Голубчик

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Голубчик

— Вот что, — сказал мне капитан, — вернувшись из пароходства, — придется вам сдавать техминимум. В инспекции требуют. На высшую должность вас перевели, техминимум вы не сдавали, выговор получили. Порядок знаете? Зайдите в моринспекцию, там назначат, когда явиться. Не боитесь?

— А, пустяки. Подчитаю и сдам, — небрежно бросил я, но в душе сильно забеспокоился. Во-первых, кому хочется сдавать техминимум после того, как ты уже жало двух лет нес самостоятельную вахту и считал себя специалистом высокой квалификации? Во-вторых, надо готовиться. В-третьих, спрашивать всегда легче, чем отвечать, и «завалить» тебя, «специалиста высокой квалификации, при желании всегда могут. Так? Но главное, чего я опасался, это присутствия в моринспекции Александра Петровича Смирнова, «Голубчика», как называли все знаменитого балтийского капитана.

В недалеком прошлом он командовал «Декабристом» — самым большим судном пароходства. Болезни и годы заставили капитана перейти на берег, и теперь он работал морским инспектором, наводя ужас на молодых штурманов, да и не только на них. Маститые капитаны испытывали неприятное чувство, когда Голубчик на своих тоненьких, кривоватых ножках поднимался по трапам их судов.

— Тэк — с, тэк-с. Здравствуйте, голубчик. Ну, показывайте, показывайте…

И начиналось… Александр Петрович был мелочно придирчив. Он не пропускал и не прощал ни одного упущения, когда производил осмотр судна. Его интересовало все: как хранятся навигационные карты, произведена ли им последняя корректура, почему беспорядок в малярной кладовке и плохо застланы койки у команды. Безобразие! Третий помощник пропустил день и не взял поправку хронометра.

Горе было тому капитану или штурману, у которых Голубчик находил неполадки. Он ругался, делал записи в журнале замечаний, докладывал о них начальству. За обнаруженный на палубе окурок он мог устроить грандиозный разнос.

Рассказывали, что однажды на судне, которым командовал Голубчик, лоцман бросил на палубу окурок. Александр Петрович вытащил из кармана белоснежный платок, взял окурок и брезгливо выбросил с платком за борт. Лоцман сконфузился, извинился, а капитан проворчал что-то вроде:

— Ничего-ничего… Дома вы, наверное, окурки на пол не бросаете?

Внешность Александра Петровича тоже не вызывала симпатии. Маленького роста, на тонких ногах, с большой лысой головой, усиками на верхней губе и чуть раскосыми глазами, он чем-то походил на японца. Поэтому его иногда называли «Микадо». Он же, независимо от возраста и звания, всех величал «голубчиками», но такое обращение отнюдь не означало доброго расположения Александра Петровича к своему собеседнику. Чаще всего оно звучало угрожающе, иронически и уж во всяком случае не ласково.

Он не терпел неуклюжих, нерасторопных матросов и штурманов. Если случалась заминка при швартовке, капитан в гневе срывал с головы фуражку, топтал ее ногами и витиевато ругался, приводя в невероятное смущение людей на берегу. При такой невоздержанности на судне, капитан был приторно вежлив с начальством. Он выходил из кабинетов спиной, кланяясь и расточая сладкие улыбки. Старик явно паясничал, это понимали все.

Своих помощников Александр Петрович держал в черном теле. Во время вахты не позволял штурманам заходить в рубку, курить на мостике, облокачиваться на планширь. Помощники трепетали перед ним. Однажды «Декабрист» стоял в шлюзе Кильского канала Гольтенау. Его набережная служила местом прогулок. По ней взад и вперед прохаживались нарядно одетые девушки, дамы и мужчины. Молодой третий помощник с «Декабриста» в щегольском форменном костюме красовался на мостике, принимал эффектные позы, курил и рассматривал женщин в бинокль. Он так увлекся этим занятием, что не услышал, как Голубчик поднялся на мостик, а когда обернулся, то очень перепугался и вместо окурка выбросил за борт бинокль. Капитан предъявлял к помощникам такие высокие требования, что редко кто выдерживал плавание с ним в течение года. Но зато тот, кто оставался с капитаном Смирновым, выходил из его рук отличным штурманом.

