8. Черные тени. Линкольн в первые месяцы 1863 года

8. Черные тени. Линкольн в первые месяцы 1863 года

Негритянские части армии Союза впервые сражались с белыми конфедератами в бою под Виксбергом. Тысяча черных добровольцев с Севера защищала излучину Миликен на реке Миссисипи. Их атаковали 2 тысячи человек. Сражение в основном велось врукопашную. Когда вести о сражении достигли Севера, начались жестокие споры: одни стояли за, другие против негритянских полков. Резкие споры северян очень беспокоили Линкольна. Он сказал генералу Тэйеру:

— Враги за нашей спиной опаснее для страны, чем противник на фронте.

Ричмондское правительство не могло бы пожелать лучшего оратора в конгрессе, нежели Климент Валандигам из Дэйтона, Огайо. Он обвинял Линкольна в том, что он получил миллион солдат и половина их уже растаяла. Нужно ли продолжать войну? «Я отвечаю: нет, ни одного дня дольше, ни одного часа!» — кричал Валандигам. Он предлагал, чтобы солдаты воюющих сторон начали брататься и отправились по домам, а Вашингтону и Ричмонду незачем даже и договариваться об условиях заключения мира.

Более искусно действовал Вилбур Стори, издатель чикагской «Таймс» — газеты, в которую он вдохнул жизнь печатанием сплетен, сенсаций, лжи. Он сделал газету рупором крайних противников правительства Линкольна. В марте 1863 года «Таймс» писала, что «…преступления президента… дают достаточно оснований для привлечения его к суду, и каждый патриот с радостью узнает, что он будет наказан…». Несколько газет, в том числе и «Таймс», напечатали краткое сообщение: «Сын президента по имени Боб, юноша лет двадцати, нажил полмиллиона на правительственных контрактах». И это все. Каким образом он нажил эти деньги, на каких поставках, об этом ни слова, ни намека.

Бывало, что раздраженная толпа врывалась в редакции оппозиционных газет, ломала столы, машины, но травля продолжалась. Газеты подчеркивали изменения в линкольнском определении негров: в 1859 году он говорил «негры», в 1860 году — «цветные», в 1861 году — «мыслящая контрабанда», в 1862 году — «свободные американцы африканского происхождения».

«Обезьяний президент», «невоспитанный, непристойный клоун», — кричала «Интеллидженсер», газета южан из Атланты; а если поверить бостонской «Транскрипт», то генерал Роберт Ли собственноручно выпорол девушку-рабыню и полил кровоточащие раны солевым раствором. Обе стороны разжигали ненависть.

Демократы, сторонники заключения мира, получили свежий заряд энергии от вновь избранного губернатора Нью-Йорка Хорэйшио. Симура, пятидесяти трех лет, наследника огромного состояния. Он брил лицо, но оставлял бороду под челюстью. Он требовал покончить с «некомпетентными» вашингтонцами — им ни за что не спасти страну; он утверждал, что войну можно было предотвратить компромиссами. Декларация об освобождении есть нарушение конституции. Потребуется установление военной тирании, иначе не освободить 4 миллиона негров.

В марте 1863 года Симур получил письмо от Линкольна настолько дружелюбное, что Симура обуяли подозрения: «Мы с вами, по существу, не знакомы, и я пишу это для того, чтобы нам лучше познакомиться друг с другом. Я до поры до времени глава государства, которое находится в большой опасности, а вы во главе крупнейшего штата… Чтобы я мог с честью исполнить свой долг, необходимо содействие вашего, так же как и других штатов. Этого вполне достаточно, чтобы вызвать во мне желание найти взаимопонимание с вами. Напишите мне письмо, хотя бы не короче этого, и изложите в нем все, что вы найдете нужным». Симур послал в Вашингтон своего брата, заверившего Линкольна в лояльной поддержке и передавшего протест против произвольных арестов.

Споры бушевали по вопросу о толковании параграфа конституции, в котором говорилось, что «…действие закона о неприкосновенности личности не должно быть приостановлено, за исключением случаев, связанных с мятежом или вторжением неприятеля, когда этого потребует общественная безопасность». Имел ли право президент самостоятельно отменить этот закон, или он должен был запросить разрешения конгресса? Английская история и законодательство высказывались в пользу парламента и против короля, следовательно, и за конгресс, против президента. Лично Линкольн редко отдавал прямые приказы об арестах, но Стентон и Сьюард этим занимались, а Линкольн им не мешал.

