5. Горячие дебаты

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5. Горячие дебаты

Съезд республиканской партии штата Иллинойс состоялся 16 июня 1858 года в Спрингфилде. Многие делегаты решительно заявляли: «Мы знаем Дугласа, мы с ним много лет боремся и теперь зададим ему перцу». Съезд принял решение выдвинуть Авраама Линкольна, как «первого и единственного избранника республиканцев Иллинойса в сенат США», на место, которое до сих пор занимал Стифен А. Дуглас. Вечером в зале законодательного собрания в ответ на аплодисменты и овации Линкольн поклонился и пробормотал: «Мистер председатель и джентльмены — делегаты съезда». Затем он зачитал свою речь по рукописи.

Перед этим он советовался с друзьями, и они рекомендовали ему не выступать с такой речью. Он не послушался.

«Если бы мы знали, — читал по бумажке Линкольн, — где мы находимся, куда мы идем, мы могли бы правильнее решить, что делать и как делать. Прошло почти пять лет с тех пор, как мы открыто объявили, что целью нашей политики является прекращение агитации за институт рабства. Мы дали твердые обещания. С тех пор как эта политика стала проводиться, агитация не только не прекратилась, а непрестанно усиливалась. Я думаю, что она не прекратится, пока не наступит и не будет разрешен кризис. «Дом разделенный выстоять не может». Я думаю, что не может выстоять и правительство нашей страны, частично рабовладельческой и частью свободной. Не думаю, что наш Союз распадется, но я полагаю, что он не будет вечно разделенным. Он станет целиком либо одним, либо другим… Пройдет немного времени, и верховный суд, быть может, примет новое решение, в котором будет заявлено, что конституция США запрещает любому штату противиться введению у себя рабства… Такое решение — все, что нужно для узаконения рабства во всех штатах Союза».

Эта речь получила в народе название «Дом разделенный».

В период, когда была произнесена эта речь, страна все еще не могла прийти в себя после паники предыдущего года, когда лопались банки, акции стремительно обесценивались.

Сорок тысяч безработных прошли демонстрацией по улицам Нью-Йорка с плакатами: «Голод — острая боль», «Мы хотим работать». Толпа, руководимая агитаторами, угрожала атаковать банки на Уолл-стрите, в сейфах которых хранилось 20 миллионов долларов в золотых и серебряных монетах. Отряды из 50 солдат и 50 человек морской пехоты были посланы для охраны этих правительственных валютных запасов. В Чикаго 20 тысяч человек оставались без работы всю зиму; городской совет снизил жалованье уличным уборщикам с 75 до 50 центов в день. Сэкономленные деньги совет обещал распределить между семьями голодающих. Белые квалифицированные рабочие потребовали, чтобы негров использовали на заводах только в качестве чернорабочих.

Однако на фермах в западных прериях продовольствие было в избытке.

И северяне и южане понимали необходимость постройки железной дороги к Тихому океану. Чарльз Дана доказывал в «Нью-Йорк трибюн», что эта дорога наилучшим образом обеспечит расширение торговли с Индией, Китаем и другими восточными странами. Джефферсон Дэвис, в бытность его в 1852–1856 годах военным министром, провел огромную работу и добился издания правительством десятитомника под названием: «Отчеты об изыскательных и топографических работах, произведенных по определению наиболее целесообразной и экономической трассы для постройки железной дороги от реки Миссисипи до Тихого океана».

Дуглас был гордым, независимым, решительным человеком. В бою под Буэна Виста, во время мексиканской войны, его ранило в ногу, но он оставался в седле до конца сражения. После окончания военной академии Уэст-Пойнт он двенадцать лет служил в кадровых частях армии США в чине полковника миссисипских стрелков, в прославленном полку молодых аристократов штата. Дуглас владел тысячами акров хлопковых плантаций.

К концу войны с Мексикой он потребовал у конгресса ассигнований на посылку десяти полков в города и провинции Мексики, чтобы успеть оккупировать значительную часть ее территории до того, как вашингтонское правительство решит — аннексировать захваченное или нет.

Выступая в сенате 17 марта 1848 года, он заявил, что считает войну с Мексикой справедливой, а захват ее территорий — обоснованным неписаным законом, существующим со дня зарождения человеческого общества. Больше того, если дальнейшему продвижению американцев по перешейку будут противиться англичане — объявить Британии войну. Если Британия попытается ступить ногой на Кубу, Америка должна немедленно вмешаться.

Он считал, что поскольку глупость, фанатизм, гордыня, ненависть и коррупция грозят нарушить мир в Союзе и снизить благосостояние, пусть лучше Союз распадется. Если рабство — грех, то не это поколение за него в ответе. Когда северные штаты обеспечат более дешевую рабочую силу, нежели невольники, — рабство само отомрет.