Вообще за Александром Петровичем чудачеств водилось достаточно. Но он был великолепным моряком, за ним укрепилась слава замечательного швартовщика, блестящего навигатора, морского юриста, и потому желающие посмеяться или позлословить делали это за его спиной.

Когда же он надевал свой выгоревший на солнце зелененький английский макинтош, натягивал на лысую голову кепочку, то совсем переставал быть похожим на грозного капитана Смирнова. В трамвае или на улице его можно было принять за обыкновенного служащего какого-нибудь из многочисленных ленинградских учреждений.

Став морским инспектором, Александр Петрович взялся за дело с энтузиазмом. Он проверял вахтенных, любил нагрянуть неожиданно или прокрасться ночью незаметно мимо задремавшего матроса, отвернуть рынду, спрятать ее и потом наслаждаться растерянностью и смущением вахтенного штурмана. Но страшнее всего были техминимумы, их он принимал у штурманов и являлся бессменным председателем проверочной комиссии. Он выкапывал такие вопросы, над которыми часто ломали голову и опытные капитаны. Откуда только он их брал? Впрочем, на все эти вопросы находились ответы, и они показывали, насколько глубоко знает морское дело Александр Петрович Смирнов. Вот с этим человеком мне предстояло встретиться на экзамене в ближайшие дни. Перспектива не из приятных!

В инспекции мне сказали, что сдавать экзамен я могу когда захочу. Три дня я честно готовился. На четвертый пришел в пароходство, заглянул в инспекцию, тихо закрыл дверь и поплелся обратно на судно. Александр Петрович принимал экзамен.

«Ну его к черту! Не пойду. Подожду, когда его его будет. Выпадет же такой случай».

Я потолкался в коридоре, послушал, что говорят мои коллеги. Они тоже должны были сдавать техминимум. Утешительного было мало. Рассказывали страсти.

— До чего дошел Голубчик! Одного спрашивает: «Что значит цифра 273 001 на ящике с грузом?» Тот, конечно, молчит. Голубчик его больше и спрашивать не стал…

— Это пустяки, вот он Степке Клименову задал…

Я понял, что поступил правильно. Надо было переждать, момент был удобный: «Эльтон» вставал на капитальный ремонт. Каждый день я приходил в инспекцию, заглядывал в комнату и, если видел Александра Петровича, уходил. Наконец мне повезло. В инспекции шел экзамен. Два капитана, члены комиссии, скучающе пытали молодого штурмана. Тот взволнованно, с красными ушами, объяснял им пользование английской книгой «Лист оф ляйтс». По капитанским лицам я увидел, что все это им смертельно надоело и думают они только об одном: скорее бы конец. Я послушал ответы штурмана, решил, что вопросы задают ему простые, бояться мне нечего, и скромно уселся в уголке, ожидая своей очереди. Через час меня пригласили к столу.

— Начнем с устава… — Седовласый капитан устало вздохнул. — Расскажите об обязанностях вахтенного помощника на ходу судна…

Не успел я открыть рта, как за спиной хлопнула дверь и в комнате появился Голубчик.

— Василий Васильевич, Михаил Александрович, — обратился он к капитанам, — попрошу вас срочно проехать на пароход «Ладога», он стоит у семнадцатого причала. Комиссия уже начала там работать, а с этим товарищем я займусь сам.

Капитаны весело поднялись, а я уставился на Александра Петровича, как кролик на змею. Все завертелось у меня перед глазами. Какой-то дурацкий страх наполнил сердце, все, что я знал и к чему готовился, улетучилось из головы, рот приоткрылся, и я думал только о том, как бы улизнуть с экзамена. Шутка ли! Остаться один на один с Голубчиком! Да он меня немедленно зарежет.

«Скажу ему, что мне стало плохо. Сердечный приступ… Или припадок инсценировать?..»

Пока я лихорадочно перебирал в уме возможные варианты отступления, Александр Петрович разделся, сел за стол, заглянул в опросный листок:

— Ну-с. На «Эльтоне» плаваете? Знаю… Не скажете ли вы мне, между прочим, как по-английски всадник?