Сьюард посылал примерно такие телеграммы: «Арестуйте Лионарда Стэртеванта и отправьте его в крепость Ла Файет», или: «Отправьте Уильяма Пирса в крепость Ла Файет». Стентон сообщал начальнику полиции, что Уотсон находился в Бостоне в доме № 2 на площади Оливера. «Следите за ним, проверяйте его одежду и письма, в надлежащее время схватите и арестуйте его. Не дайте ему возможности повидаться или связаться с кем бы то ни было, а отправьте его немедленно в Вашингтон». Арестованным предъявляли обвинения в измене, в предательстве, в подстрекательстве или участии в бунте, в помощи и содействии мятежникам, в обмане правительства, в краже правительственного имущества, в ограблении почты США, в прорыве блокады, в контрабанде, в шпионаже, в уговаривании солдат к дезертирству, в оказывании помощи дезертирам и предоставлении им убежища, в выманивании у новобранцев денежных пособий, в конокрадстве.

Ужас, наводимый тайными и произвольными арестами, был несколько смягчен биллем о неприкосновенности личности, принятым 3 марта 1863 года, которым министры обязывались представлять в суд списки лиц, содержащихся в тюрьмах по приказам министров или президента. Конгресс дал ясно понять, что контроль над применением закона о неприкосновенности личности остается за конгрессом, и в то же время он предоставлял президенту право приостановить действие закона. Это было сделано очень осторожно, и никто не замечал противоречия между властью президента и конгресса.

Накануне сессии нового конгресса, в котором должны были занять свои места недавно избранные демократы, был принят закон об обязательной воинской повинности; правительство получило право разделить страну на призывные районы, назначить начальников военной полиции, учредить приемочные комиссии для формирования частей из годных к военной службе граждан в возрасте от 20 до 45 лет.

Вербовщики шли от дома к дому. В армию не зачисляли только хромых, глухонемых, слепых. Не трогали и единственных сыновей у вдов, престарелых и немощных родителей, а также имевших много иждивенцев. Дома мог остаться и плевать на войну тот, у кого было приготовлено 300 долларов для уплаты «премии» своему заместителю.

Губернаторы западных штатов сообщали об организации тайных обществ «Рыцарей Золотого круга», члены которого скрывались под вымышленными именами; они завели обряд клятвы, пароли, ритуалы и ружья; их целью было поощрять дезертирство, мешать набору и защищать силой своих сообщников. В течение нескольких недель было арестовано 2 600 дезертиров. В одном случае 17 дезертиров укрепили бревенчатый дом и выстояли осаду. В Индиане двух вербовщиков убили; в вербовщиков бросали яйца; мужчины, вооружившись кирпичами и дубинами, поднимали бунты. В Пенсильвании одного вербовщика застрелили, у другого сожгли лесопильный завод. Стентон послал войска, чтобы подавить волнения.

В Сент-Луисе преподобный Мак-Фитерс окрестил ребенка именем генерала-конфедерата. Начальник военной полиции арестовал Мак-Фитерса и принял церковь под свое начало. Линкольн разбирал это дело и написал генералу Кэртису: «Откровенно говоря, я убежден, что он симпатизирует мятежникам… но следует ли его высылать… это может вызвать неприятности для правительства… оно не может взять на себя ведение церковных дел».

В Иллинойсе за шесть месяцев арестовали 2 001 дезертира. В январе массовое дезертирство и братание солдат 109-го Иллинойского полка с вражескими солдатами настолько было похоже на восстание, что пришлось арестовать весь полк, обезоружить его и держать под охраной в Холли-Спрингс в Миссисипи. Солдаты заявили, что они пошли воевать за Союз, а не для того, чтобы освобождать негров. Демократическое большинство Иллинойского законодательного собрания приняло ряд постановлений, противоречащих политике федерального правительства. Тогда впервые в истории штата губернатор приказал прервать работу собрания, распустил его и предложил депутатам разъехаться по домам.

