Получил назначение на «Аскольд». Не пошли бы вы ко мне старшим помощником? Как смотрите?

Я с радостью согласился. Мне хотелось в море. О нем я мечтал четыре долгих года.

Михаил Иванович пользовался в лагере большим уважением. Какое-то время мы жили вместе в одной камере, но особенной дружбы между нами не возникло. Тем не менее мне почему-то нравился этот человек.

Небольшого роста, рано поседевший — к началу войны ему исполнилось тридцать три года, — он был немногословен. Его суждения всегда были твердые, здравые, трезвые, далекие от крайностей, которые так любили у нас в тюрьме. Богданову верили. Капитан прилежно изучал английский язык, много читал. Во время прогулок по тюремному плацу он ходил один, заложив руки за спину, опустив голову на грудь, и о чем-то думал. Иногда я наблюдал, как Михаил Иванович режет по дереву. Он был искусным резчиком.

Теперь, с приходом на «Аскольд», мне предстояло увидеть Михаила Ивановича на мостике.

«Аскольд» поразил меня. Огромный пароход, грузоподъемностью около десяти тысяч тонн. До войны такие у нас были редкостью. Приемку судна мы оформили быстро. Оно уже кончало погрузку. Шли мы в Швецию, а потом в Гамбург за грузом.

Тихим сентябрьским вечером «Аскольд» покидал Ленинград. Я пошел на свое место на бак, к якорю. Зазвонил телефон с мостика. Я поднял трубку и услышал спокойный голос капитана:

— Отдать носовые!

«Аскольд», освобожденный от швартовов, начал медленно двигаться вперед. Предстоял довольно сложный маневр. Надо было развернуться носом на выход. При такой длине парохода, с моей точки зрения, был необходим буксир, а то и два. Капитан почему-то не заказал их, и теперь я с беспокойством и волнением наблюдал за поведением судна. Казалось, что оно сейчас навалит кормой на причал. Но в самый последний момент мы почувствовали, как пароход рванулся вперед, видимо на мостике дали полный ход, и корма чисто «пролетела» — не прошла, а именно «пролетела»— опасный угол причала. Откровенно говоря, в тот момент у меня сжалось сердце. Маневр был смелым, рассчитанным и заранее продуманным. Капитан чувствовал себя уверенно на таком большом судне.

Первую ходовую вахту я отстоял с благоговением. Ведь она была первой после четырехлетней разлуки с судном. Все радовало меня: и легкое покачивание палубы под ногами, и небо, золотистое от утренней зари, и море с белыми барашками, и ветер, напоенный непередаваемым запахом соленой воды…

Наконец-то я на судне, в открытом море. Я вспомнил, как, запряженные в телегу, тяжело нагруженную продовольствием и почтой для охранников, мы, трое лагерных «лошадей», еле живые, задыхающиеся от усталости, под истошные крики солдата, поднимались из города в замок… Сквозь залитые соленым потом глаза я видел море, палуба дрожала под ногами… Но тогда это было галлюцинацией. Сейчас — действительность.

Прояснился горизонт. Я вытащил секстан и, хотя к тому не было никакой необходимости — мы шли в >районе островов Финского залива, — взял несколько высот. И об этой минуте я мечтал в Вюльцбурге, когда, поднимая голову к чужому небу, видел такие родные мне звезды, по ним мы всегда определяли место судна…

Нет, не дрожала рука, как я опасался, высоты брались надежно. Перед сдачей вахты на мостик поднялся капитан. Он ничего не сказал мне и принялся прохаживаться от крыла до крыла. Я сдал вахту третьему помощнику, позавтракал и окунулся в массу судовых дел. У старпома всегда дела.

Старшим механиком на «Аскольде» плавал молодой одессит И. Ф. Куркоид. Познакомился я с помполитом Г. Е. Чумаковым. Как только мы обменялись рукопожатием, он, улыбаясь, сказал мне:

— Вы уж с нашим «дедом» поладьте. Страшный перец. Но парень отличный и работник — высший класс.

— Я не совсем понимаю вас…

— Очень просто, — оживился Чумаков. — Не надо проводить резкую грань — это, мол, палубная команда, а это машинная. У нас одно общее дело, один экипаж…

— Совершенно согласен.