Я, между прочим, ему этого не сказал. Александр Петрович повеселел. Посыпались вопросы:

— Как по прикладному часу порта определить высоту прилива? Не знаете? Тэк-с. А когда начинается ответственность судна за груз, если его выгружают стрелами? Тоже не знаете. А что такое «шорт» и «лонг» тонны? А почему…

Я что-то шамкал в ответ, но все это было так жалко, примитивно, а главное — неверно, что я сам себе поставил бы двойку.

— Неважно, голубчик, — наконец проговорил Александр Петрович. — Перейдем к правилам предупреждения столкновений судов в море. Их-то вы уж должны знать.

Он подвел меня к застекленному ящику. Это был тренажер. Для строгого экзаменатора прибор представлял неограниченные возможности проверить знания правил. Он мог зажигать судовые огни в любых сочетаниях и композициях, нажатием кнопки подавать туманные сигналы.

— Хорошо. Вы идете в море… — проскрипел Голубчик, — и видите… — Он включил три красных огня вертикально и три горизонтально. У меня зарябило в глазах.

«Что это такое? — мучительно думал я. — Три красных вертикально — судно не имеет возможности свободно управляться на ходу… Ну, а эти, черт бы их побрал, красные горизонтальные?»

Пауза тянулась долго. Голубчику надоело ждать.

— Это что?

Александр Петрович погасил красные. В ящике зажглись белые огни, как-то несуразно расположенные на разной высоте.

— Рыбаки с сетями, — неуверенно сказал я.

— Правильно, — хихикнул Голубчик. — А какие рыбаки? Длина? Чем ловят?

Я промолчал.

Теперь в ящике один за другим зажигались огни. Красные, белые, зеленые… Они мелькали в глазах. Я совсем растерялся.

— Так, так, — приговаривал Александр Петрович. — Ведь все это может встретиться в море, голубчик. Поздно будет решать, что это за огни, действовать надо. Хватит.

Он заглянул в экзаменационный листок, сделал какую-то пометку. Мне показалось, что капитан поставил двойку.

— Ну что ж, голубчик. Я бы на вашем месте поплавал еще некоторое время третьим помощником. Идите и приходите, когда будете знать все как следует. Ведь это элементарно.

Я комкал в руках платок. Мне хотелось сказать, что все знаю и сам не понимаю, отчего так плохо отвечал, но язык не поворачивался. Я боялся, что на мои объяснения последуют гневные реплики Голубчика. Я молча выслушал еще несколько замечаний о людях, которые пытаются занять высшую должность, не имея на то никаких данных, о том, что правила надо знать как «Отче наш», и наконец был отпущен.

Выйдя из инспекции, я сразу попал в толпу изнывающих от волнения штурманов. Мне задавали десятки вопросов. Как, что спрашивал, выдержал ли?

— Выдержал, — сердито ответил я, — на старпома. Александр Петрович обещал послать на лучшее судно пароходства.

Оставив изумленных товарищей обсуждать такой невероятный случай — сдавал на второго, а сдал на старшего, — я понуро поплелся на пароход.

— В порядке? — спросил капитан.

— Да нет… Не сдал, — смущенно ответил я. — Проклятый Голубчик зарезал. Не хотел я к нему идти и все же попал.

— Что-нибудь заумное спрашивал?

— Вот посмотрите сами, — заволновался я. — Ведь это черт знает что!

Я схватил бумажку и начертил расположение красных огней. Капитан мельком взглянул на листок.

— Очень просто. Буксир на ходу с тремя баржами потерял управление, — быстро ответил он. — Не очень сложно.

Действительно! До чего же просто! Вот шляпа…

— Что еще? — довольно спросил капитан.

— Много всяких вопросов было. По астрономии такое завернул, ой-ой!

— А что именно? — насторожился, как почуявший добычу пойнтер, капитан. Ему очень хотелось показать, что он может ответить на все вопросы Голубчика. Но я ему этой возможности не дал.

— По луне… Что теперь делать будем? Снова в третьи переходить?

Лицо у капитана сделалось кислым.

— Что делать, что делать! Оставлю вас в ремонте вторым. На свою ответственность. Не в море… Но имейте в виду… Техминимум должен быть сдан. Без него вам вторым плавать не дадут. Поняли?