Губернатор Мортон в январе телеграфно сообщил Линкольну, что законодательное собрание Индианы собирается признать конфедерацию. Собрание пыталось лишить губернатора военной власти, но депутаты-республиканцы не явились на заседание, и за отсутствием кворума заседание перенесли на другой день. Однако депутаты не ассигновали денег на нужды правительства штата. Необходимую сумму в 250 тысяч долларов Мортон получил из специального фонда в Вашингтоне.

Армейская секретная служба имела своих агентов в обществе «Рыцарей Золотого круга». Одному из них удалось стать великим секретарем общества в штате Кентукки. Правительство было в курсе всех дел, предотвращало бунты, арестовывало вожаков.

Умножали свои ряды разные общества: «Сынов свободы», «Содружества воинов», «Объединенной ассоциации помощи», «Ордена американских рыцарей» и других тайных организаций. Они иногда закупали у торговца оружием сразу весь его запас револьверов Кольта, ружей и боеприпасов. Наездники в масках по ночам избивали нагайками сторонников Союза, проживавших на отдаленных лесных участках. В ответ федералисты объединялись в отряды, давали клятвы и мстили за своих застреленных друзей. Насилие рождало насилие.

Линкольн рассказывал об одном губернаторе, посетившем тюрьму штата. Все заключенные твердили о своей невиновности и обидах, причиненных им. Лишь один откровенно сознался в совершенном преступлении и признал, что приговор, который вынесли ему, справедлив. «Я обязан освободить вас, — сказал губернатор. — Я не могу допустить, чтобы вы один разлагали всех этих честных людей».

Валандигам, уже больше не член конгресса, разъезжал по городам и всюду вопил: «Если правительство поставило себе целью силой проводить свою политику, тогда пусть меня арестуют, пусть вышлют, пусть придет сама смерть! Я сегодня готов встретить что угодно». 1 мая в Маунт-Верноне в Огайо он снова высказал свои мысли о том, что правительство в Вашингтоне деспотично, что оно отвергло мирные предложения, что оно продолжает войну только для того, чтобы освободить негров и сделать белых рабами. Ни один человек, достойный быть свободным, не подчинится приказу об обязательной воинской повинности. Он презирал приказ № 38, плевал на него и. топтал ногами. Президента он назвал «царь Линкольн»; он советовал слушателям пойти к избирательным урнам и сбросить тирана с трона.

Из Цинциннати прибыли три капитана, переодетые в гражданское платье. Они стояли у самой трибуны, записывали содержание речи Валандигама и рапортовали Бэрнсайду. Через несколько дней, в три часа утра, к дому Валандигама подошли солдаты и под набатный звон колоколов взломали топорами двери, схватили Валандигама, дали ему несколько минут, чтобы одеться, и поездом увезли в Цинциннати. Толпа из 500 человек бросилась к редакции республиканской газеты «Дэйтон джорнэл», забросала окна кирпичами и камнями, разбила двери и сожгла здание.

Демократические газеты возмущенно завопили. Бэрнсайд телеграфировал президенту, что он готов подать в отставку, если это нужно. Линкольн его успокоил: министры сожалели, что пришлось арестовать Валандигама, но раз это сделано, правительство готово помочь Бэрнсайду.

Линкольну предстояло выбрать между утверждением приговора и отменой его. Он выбрал третий путь: он приказал вывести арестованного за линию фронта и дать ему возможность уйти к конфедератам.

Валандигама вывезли в Мерфрисборо в штате Теннесси, в расположение армии генерала Роузкранса, выставили за линию фронта, и вскоре он уже сидел в штабе конфедератского генерала Брагга, гостеприимно встретившего бывшего конгрессмена.

1 июня Бэрнсайд приказал закрыть чикагскую «Таймс». «Медянки» — тайные сторонники южан — собрали митинг в 20 тысяч человек. Толпа угрожала разрушить и сжечь чикагскую «Трибюн». К 4 июня у Линкольна накопилось достаточно республиканских и демократических резолюций, в которых требовалась отмена приказа о закрытии чикагской «Таймс». Линкольн попросил Стентона заняться этим вопросом, приказ был отменен, «Таймс» возобновила свои обычные нападки на Линкольна и, как всегда, проклинала все, что бы он ни делал.