— Ну, вот и отлично. Не совсем тут у нас с этим благополучно. Не знаю, кто виноват? Не то «дед», не то ваш предшественник, а скорее всего мы с капитаном. Как-то не обращали внимания. Ну, теперь все по-другому организуем. Так вы мой союзник?

— Полностью.

— Выйдем в море, начнем налаживать отношения.

Но наши отношения со стармехом сразу же сложились хорошо. Наверное, мы почувствовали симпатию друг к другу, или Ивану Федоровичу польстило, что я без всякого стеснения обратился к нему с просьбой рассказать о трубопроводах и судовой шпигатной системе. Он сделал это с величайшим удовольствием, переоделся в комбинезон и часа два водил меня по всему судну. Я удивлялся его памяти. Он знал все. Как выяснилось впоследствии, он был «богом машины», изучил судно от киля до клотика, работал на нем с приемки и на первых порах оказал мне большую помощь. Характер он имел, помполит сказал правду, вспыльчивый и горячий. Но я как-то сумел примениться к нему, и мы скоро подружились.

Палубная команда, за исключением боцмана, состояла из мальчишек лет по семнадцати-восемнадцати, набора военного времени, когда их брали на суда вместо настоящих матросов, которых не хватало.

— Три за одного, — смеялся боцман, разводя их по работам.

Это были веселые мальчишки, хохотуны, они почему-то всегда веселились, в строю стояли плохо, все время хихикали и шлепали друг друга по затылкам. Ну совсем как в пятом классе школы! И требовалось неуклонное наблюдение за «матросами», чтобы они не попрятались в закоулках огромного судна. Но в общем-то, когда приходилось трудно, мальчишки становились настоящими тружениками и работали не считая часов. Я до сих пор помню некоторые фамилии: Леоненков, Павлов, Багликов, Костин, Коломеец. Впоследствии из них вышли хорошие моряки.

А вот капитан мне не понравился. Он и в Вюльцбурге не отличался многословием, а тут совсем стал молчаливым. Где бы и поговорить, как не в море, вспомнить проклятый замок, порадоваться настоящему, а Михаил Иванович поднимется на мостик и ходит взад-вперед. Я на мостике, он на мостике. Ходит и >ничего не говорит. Или напевает что-нибудь под нос. Странно как-то, правда! Меня начало это раздражать. Ну, недоволен чем-нибудь — скажи. А то надуется и ходит. Сначала я терпел, тоже молчал, но скоро не выдержал и >прямо спросил капитана:

— Михаил Иванович, я вижу, что вы чем-то недовольны. Мне кажется, я все делаю, что нужно и как нужно. Если нет, то вы лучше скажите… — обиженно закончил я.

Капитан посмотрел на меня такими удивленными глазами, так смутился, что я не рад был, что затеял этот разговор. Потом он взял меня под руку и >сказал:

— Вы уж простите, пожалуйста. Такая у меня скверная привычка — ходить и думать. Дома хожу — жена сердится, на судне — вы. Не обращайте внимания. К вам никаких претензий. Вы делаете все хорошо.

Я принял его совет, и все стало на свои места.

Моряком Михаил Иванович оказался отличным. Он управлялся с нашим большим судном с поразительной легкостью, в самых сложных условиях. Капитан любил астрономию, и я постоянно видел его с секстаном в руках. Может быть, в тех районах, где мы шли, астрономические определения не требовались, но мне кажется, что настоящий капитан никогда не упустит случая взять высоту светила. Богданова интересовали мельчайшие подробности судовой жизни. Каждый вечер Михаил Иванович внимательно выслушивал мои планы на следующий день и задавал десятки вопросов. Собираются ли красить подволок? В какой цвет? Выпустили ли стенгазету? Какое завтра будет меню? Не забыли ли, что у четвертого механика Киселева через три дня день рождения? Удалось ли стармеху отремонтировать пожарный насос?..