В Вашингтоне Дуглас сказал группе республиканцев: «Вы выдвинули очень способного и очень честного человека». Джону В. Форни он признался: «Теперь у меня будет много хлопот. Линкольн самый решительный человек в их партии, самый лучший уличный оратор на западе».

В июне Дуглас отправился на запад. В 60 милях от Чикаго его встретил специальный поезд, разукрашенный флагами и вымпелами. Под гром духового оркестра политические деятели проделали остаток пути до Чикаго, куда въехали 9 июля. Когда Дуглас вышел на балкон Тремонт-хауза, улицы осветили красные огни и фейерверк. На улице возникла драка между толпой и кучерами наемных экипажей, которые привезли гостей Дугласа и прокладывали себе путь сквозь толпу. Кого-то сшибли ручкой бича, какого-то кучера трижды стаскивали с облучка. Когда, наконец, распутали узел из кучеров, лошадей и слушателей, судья Дуглас начал свою полуторачасовую речь.

Линкольн слышал, как Дуглас назвал его «сердечным, дружелюбным, разумным джентльменом, добропорядочным гражданином и достойным соперником». Тысячи людей слышали и другие слова Дугласа: «Линкольн смело и открыто пропагандирует междоусобную войну, войну Севера против Юга, свободных штатов против рабовладельческих — войну на уничтожение, с тем чтобы безжалостно продолжать ее до тех пор, пока та или другая сторона не будет покорена и все штаты не станут либо свободными, либо рабовладельческими».

Линкольн письменно предложил Дугласу принять участие в диспуте. Дуглас вызов принял. Оба они будут сходиться на подмостках и спорить по различным вопросам в семи различных пунктах Иллинойса, с тем чтобы их выступления стали достоянием всей страны. Используя недавно изобретенную стенографию, репортеры дадут народу «полный дословный отчет», как сообщили газеты своим читателям.

Первые дебаты состоялись 21 августа в палящий солнечный день. На площади в Оттаве собралось 12 тысяч человек. Из Чикаго прибыл специальный поезд, люди приехали на поездах, пароходах, фургонах, колясках, пришли пешком. Толпа запрудила площадь в несколько акров и слушала речи три часа подряд. Когда речи кончились, республиканцы подняли Линкольна на плечи, и толпа, возглавляемая духовым оркестром, проводила его к дому мэра Гловера. Враждебная Линкольну демократическая газета писала: «Его длинные руки висели у плеч носильщиков, длинные ноги болтались у самой земли, его длинное лицо непрестанно кривилось — он пытался обаятельно улыбаться, но ему не удавалось выглядеть менее ужасающим». Нью-йоркская «Ивнинг пост» делилась впечатлениями: «Конфиденциально мы должны признать, что внешность «длинного Эйби» непривлекательна; но расшевелите его, и свет гениальности одушевляет все черты его лица. Слушая его спокойно и беспристрастно, мы пришли к убеждению, что никто не превосходит его в уличных выступлениях».

Следующим пунктом был Фрипорт, приютившийся в северо-западном углу Иллинойса. Дугласа встретила факельная процессия — чикагская «Таймс» насчитала 1 000 факелов, а «Пресс» и «Трибюн» только 74. Линкольн подъехал к эстраде в крытом фургоне, запряженном шестеркой больших белых лошадей. 15 тысяч человек, стоя и сидя, слушали выступления в течение трех часов, несмотря на холод и моросящий дождь.

Затем диспутанты и репортеры-стенографисты спустились на 300 миль к югу от Ричмонда, штат Виргиния. Аудитория в Джонсборо состояла из 1 400 человек, большей частью равнодушных к горячей дискуссии. Этот городок вклинился между рабовладельческими штатами Кентукки и Миссури — многие приехали из этих штатов, чтобы послушать ораторов. В Чарлстоне, на ярмарочной площади, собралось 12 тысяч.

7 октября 20 тысяч человек пришли на диспут в Гэйлсборо. Сырой северо-западный ветер рвал в клочья флаги и знамена, влажный воздух студил кости тех, кто забыл надеть пальто, но люди, застегиваясь на все пуговицы, укутывались плотнее и продолжали слушать. Они пришли из районов рек Сидар-Форк, Спун, Иллинойс, Рок и Миссисипи, у многих руки загрубели от плугов. Их обветренные, загорелые лица говорили о том, что это были люди земли — холодный ветер был им нипочем.