Тем временем конференция демократической партии в Огайо торжественно выдвинула Валандигама кандидатом в губернаторы штата. Линкольн написал подробное письмо, в котором, между прочим, доказывал, что «…тот, кто отговаривает хотя бы одного добровольца от вступления в армию или склоняет к дезертирству хотя бы одного солдата, ослабляет армию Союза не меньше, чем тот, кто убивает нашего солдата в бою… Почему я обязан расстрелять простодушного солдата-юношу, если он дезертирует, но не имею права тронуть волосок на голове агитатора, который подстрекает его к дезертирству?»

Линкольн подчеркнул, что организация банд, сопротивляющихся с оружием в руках вербовке солдат, имеет непосредственное отношение к деятельности «таких, как мистер В.». Выдвижение последнего на пост губернатора противоречит их заявлению, что они хотят защитить конституционными методами единство Союза. Он предупредил, что и «впредь я буду делать все от меня зависящее, чтобы обеспечить безопасность страны».

Журнал «Харпере уикли», упомянув, что газеты ежедневно сообщают о расстреле двух-трех дезертиров, заявил, что «по справедливости и из милосердия мы должны потребовать от президента расстрела и нескольких изменников-северян» типа Валандигама.

Нью-йоркская «Таймс» расценила как «величайшую сенсацию войны» приказ генерала Гранта исключить всех евреев из его армии. «Приказ, конечно, был немедленно отменен президентом, но оскорбление, нанесенное евреям этим фактом, нелегко было изгладить».

В первом полугодии 1863 года тысячи негров вступили в армию Севера. Генерал-адъютант Лорензо Томас обратился к солдатам и офицерам с посланием, одобренным Линкольном и Стентоном: «Я требую от вас приветливо и сердечно… принять любых членов этого несчастного народа… если они появятся перед нашими линиями фронта… примите их с открытыми объятиями, накормите их, оденьте, дайте им оружие… я уполномочен сформировать как можно больше полков из черных и назначать их на командные посты любого ранга».

Стало известно, что правительство конфедерации приказало не брать в плен, а расстреливать на месте белых офицеров, командующих черными подразделениями. И Томас предупредил, что он будет назначать на командные должности только белых, убежденных в правоте дела, и увольнять тех, кто позволит себе плохо обращаться с освобожденными неграми. В мае 1863 года военное министерство официально объявило, что открыто бюро по вербовке негров в армию.

Солдатам-южанам был дан неписаный приказ: в бою убивать всех негров, свободных и рабов. От Линкольна потребовали в возмездие убивать всех белых южан, взятых в плен.

Лонгфелло записал в своем дневнике 28 мая 1863 года, что в Бостоне он «видел первый полк черных, который прошел по Бикон-стрит. Импозантное зрелище; в нем есть что-то ненормальное и странное, как будто виденное во сне. Наконец-то Север согласился разрешить неграм воевать за свою свободу».

Миссис Трют, негритянка, кормилица, должна была выступить на митинге аболиционистов в одном из городов Индианы, в котором у власти находились «медянки». Местный видный врач, лидер «медянок», с места заявил, что у присутствующих появилось подозрение, что оратор — мужчина, переодетый женщиной. Большая группа людей, сказал врач, требует, чтобы докладчик показал свою грудь комиссии из дам. Высокая, сильная, смелая, необразованная Трют несколько минут стояла, будучи не в состоянии вымолвить ни слова. Затем движением, полным изящества, она расстегнула платье и обнажила свои груди. Глубоким контральто она просто сказала, что своей грудью она вскормила своих черных малюток, но еще больше она вскормила чужих белых детей. Аудитория оцепенела. «Медянки» потихоньку устремились к выходу. Лицо одного из них было искажено ненавистью и сомнением. В этой накаленной атмосфере высокая черная женщина, недавняя рабыня, возобновила свою мольбу о свободе для ее расы.