— Понял. Да я бы сдал, если бы не Голубчик… — затянул я старую песню, но капитан так посмотрел на меня, что отпала всякая охота вспоминать о техминимуме.

Через три месяца я хорошо выдержал экзамен в комиссии при Моринспекции. К моему счастью, Голубчик в тот день отсутствовал. Он уехал в командировку. Теперь я с полным правом занимал должность второго помощника капитана. Но надо честно сказать, поработал я здорово! Переворошил много книг, все вспомнил и нашел ответы на вопросы Александра Петровича. Ничего заумного в них не было.

Незадолго до начала Великой Отечественной войны Голубчик ушел из пароходства. Он был стар, болен, да и хлопотливая работа в Моринспекции взяла свое. Он перешел в Центральный научно-исследовательский институт морского флота. Там было спокойнее. Никто особенно не жалел об его уходе. Начальство освободилось от въедливого и чересчур принципиального подчиненного, подчиненные — от строгого, желчного и ворчливого начальника. Штурманская молодежь открыто радовалась. Можно будет наконец свободно вздохнуть, не надо дрожать каждую вахту в ожидания разноса Голубчика.

Может быть, память об Александре Петровиче Смирнове так бы и осталась в морских рассказах. Его вспоминали бы как знающего капитана, лихого швартовщика, вспоминали о его чудачествах, о вопросах, которые он задавал на техминимумах, может быть… но грянула война.

…Начальник Балтийского пароходства Никон Яковлевич Безруков сидел в своем кабинете и мучительно раздумывал о тяжелом положении в пароходстве, о том, что многих штурманов и капитанов мобилизовали на военный флот, и если дело пойдет так, то скоро некому будет плавать на торговых судах. Вот и сейчас у Железной стенки стоит без капитана теплоход «Иван Папанин». Только вчера молодой капитан этого теплохода Дмитрий Адамович Глазко получил предписание немедленно явиться в военкомат и, не сдавая судна, сошел с борта. А рейс предстоял серьезный и опасный, любого туда не пошлешь. «Папанин», не задерживаясь, должен уходить в Таллин, эвакуировать раненых.

«Кого же все-таки назначить на «Папанина»?» — в который раз задал себе вопрос Безруков и закурил новую папиросу.

В дверь просунулась голова секретарши.

— К вам капитан Смирнов. Примете?

Безруков недовольно поморщился. Не до старика ему было. Но помня, каким авторитетом пользовался прежде капитан, вздохнул и сказал:

— Просите.

В кабинет, многократно кланяясь, вошел Голубчик.

— Садитесь, Александр Петрович. Чем могу быть полезен?

Старик пожевал синеватыми губами, кашлянул.

— Прошу дать мне судно, — коротко сказал он. Начальник пароходства не поверил своим ушам.

Капитану было шестьдесят семь лет, последнее время он сильно болел, врачи настойчиво предлагали ему оставить работу — и вдруг такая просьба…

— Боюсь, Александр Петрович, что вас не выпустит в рейс медицинская комиссия, — осторожно сказал Безруков, не желая обидеть капитана, и тут же в голове мелькнула мысль: «Вот такого бы на «Папанин». Лучшей кандидатуры не найти».

Александр Петрович с сожалением взглянул на начальника и ворчливо проговорил:

— Когда Родина в опасности, я не могу сидеть и перебирать бумажки. Потом, кто это вам сказал, что меня не выпустят врачи? Я чувствую себя как нельзя лучше, голубчик. Я сам себе врач. Прошу дать мне судно. Полагаю, что своей многолетней работой я заслужил такое доверие? Какие тут могут быть комиссии!

Начальник пароходства вышел из-за стола. Все анекдоты, связанные с именем Голубчика, все байки, истории, ходившие по пароходству, сейчас забылись. Безруков глядел на Александра Петровича с восхищением и уваженнем.

— Спасибо, Александр Петрович, — растроганно сказал Безруков. — Принимайте «Ивана Папанина». Вон у Железной стенки стоит. Если бы вы знали, как вы нас выручили. Спасибо.

— Премного благодарен за доверие. А вы говорите — комиссия! Знаю, что людей не хватает… Когда прикажете принимать судно?