Помню, как мы шли в Средиземном море. Стояла удивительная, тихая, звездная ночь. Михаил Иванович подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал:

— Счастливые мы с вами люди. Видим такую красоту, плаваем на таком прекрасном судне. Утром встанет солнце, засинеет море, рыба начнет играть под штевнем… Чего еще надо в жизни? Мне — ничего. А ведь все могло быть иначе…

Сказал, замолчал и принялся мерять шагами мостик.

Как-то вечером, когда мы уже стояли в Карлсхамне, Михаил Иванович устроил у себя в каюте «прием». Он пригласил всю старшую администрацию. Вот тут он совсем переменился. Шутил, смеялся, острил. Оказался радушным и приветливым хозяином. Решали серьезный производственный вопрос. Как умело капитан успокаивал разгоревшиеся страсти, укрощал вспыльчивого «деда»! Это необычное производственное совещание комсостава закончилось и перешло в дружескую беседу. На прощание Михаил Иванович сказал помполиту:

— Следующий вопрос будем решать у вас. Посмотрим, как вы умеете варить кофе.

Скоро эти «кофейные вечера» в каютах у старшего комсостава вошли в традицию. Мы собирались у кого-нибудь из нас и за чашкой кофе обсуждали судовые дела. Спиртное никогда не подавалось. Пили кофе, заедали сдобными сухарями. Капитан не терпел пьяниц. Но какой удивительный эффект давали эти собрания! Они сплотили комсостав, люди лучше узнали друг друга, пропала излишняя официальность.

Вероятно, капитан придерживался такой же точки зрения, что и Михаил Петрович Панфилов, считавший, что помощникам надо давать самостоятельность, доверять им, тогда они захотят и будут работать творчески. Конечно, капитан должен знать, на что они способны. Такое отношение к нам дало блестящие результаты. Мы лезли из кожи вон, чтобы делать все отлично и решать вопросы самостоятельно. Штурмана постановили: работать «всем за одного — одному за всех». Это означало, что когда на судне не было меня, то многие обязанности старпома мог квалифицированно выполнить второй, а если отсутствовал он, то за груз можно было не беспокоиться — все сделают третий или четвертый помощник. Такая система исключала формальное отношение к службе. «Это, мол, дело старшего, а это знает только второй, а это третий». Мы все должны были хорошо разбираться в работе каждого и гордились тем, что можем не тревожить капитана по пустякам. А у меня прямо портилось настроение, если кто-нибудь требовал капитана, не довольствуясь нашими действиями или разъяснениями. Как это так, старший помощник, правая рука капитана и >не может чего-то решить на судне! Личная обида! Вообще, мы высоко ставили свой экипаж, судно и заведенные на нем порядки.

«Аскольд» принимал репарационные грузы. Сдавали их нам английские военные власти. Гамбург входил в английскую зону оккупации. Когда погрузка трюмов подходила к концу, на судне появился английский полковник. Щегольски одетый в военную форму, с седыми усиками, он выглядел очень картинно.

— Я хотел бы видеть капитана, — сказал офицер встретившему его второму помощнику.

— По какому вопросу?

— Палубный груз.

— Пожалуйста, что вы хотели? Я грузовой помощник.

— Я же сказал, что хочу видеть капитана, — высокомерно бросил полковник, отстраняя штурмана рукой.

— Одну минутку. Капитан отдыхает, — обиженно проговорил второй помощник и дал один продолжительный звонок. Это значило: «Старпома на палубу». Я вышел, поздоровался. Полковник брюзгливо повторил свою просьбу.

— Хочу видеть капитана.

Я заявил ему, что уполномочен решать все судовые вопросы и только в том случае, если он останется неудовлетворенным, потревожу капитана.

— Прошу ко мне в каюту, — пригласил я, пропуская военного вперед.

Тот с видимым неудовольствием последовал моему приглашению.

Когда мы уселись в кресла, я позвонил буфетчице три раза. Это был условный сигнал. Она знала, что надлежит делать. Через несколько минут в каюте появилась наша Зина в хрустящем накрахмаленном переднике и кружевной наколке с подносом в руках. На подносе стояли закуски и замороженная в холодильнике водка.

— О! — оживился полковник и подмигнул мне. — Хорошенькая девушка, а?

— У нас все такие. Прошу вас, — улыбнулся я, наливая его рюмку. — Help yourself, please[23].