Размышления людей о неграх и их роли принимали разнообразные формы. Аболиционистские издания перепечатали заметку из мемфисской «Бюлитин»: «Негр зашел в зоосад и увидел обезьяну. Она кивала головой, протягивала руку для пожатия… и показалась негру настолько разумной, что он заговорил с ней. Но обезьяна в ответ только качала головой. Негр сказал: «Ты права, что молчишь. Стоит тебе сказать слово, как белый в ту же минуту сунет тебе лопату в руки».

К Линкольну однажды пришел мулат Фредерик Дуглас. Мать его была рабыней, отец белым. В свое время он воспользовался бумагами свободного негра и бежал из Балтимора. В Нью-Йорке на Бродвее он встретился с другим беглым рабом, который предупредил его, что нужно держаться подальше от негров; среди них были доносчики, готовые за несколько долларов выдать беглецов.

Дуглас сказал Линкольну, что его колонизационный план порочен: «К цветной расе нигде не будут относиться с уважением, до тех пор пока ее не будут уважать в Америке». Президент возражал против одинакового жалованья для белых и черных солдат. Для этого время еще не пришло. Позже можно будет. Ведь приходится считаться с сильной оппозицией к приему негров в армию. У них были серьезные основания воевать с южанами, и они должны идти в армию на любых условиях. Линкольн не был согласен расстреливать и вешать пленных южан в отместку за убийства пленных негров. Месть — ужасное лекарство; нельзя предвидеть, к чему оно может привести. Если бы он, Линкольн, мог схватить непосредственных убийц негров-солдат, он бы воздал преступникам должное, но вешать одних за преступления других — это было противно его морали. Дуглас отметил, что «…во всем этом я видел мягкое сердце человека, а не сурового воина и верховного главнокомандующего американской армии и флота. Хотя я не соглашался с ним, но я уважал его человечность». Линкольн обещал Дугласу, что если Стентон представит ему негров-солдат и командиров к повышению, то он их утвердит.

В начале 1863 года Чарльз Дана сообщил в военное министерство из Мемфиса, что мания быстрого обогащения на спекуляциях хлопком охватила многих евреев и янки. Пользуясь разрешениями федеральных министерств, они покупали у южан хлопок по низким ценам и продавали его текстильным фабрикам Новой Англии по высоким. Сам Дана вложил в это дело 10 тысяч долларов и разбогател; тем не менее он писал Стентону: «Я не выполнил бы свой долг, если бы… не умолял вас положить конец этому злу, такому чудовищному и соблазнительному».

Грант согласился со Стентоном, что торговля хлопком разлагала и армейцев и штатских: вся прибыль должна идти в пользу правительства. Дана приехал в Вашингтон, с ним несколько раз беседовали Линкольн и Стентон. В марте президент издал постановление, согласно которому все торговые отношения с южными штатами были признаны незаконными, за исключением операций, проведенных по указаниям министерства финансов. Грант конфисковал крупную партию хлопка в Оксфорде и Холли-Спрингс. Квартирмейстер армии продал ее с торгов и выручил полтора миллиона долларов, почти покрыв этим стоимость складов снабжения, сожженных неприятелем в Оксфорде.

Генерал Улисс С. Грант.

Генерал Уильям Шерман.

Амброз Бэрнсайд.

Джозеф Хукер.

Генри Галлек.

Джордж Мид.

Генералы армии Севера.

Золото поднималось в цене, а бумажные деньги обесценивались. Бостонский торговец, миллионер-филантроп Лоуренс писал Самнэру: «Спекулируют деньгами, цены на продукты растут, люди создают себе огромные состояния, но это богатство не делает из них патриотов. Сейчас быстро богатеют, и это значительно сократит приток добровольцев в армию; призыву будет оказано сопротивление».

Стоимость жизни вздорожала, и это привело к возникновению ряда новых профсоюзов. На массовых митингах единогласно принимались резолюции, в которых указывалось, что заработная плата не покрывает роста стоимости жизни. Выдвигалось предложение, чтобы профсоюзы послали делегацию в Вашингтон.

Оружейный завод Кольта в Хартфорде в штате Коннектикут объявил в 1862 году, что он платит 30 процентов дивиденда. Аспинуол, Вандербильт, Дрго, Гульд и другие предвидели, что с окончанием войны начнется эра спекуляций, зашибания денег, роста предприятий, личные состояния превзойдут все мыслимые предыдущими поколениями размеры.