— Немедленно, если можете:

— Сейчас же иду. Счастливо оставаться. Александр Петрович встал и, как обычно, спиной, кланяясь, двинулся к выходу. Но сейчас это не вызвало улыбки у начальника. Он провожал старика до двери.

— О формальностях не беспокойтесь. Я сейчас позвоню в кадры, и все будет в порядке. Сегодня вы должны выйти в рейс, — сказал начальник на прощание. — Счастливого плавания!

Они обменялись крепким рукопожатием.

«Иван Папанин» ушел точно в назначенный час. Командовал им Голубчик.

«Иван Папанин» в пути подвергся обстрелу немецкого самолета. Масловский, старший помощник, с любопытством наблюдал за капитаном. Ведь для Голубчика это было первое боевое крещение. Но ничего необычного старпом заметить не смог. Ни страха, ни волнения, ни повышенной нервозности. Только, когда капитан отдавал команды рулевому, маневрируя судном, уклоняясь от пулеметных очередей, глаза у него сощурились, заблестели и голос зазвучал громко и молодо. Старпом чуть не подпрыгнул от удивления, когда сразу после налета он услышал недовольное замечание Голубчика:

— Да не облокачивайтесь вы на планширь. Запомните: я этого не терплю.

«Так. Значит, все в порядке, — подумал Масловский. — Капитан именно такой, какого я ожидал. Все точно, как мне о нем рассказывали».

В Таллине скопилось много судов. Грузили раненых. Город эвакуировался. Наконец пришла очередь «Папанина». Теплоход подвели к причалу, поставили широкие деревянные трапы, и поток людей полился на судно. Капитан вмешивался во все судовые мелочи, ссорился с представителями военного командования, ругался с санитарами, которые, по его мнению, недостаточно аккуратно несли носилки. Поднадоел старик всем здорово. Особенно досталось старпому. Взмокший Масловский бегал по судну, исполняя распоряжения капитана. На теплоход приняли двести автомашин и около трех тысяч бойцов. Среди них много раненых. Надо было позаботиться о том, как всех разместить, накормить и напоить.

К вечеру 28 августа в составе каравана «Папанин» вышел из Таллина на Кронштадт. Потянулись бесконечные тревожные часы. Александр Петрович не сходил с мостика. Он чувствовал себя неважно. Нервное напряжение, которое он испытывал, было ему не по силам. Голубчик еще больше пожелтел, все время что-то ворчал себе под нос, но при посторонних старался держаться бодро и никому не жаловался на свои боли в печени, на страшную слабость и частые головокружения.

Он был капитаном и прекрасно знал, что даже от выражения его лица зависит настроение людей на судне. И он держался. Оставался тем же грозным Голубчиком, каким его привыкли видеть всегда. Только в глазах чувствовалась старческая усталость.

Немцы давно готовились к этому дню. В финских портах и на близлежащих аэродромах укрывались подводные лодки, торпедные катера, сотни самолетов. И вот этот день наступил. Советские суда покидают Таллин. Идут неуклюжие транспорты, вокруг них серые корпуса кораблей охранения. Крейсеры, эсминцы, морские охотники. Дымы, дымы… Куда ни взглянешь— везде поднимаются черные столбики судовых дымов… А погода, как назло, тихая, ясная, с голубым небом. Не верится, что в такую погоду может случиться что-нибудь плохое.

Но первые потери начались сразу же после восемнадцати часов, когда на мине подорвался и затонул пароход «Элла», а через пятнадцать минут раздался взрыв на ледоколе «Криш Вальдемарс». В это же время гитлеровские самолеты атаковали пароход «Вирония». Он потерял управление, но к нему подскочил спасатель «Сатурн» и взял на буксир…

— Смотрите — катера! Торпедные катера! Держат курс на нас, а наш лидер ведет по ним огонь! — кричит кто-то на палубе «Папанина».

Издалека на теплоход несутся маленькие черные точки. Но Голубчик уже заметил их и спокойно, как на учении, командует:

— Лево на борт! Малый!

Катера не успевают выпустить свои торпеды. Огонь эсминца накрывает их. Прямое попадание! Два катера пошли на дно, третий повернул обратно.

— Полный ход! На прежний курс! — командует капитан, и теплоход тяжело уваливает вправо.