Англичанин с удовольствием пил водку, закусывал белыми маринованными грибами, копченой рыбой, а в промежутках излагал свое дело. Оно было несложным. Полковник хотел знать, сколько тяжеловесных длинномеров мы сможем принять на палубу. Список с их размерами и весом он положил передо мной. Я вызвал второго помощника, объяснил ему, что хочет грузоотправитель.

— Обмерьте палубу и >набросайте план погрузки тяжеловесов. Вот… — я протянул ему список груза.

Мы мирно беседовали, пили кофе, полковник говорил о том, как надоела ему разбитая Германия, как хочется в свой коттедж в Гринвич, какие у него славные дочери, «и подумайте, близнецы!». Второй тем временем выполнил свою работу.

— Вот, пожалуйста, — сказал он, появляясь в каюте и передавая полковнику план погрузки.

— Так быстро? Ол райт! Значит забираете почти все. Ол райт, — повторил англичанин, убирая листок в карман и продолжая прерванный разговор. Минут через пять он встал, начал прощаться, очень благодарил за радушный прием, за скорое решение вопроса и неожиданно закончил словами:

— Все-таки я хотел бы повидать капитана.

Я позеленел от негодования. Каков гусь?! Кажется, все объяснили, все сделали, угостили по-царски и все же он требует капитана. Не может быть!

— Я, наверное, вас плохо понял, полковник. Вы ведь не сказали, что хотите видеть капитана?

— Именно это я и сказал. Хочу видеть вашего капитана, — упрямо повторил англичанин. Лицо его раскраснелось от выпитой водки, глаза, как мне показалось, глядели со злобной иронией.

— Хорошо, — холодно сказал я. — Прошу вас подождать в кают-компании, пока я поднимусь наверх и узнаю, сможет ли капитан вас принять.

Я молча провел его в кают-компанию, а сам, возмущенный до глубины души, постучал Михаилу Ивановичу. Он читал. Я рассказал ему о полковнике, сознательно затягивая разговор. Пусть «этот» посидит в одиночестве и подумает о своем поведении.

Когда я возвратился за >англичанином, он стоял и с интересом разглядывал портреты, развешанные на переборках.

— Капитан просит вас, полковник.

Мы постучали в дверь капитанской каюты и вошли.

— Чем могу служить? — спросил, вставая, Михаил Иванович.

— Я пришел выразить вам свое восхищение, — глаза полковника лукаво блеснули. — Я восхищен порядком на вашем судне. Мне приходится бывать на многих кораблях… После войны все так распустились, забыли о хороших традициях. Я восхищен вашими помощниками, их знанием английского языка, знанием дела, чистотой на судне… Я получил полную информацию по нужному мне вопросу. Я очень рад познакомиться с вами, господин капитан, — он вытащил визитную карточку и положил ее на стол. — Буду счастлив оказаться чем-нибудь полезным. А теперь не хочу мешать. Гуд бай, кэптен.

Я рассказал об этой сцене всем штурманам. Они были очень довольны. Даже высокомерный «томми» признал, что на советских судах знают дело, любят свои корабли и понимают, что такое капитан, нисколько не хуже, а может быть, и лучше, чем прославленные английские моряки.

Из Гамбурга «Аскольд» пошел разгружаться в Поти, а потом в Одессу. Здесь капитан и я получили предписание выехать в Ленинград.

В дождливый, холодный декабрьский день я уезжал. Получив билет, оставив вещи в камере хранения, я пошел на Приморский бульвар проститься с судном. «Аскольд» стоял на рейде еле видный из-за мелкой пелены дождя и тумана. Усевшись на парапет, я долго смотрел на огромный, расплывшийся корпус. Мне не хотелось расставаться с «Аскольдом». Я полюбил судно, его мальчишек, вспыльчивого «деда» и молчаливого капитана. Правда, мне всегда были тяжелы минуты расставания с судами. Как будто я покидал близкое существо. Наверное такое испытывают все моряки.

Екнуло сердце: может быть, чем-нибудь провинился? Да нет, все в порядке. Но тоскливое, сосущее чувство надвигающейся неприятности не проходило всю дорогу.