Был издан закон о национальном банке. По этому закону пять или большее количество лиц имели право сложить свои деньги и открыть банк с капиталом не меньше чем в 50 тысяч долларов. Гарантировалась выплата процентов по займам в золоте. При сдаче в казначейство залога в виде государственных процентных бумаг на сумму не меньше одной трети всего капитала банка правительство обязывалось делать клише для выпуска банком собственных банкнотов в размере 90 процентов номинальной стоимости депонированных процентных бумаг. Вместе с тем банкам выплачивались в золоте проценты по депозиту в казначействе.

Эта двойная прибыль, которая текла в кассы банков, должна была, по мысли Чэйза и Линкольна, побудить финансистов изыскивать средства для ведения войны. Этот закон должен был внести какой-то порядок в денежное обращение. В стране циркулировало 8 300 видов бумажных денег, выпущенных платежеспособными банками, а вместе с выпусками жульнических, обанкротившихся и маломощных банков их итог достигал 13 тысяч.

«Голеньи пластыри» — так прозвали большинство этих ублюдочных банкнотов: однажды солдат применил их в качестве пластыря на рану в голени. Кредитки банков одного штата не имели хождения в другом штате. Путешественнику приходилось в каждом штате обменивать деньги и платить за это комиссионные. Правительственные «зеленоспинки» упали в стоимости настолько, что за 100 долларов золотом приходилось платить 175 кредитками. Чэйз сказал, что война будет продолжаться до победного конца, даже если придется выпустить столько денег, что завтрак будет стоить тысячу долларов.

Линкольн надеялся, что новый закон защитит рабочих от бед, причиняемых им порочной денежной системой.

Делегация ньюйоркцев просила президента дать им канонерку для защиты города. Делегацию отрекомендовали президенту как представителей джентльменов с «собственным состоянием в 100 миллионов долларов». Линкольн сказал им:

—…Кредиты правительства истощены. Зеленоспинки расцениваются в сорок-пятьдесят центов за доллар. Если бы у меня была половина ваших денег и если бы я был так напуган, как вы, я построил бы канонерку и отдал бы ее правительству.

Один из присутствовавших сказал, что он «никогда не видел, чтобы 100 миллионов так сократились в своей значимости».

Весной и ранним летом престиж Линкольна среди больших групп влиятельных людей упал ниже, чем когда-либо с тех пор, как он стал президентом. В этих кругах у него не было ни почитателей, ни ревностных сторонников. В конгрессе у него было три — не больше — защитника. Линкольн непрестанно подвергался резкой критике со стороны своих коллег по партии. Ридл, один из трех защитников, выступил с заявлением, что «граница справедливых, честных дебатов» была «грубо нарушена».

Зимой 1862–1863 годов появились слухи о тайном движении, имевшем целью подготовить обвинение президента в государственной измене. Линкольн упорно держался среднего курса и создавал себе врагов в обеих партиях. Они поставили своей целью убрать его с пути. Республиканцам-радикалам нужен был человек, который послушно выполнял бы их желания. Реакционные элементы в обеих партиях надеялись, что в сумбуре, который возникнет в связи с предъявлением обвинения, ослабнет военный нажим на южан, будет полностью восстановлен закон о неприкосновенности личности и другие гражданские права.

Камерон в конфиденциальной беседе рассказал своему приятелю, что в Нью-Йорке он «получил приглашение принять участие в совещании… для обсуждения вопросов государственного значения… Я приехал в Вашингтон и вскоре узнал, что целью инициаторов совещания было… найти способ и основание для предъявления обвинения президенту, с тем чтобы отстранить его от руководства… Спросили моего мнения… я сказал, что это граничит с сумасшествием».

Из уст в уста передавали, что в Белом доме действует женщина — шпион конфедератов. Дело дошло до того, что сенаторы — члены комиссии по ведению войны — однажды утром тайно собрались, чтобы обсудить сообщения о том, что миссис Линкольн — предатель. Один из членов комиссии впоследствии рассказывал: «Не успел председатель открыть совещание, как вошел чиновник, дежуривший у дверей комнаты; он был явно испуган. Он хотел объяснить причину своего волнения и вторжения, но в этом уже не было нужды — мы сами были невероятно поражены увиденным:, у стола комиссии возникла высоченная фигура Линкольна. Он стоял обособленно от всех: в руке он держал шляпу».