Но это только начало. Слышится гул фашистских самолетов.

— Огонь!

Непрерывно стреляют зенитки «Папанина». Небо расцвечено белыми комочками разрывов. Самолеты улетают в сторону. Все облегченно вздыхают. Пронесло.

Идет «Папанин». Он где-то в центре каравана. Позади и впереди него движутся в кильватер суда. Сколько же их? Капитан насчитал более пятидесяти, но это только те, что видят глаза. Теперь, когда весь караван вытянулся в линию, надо ждать худшего. И оно наступает. Оно подстерегает теплоход повсюду. Хорошо, что сигнальщики зорко следят за морем.

— Справа по борту, курсовой пятьдесят, мина! Вот она, «рогатая смерть», чуть покачивается на воде, показывает, как улитка, свои рожки и блестящее, жирное тело. Она ждет, чтобы судно прикоснулось к ней, и тогда…

— Слева, курсовой двадцать пять, мина!

— Полный назад! Право! Теперь лево!

Лавируя между двумя минами, Александр Петрович проводит теплоход.

— Самый малый! Судно еле движется.

— По носу мина!

Кажется, «Папанин» попал на минное поле. Сейчас бы остановиться, осмотреться… Но этого нельзя делать. Надо идти вперед. По вискам у капитана стекают струйки пота. Теперь от его умения, искусства маневрировать и хладнокровия зависит все. На борту три тысячи человек. Среди них много истекающих кровью красноармейцев, краснофлотцев и командиров. Они надеются только на него… Но необвехованный так называемый «фарватер» полон мин. Куда уйти от них? Справа и слева минные поля. Раздумывать нет времени. Вперед! Осторожно, но только вперед. Хоть черепашьим ходом…

Военные корабли отражают атаки самолетов и катеров. Прикрывают транспорты.

Мины попадаются реже. «Папанин» вырвался на чистую воду. Можно прибавить ход.

— Вы поели бы, Александр Петрович, — говорит помполит Новиков, он тут же на мостике. — Ослабеете совсем.

Капитан отрицательно качает головой.

— Ладно, — на лице помполита появляется что-то вроде улыбки, — пойду распоряжусь, чтобы принесли горячего чаю…

Но он не успевает спуститься на палубу.

— Самолеты! Справа!..

Его голос, как и все звуки на судне, заглушает вой самолетов. Они близко. Вот они уже пикируют на «Папанина». Летят бомбы… Кровь сворачивается в жилах от их пронизывающего свиста. Оглушительно стреляют зенитки «Папанина».

— Право руль!

Бомбы падают в море, в нескольких десятках метров от судна. Они взрываются, поднимая пенные столбы. Гул проносится по воде.

— Еще одну отбили, — отирает пот Новиков, у него подрагивают губы. — Пойду за чаем…

Как будто самолеты оставили «Папанина» в покое. Улетели и пикируют где-то позади. Слышны взрывы, видна поднимающаяся кверху вода. Надолго ли?

Александр Петрович входит в рубку. Так хочется прилечь, и так устали ноги от непрерывного стояния… Сбросить бы десяток лет — не было бы этой страшной усталости, она парализует все тело и мозг… «Прилягу на десять минут. Только на десять минут», — думает капитан и говорит Новикову, тот уже снова в рубке:

— Скажите помощнику, пусть побудет у телеграфа, смотрит внимательно. Я немного отдохну. Если что… немедленно… Черт возьми, как болит голова…

Начинает смеркаться. Это уже лучше. Но летние ночи короткие…

— Александр Петрович! На мостик! — раздается взволнованный голос второго штурмана. — След торпеды! Скорее!

Капитан не успел прилечь. Он уже около рулевого. Старческие, но опытные и еще зоркие глаза сразу заметили белую полосу на спокойной сиренево-розоватой поверхности.

— На торпеду! — закричал он и сам повернул штурвал. Торпеда прошла по борту…

Будет ли конец этим атакам? И какой конец? Позади и впереди тонут суда, мечутся катера, подбирают людей из воды. Неужели и «Папанина» ждет такая же судьба? Если такая же, то погибнет много его пассажиров. Они не могут не только плыть, а даже двигаться самостоятельно. Нет! Надо приложить все силы, все уменье, чтобы спасти людей…

Ленинград все ближе и ближе… Повеселели раненые бойцы. Уже то там, то здесь можно услышать шутку. Утро двадцать девятого встретило караван туманной дымкой. Хорошо! Не видны суда вражеским самолетам. Только бы держалась она подольше. Но солнце нагрело воздух, и к полудню видимость стала отличной. И тут снова начались налеты.