Шесть дней спустя в Куинси на Миссисипи собрались люди из Иллинойса, Айовы, Миссури. Последний диспут состоялся через два дня в Олтоне.

Проблемы рабства и другие вопросы занимали умы людей и разделяли их на всех ступенях общественной лестницы, в политике, литературе, религии, морали: «Это вечная борьба между двумя принципами… — говорил Линкольн. — Первый из них — нормальные права человечества, второй — божественные права королей. Мы теперь могущественная нация; нас 30 миллионов. Но, пожалуй, не больше половины нашего народа — потомки тех, кто воевал за победу американской революции; другая половина — люди, приехавшие из Европы: немцы, ирландцы, французы, скандинавы или их дети».

Но есть охотники считать иммигрантов низшей расой, и поэтому многие считают, что «…им нужно дать ту меру свободы и привилегий, которые соответствуют их положению. Так ведь это же доводы монархов. Они испокон веку пользовались такими доводами, чтобы порабощать народы. Они всегда садились на шею народам не потому, что монархам это было приятно, а потому, что народам было полезно, когда на них ездили верхом. Этой аргументацией государей пользуется и Дуглас, и смысл ее таков: «Ты работай, а я буду есть; ты трудись, а я воспользуюсь плодами твоего труда…» Я прошу об одном: если вам негр не нравится, оставьте его в покое. Безусловно, негр не может с нами сравняться цветом кожи, может быть, еще и во многом другом, но все же он вправе есть заработанный им хлеб… Вы хотите доказать, что вам дано больше, но это не оправдывает ваше намерение отнять у него то немногое, что ему дано».

Те, кто желал мира в вопросе о рабстве, и те, кто этого не хотел, одинаково понимали суть вопроса, поставленного Линкольном Дугласу: «Не вы ли все время твердите… что здесь не место для выступлений против рабства? Вы утверждаете, что незачем в свободных штатах возражать против рабства, потому что его нет в этих штатах. Незачем также восставать против рабства в рабовладельческих штатах, потому что оно там существует на законном основании. Не стоит поднимать вопрос о рабстве в политике, потому что вы боитесь возбуждения умов. Нельзя проповедовать против рабства и в церкви, так как это не религиозный вопрос. Где же в таком случае можно? По-вашему, получается, что нет такого места, где можно было бы выступать против рабства».

Двенадцать дней спустя Линкольн повторил свою речь перед многотысячной аудиторией в Пеории. Речь была напечатана полностью. Теперь политические деятели и народ Иллинойса увидели, что в штате есть лишь один человек, способный схватиться на равных с «маленьким гигантом» Дугласом. И тысячи простых людей инстинктивно чувствовали, надеялись, что голос Линкольна является их голосом.

Когда во время диспута Дуглас пытался обвинить Линкольна в том, что его требование освобождения рабов, по сути, сводится к установлению равенства рас, Линкольн тут же возразил, что это утверждение похоже на попытку человека доказать посредством перестановки слов, что «конский каштан — это конь каштанового цвета».

После выступления в Пеории. Дуглас посетил Линкольна и сказал ему, что он (Линкольн) доставил ему больше беспокойства, чем все его противники в сенате. Он сказал, что готов вернуться домой, прекратить выступления в пользу своего компромиссного билля, если и Линкольн больше не будет выступать против этого билля. Линкольн принял предложение. Один из его друзей заметил: «Это означает, что Дуглас признал себя побежденным».

Линкольн знал, что Гэйлсборо на севере отдаст ему две трети голосов, а Джонсборо на юге проголосует три к одному против него. И он повернулся лицом к Джонсборо, а не к Гэйлсборо: «Южане имеют право требовать возвращения своих беглых рабов — это я всегда допускал».

Проблемы стояли очень серьезные, принимать решения было очень трудно: это был момент, когда сображения личного характера должны были отступить на второй план.

Генри Вилард из нью-йоркской «Штаатс цайтунг» вспоминает, что накануне дня выборов гроза настигла его и Линкольна на маленькой станции в 20 милях к западу от Спрингфилда и они забрались в крытый товарный вагон. Они сидели на полу, упершись подбородками в колени. В темноте Вилард услышал своеобразный смешок Линкольна. Он болтал о себе и о своем предполагаемом сенаторстве: «Я уверен, что вполне подхожу, и тем не менее я каждый день говорю себе:, это слишком много для тебя, ты никогда этого не добьешься. Мэри (миссис Линкольн), однако, настаивает, что я буду не только сенатором, но и президентом Соединенных Штатов». Он расхохотался. «Подумать только, иллинойсец, такой, как я, и вдруг президент!»