В его глазах была «почти нечеловеческая грусть». Вокруг него была необъяснимая атмосфера полной изоляции, которая каким-то образом ассоциировалась с тем, что он возник, словно привидение. «Все молчали, ибо никто не знал, что сказать. От президента не требовали, чтобы он предстал перед комиссией для ответа, и никто не предполагал, что он знал о нашем намерении выслушать сообщения, которые, если бы они оправдались, обрушили бы на его семью обвинения в измене».

Наконец голосом, полным печали, стараясь совладать со своими чувствами, вошедший сказал:

— Я, Авраам Линкольн, президент Соединенных Штатов, по собственному желанию предстаю перед сенатской комиссией, чтобы заявить, что, насколько мне известно, утверждение о том, что кто-то из членов моей семьи состоит в изменнической связи с врагом, ложно.

Он дал свидетельское показание и ушел такой же одинокий и молчаливый, как и пришел. «На несколько минут мы онемели. По молчаливому согласию комиссия даже не приступила к обсуждению слухов о государственной измене жены президента. Мы были так поражены, что решено было в этот день больше не заседать».

Автор «Хижины дяди Тома» пришла с визитом в Белый дом. Линкольн приветливо протянул ей навстречу руки.

— Следовательно, вы, — сказал президент, — та маленькая женщина, которая написала книгу, приведшую к нашей великой войне?

Они уселись у камина и вспомнили недавние годы, когда пришлось начать перековку плугов на мечи.

О войне он сказал:

— Как бы она ни кончилась, я чувствую, что ненадолго ее переживу.

— Отдыхать? — спросил он Ноа Брукса после прогулки верхом. — Я не знаю отдыха в вашем понимании. Я полагаю, что отдыхать полезно для организма. Но моя усталость где-то далеко внутри меня, и мне ее не достать.

Линкольн ежедневно ездил верхом к своей семье, переселившейся на летний период в Соулджерс Хоум, находившийся в трех милях от Белого дома. Лэймон настаивал, чтобы президента сопровождал военный эскорт, но Линкольн его высмеял. Однажды утром они встретились. Не слезая с коня, Линкольн сказал, что хочет поговорить с ним. Они вошли в кабинет президента, и он запер двери.

— Прошлой ночью, — сказал президент, — примерно в одиннадцать часов, я выехал верхом на Старине Эйби, как вы его называете, и, когда я проезжал у подножия горы, меня внезапно вырвали из плена задумчивости… могу сказать, что меня одновременно чуть не выбросили также из седла… выстрелом из ружья. Стрелок, прервавший мои размышления, был, вероятно, не дальше чем в пятидесяти ярдах от того места, где мой тезка безумно рванулся вперед. Я расстался со своим восьмидолларовым цилиндром без всякого на то с моей стороны желания, точно выраженного или подразумевавшегося. С головоломной быстротой конь примчал меня в убежище безопасности. Тем временем меня занимала проблема, что более желательно: трагическая смерть в результате выстрела партизана-конфедерата или оттого, что федеральный конь понес и мог бы выбросить меня из седла.

Все это говорилось в довольно легкомысленном тоне. Линкольн как бы не хотел придать этому инциденту излишне большое значение.

— Теперь, — продолжал он, — перед лицом такого подтверждения вашей теории об угрожающей мне опасности, я все же не могу заставить себя поверить, что в меня намеренно стреляли с целью убить; хотя я должен признать, что пуля этого парня пролетела в довольно-таки неприятной близости от этого моего штаба. Возможно, что какой-то охотник, возвращаясь домой и не заботясь о том, куда полетит пуля, разрядил свое ружье, чтобы дома у себя оно не представляло опасности для членов его семьи… Разглашать этот случай ни к чему… Не думайте также, что я разделяю ваши опасения.

Лэймон запротестовал:

— Недалеко то время… когда республика окажется без довольно-таки респектабельного президента.