…Александр Петрович у телеграфа.

— Четыре «Ю -88» пикируют с подсолнечной стороны! — докладывает Масловский.

Так. Капитан перебрасывает ручку на «полный вперед».

— Право на борт! Курс — на самолеты!

Взмывают пенные фонтаны с бортов и по корме. Но цел «Папанин». Еще раз спас капитан судно. Уже виден Гогланд. От него недалеко до Ленинграда. Налеты следуют один за другим. Право, лево, назад! Но вот еще три «юнкерса» пикируют на судно. Удар страшной силы сотрясает корпус. Что-то под ногами трещит и рушится. Все тонет в дыму. Взрыв! Огромное пламя поднимается над палубой. Замолкла машина. На минуту становится очень тихо: «Папанин» дрейфует к минному полю.

…Александр Петрович еще не успел оценить обстановку, как что-то острое, причиняя нестерпимую боль, толкнуло его в грудь, и капитан потерял сознание. Зазубренный осколок вошел в худенькое тело Голубчика и остался там, разорвав правое легкое. Капитан потерял много крови, но все же пришел в себя.

— Что с судном? — прохрипел Александр Петрович склонившемуся над ним Масловскому.

— Повреждена машина. Пожар на корме. Дрейфуем на минное поле.

— Подайте буксир на тральщик охранения, пусть тянет к берегу. Выбрасывайтесь… — Александр Петрович выплюнул сгусток крови.

— Александр Петрович, давайте мы передадим вас на тральщик. Там помогут. Здесь опасно. Подумайте о себе. Я все сделаю, что возможно…

Глаза Голубчика сердито блеснули.

— Я еще не передал вам командования, Александр Григорьевич. Немедленно выполняйте мое распоряжение. Немедленно! Вы меня поняли? И не трогайте меня больше.

Масловский и Новиков побежали на бак. Взметнулся бросательный конец, за ним пополз стальной трос, и через несколько минут военный тральщик потащил горящее судно к острову Гогланд. Команда «Папанина» тушила пожар, заводила пластыри на разорванные борта. Все понимали, что сейчас только от решительных и быстрых действий моряков зависит спасение бойцов, находящихся на борту теплохода. И судно достигло берега. Оно выбросилось на каменистый Гогланд. Приказ капитана выполнили. Три тысячи солдат, эвакуированных из Таллина, за малым исключением, были спасены. Не спасся капитан «Папанина», Александр Петрович Смирнов.

Когда Новиков, обожженный, черный от копоти, прибежал на мостик, старпома Масловского ранило осколком. Голубчик был без сознания. Он лежал у телеграфа, похожий на подростка, в луже крови и глядел строгими, осуждающими глазами в голубое спокойное небо. Он выполнил свой долг человека и капитана.

Его бережно подняли и передали на один из кораблей охранения, идущий в Кронштадт.

Теплоход «Андрей Жданов», госпитальное судно, пришел туда для того, чтобы принять с военных кораблей раненых и отвезти их в Ленинград. По широкому трапу поднимали на борт носилки со стонущими людьми. К старшему помощнику капитана «Жданова» подошла измученная, усталая женщина.

— Я буфетчица с «Ивана Папанина». Там, в трюме, Александр Петрович Смирнов, наш капитан, кончается… — сказала она и заплакала.

Старпом бросился вниз. В углу, на нарах, лежал Александр Петрович. Его вынесли на палубу. Молодая женщина-врач сменила промокшие от крови по вязки. Голубчик не приходил в сознание. Он умирал. Моряки стояли опустив головы. Все было кончено.

Однажды на Дальнем Востоке мне пришлось увидеть теплоход «Капитан Смирнов». Я сразу вспомнил Голубчика, техминимум, красные огни в тренажере, героическую судьбу капитана… И я подумал: «Как трудно бывает распознать человека».