Настал день выборов — 2 ноября. И хотя Линкольн получил на 4 085 голосов больше, Дугласу благодаря различным махинациям и подтасовке выборов удалось получить мандат.

Помрачневший Линкольн был все же рад, что принял участие в борьбе. «Хотя я теперь и уйду со сцены и буду забыт, но я верю, что оставил след, который даст себя почувствовать в деле борьбы за гражданский свободы даже тогда, когда меня уже не будет в живых». Он даже шутил, что похож на мальчишку, который ударился ногой о камень: «Слишком больно, чтобы смеяться, и слишком он большой, чтобы плакать».

5 января законодательное собрание штата утвердило кандидатуру Дугласа. Когда Линкольн узнал об этом, он посидел у себя в конторе один со своими мыслями, потом потушил свет, закрыл дверь, вышел на улицу и направился домой. Тропинка шла вверх, было мокро. Нога поскользнулась, и Линкольн чуть не упал. Он мгновенно извернулся, выпрямился и удержался. Усмехнувшись, произнес тихо: «Значит, я лишь поскользнулся, но не упал». Повторил: «Поскользнуться — еще не значит упасть».

В ноябре 1858 года «Иллинойс газетт» в Лэйконе, чикагский «Демократ», «Таймс» в Олнее в штате Иллинойс стали называть Линкольна как подходящего кандидата в президенты. Цинциннатская «Газетт» напечатала письмо, в котором выдвигалась кандидатура Линкольна. На массовом митинге в Сандуски в штате Огайо было решено просить его возглавить список республиканцев в 1860 году.

В декабре в Блумингтоне Джес Фел встретил Линкольна у дверей суда. Фел спекулировал земельными участками по тысяче акров каждый, организовывал железнодорожные компании, продавал шпалы со своих лесных участков. Он был республиканцем, аболиционистом, выходцем из квакеров. Фел сказал:

— Линкольн, я был на востоке, объездил все штаты Новой Англии, за исключением Мэна; в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Пенсильвании, Огайо, Мичигане, в Индиане — везде я слышал разговоры о вас. Часто меня спрашивали: «Кто этот Линкольн из вашего штата?» Судья Дуглас широко известен. Из-за диспута с ним вы тоже стали известны… ваши речи полностью или частично печатались и издавались на востоке. Из вас можно сделать грозного, даже победоносного кандидата в президенты.

Линкольн выслушал его и, как передает Фел, ответил:

— О Фел, какой смысл говорить о моем президентстве, когда есть такие люди, как Сьюард, Чэйз и другие. Их знают все, а меня мало кто знает за пределами Иллинойса.

Фел занялся анализом.

— Чтобы победить на выборах в 1860 году, республиканской партии нужен человек хорошего происхождения, с безупречной репутацией, с определенными способностями, преданный борьбе против распространения рабства, у которого нет радикализма наступательного характера. Вы вышли из низших слоев общества… Если только нам удастся ознакомить публику с фактами вашей жизни, будьте уверены, у вас появятся шансы. — Фел продолжал: — Я хочу, чтобы была написана хорошо продуманная, хорошо составленная статья для газеты — нужно рассказать народу, кто вы, что сделали. Нужно распространить статью не только в нашем штате, а и повсюду, с тем чтобы помочь обработать общественное мнение в вашу пользу. Я знаю ваши заслуги перед обществом и готов представить такие материалы, которые ваша скромность не позволит вам самому предложить.

Линкольн выслушал собеседника и сказал:

— Фел, я признаю логичность большей части ваших аргументов, признаю, что я честолюбив и хотел бы стать президентом. Я благодарю вас за ваши комплименты, за интерес, который вы проявляете ко мне, но не мне уготовано такое счастье — быть президентом наших Соединенных Штатов.

Он покрепче натянул на свои костлявые плечи серый плед и пожелал Фелу спокойной ночи.

Вскоре газеты в городках среднего запада начали ставить вопросы: «А почему бы Аврааму Линкольну не быть президентом США?» Из Канзаса, Буффало, Де Мойна, Питсбурга пришли требования, чтобы он, как ведущая фигура среди республиканцев запада, выступил в этих городах. Торлоу Уид, нью-йоркский политический босс, телеграфировал в Иллинойс: «Немедленно пришлите Авраама Линкольна в Олбэни». Длинный Джон Вентворт, редактор чикагского «Демократа», республиканской газеты, разглядел выросшую на горизонте фигуру Линкольна. Он взвесил ситуацию и сказал, что Линкольну «нужен организатор для управления делами»; в Нью-Йорке у Сьюарда организатором был Уид. Линкольн усмехнулся. «Только события создают президента», — сказал он.