4. Вашингтон в обороне. Болтовня о мире
4. Вашингтон в обороне. Болтовня о мире
27 июня 1864 года Чэйз послал президенту на утверждение в должности помощника казначея нью-йорка кандидатуру Монсела Филда. Линкольн ответил Чэйзу: «Утверждение этой кандидатуры представляется мне чрезвычайно затруднительным делом…»
Чэйз письменно попросил президента принять его, на что Линкольн ответил: «Утром в ответ на вашу записку… я не знал, что вам сказать, так как, собственно говоря, наша с вами проблема не может быть решена в беседе».
Чэйз не привык к такому тону. Он снова подал в отставку. В четвертый раз. На сей раз Линкольн сообщил Чэйзу, что его отставка принята.
Летом раскрылась скандальная история. нью-йоркская «Уорлд» и другие оппозиционные газеты ежедневно печатали материалы о женщинах — служащих министерства финансов и бюро печати, одевавшихся в мужское платье и посещавших Кантербэри Инн в Вашингтоне, где происходили непристойные представления. Полагали, что на эти спектакли допускались только мужчины. Два столбца письменных показаний, данных под присягой, создавали впечатление, что служащие министерства финансов представляли собой компанию кутил и развратников. Нью-йоркская «Трибюн» высказала мнение Чэйза, что вся эта история — результат заговора и грязной интриги.
Отставка Чэйза состоялась в момент, когда цены на золото снова подскочили, когда финансовое положение правительства стало просто безнадежным.
На место Чэйза Линкольн предложил бывшего губернатора Огайо Дэвида Тода. Финансовая комиссия сената в полном составе посетила президента и протестовала против этого назначения, считая, что Тод для этой должности не годится.
На следующее утро президент направил в сенат кандидатуру Уильяма Пита Фесендена, сенатора из Мэна. Сенату потребовалось не больше одной минуты, чтобы единогласно утвердить это назначение.
А Линкольн 15 ноября 1863 года.
Л. Линкольн 9 февраля 1864 года.
Фесенден, будучи председателем финансовой комиссии сената, знал, что денежный рынок лихорадило, что доверие масс рушилось; друзья доказывали ему, что в случае его отказа принять назначение неизбежно последует финансовый крах. Когда стало известно, что Фесенден отказывается от поста министра, нью-йоркские и бостонские расчетные банки, коммерсанты и банкиры принялись рьяно уговаривать его принять предложение президента. Как только стало известно, что Фесенден будет министром финансов, правительственные облигации сразу поднялись в цене, свинина подешевела на 10 долларов за бочку и цены на продовольствие снизились.
Фесенден принял присягу. Пресса хвалила Линкольна за это назначение, как никогда раньше, если не считать случая с Грантом. Хэй цитирует слова президента: «Учитывая, что назначение Фесендена так приветствуется, странно, что никто до этого момента даже не упомянул его имени…»
Трое из четырех сыновей Фесендена пошли в армию. Один из них был убит под Сентервиллем в 1862 году. Выказав храбрость и воинские способности, один стал полковником, другой бригадным генералом.
Начав молодым адвокатом в Портланде, в штате Мэн, Фесенден стал конгрессменом-вигом, затем сенатором, принял участие в организации республиканской партии, защищал тарифные, рыболовные и пароходные интересы своего штата. Когда он принял должность министра, государственный долг достиг 1 700 миллионов долларов, казна была пуста, война ежедневно стоила 2 миллиона долларов.
За две с лишним недели до отставки Чэйза конгресс принял закон о золоте. Президент утвердил его. По новому закону стороны, подписывавшие договор о сделке в золоте, обязаны были передать и получить золото в день оформления договора. Заключение сделок на золото, не имевшееся в наличии, объявлялось преступлением. Закон должен был положить конец спекуляции золотом. За прошедшие шесть месяцев цены на золото неуклонно поднимались и достигли 250 долларов кредитками вместо прежних 150 за 100 золотом. Закон о золоте сделал курс его бешеным; он прыгал и кувыркался в таком темпе, цены так рвались ввысь, что спекулянты были в полном восторге. Закон привел к тому, что золото стали прятать еще глубже, его стало еще меньше в обороте и не хватало для оплаты процентов по государственным облигациям и для международного обращения и обмена.
Семнадцать дней продолжались акробатические прыжки цен на золото. Затем конгресс отменил закон, и президент утвердил отмену. С этого момента правительство считало спекулянтов золотом неизбежным злом, не поддающимся контролю. В июне 1864 года митинг Лиги Союза потребовал, чтобы «конгресс немедленно приказал построить виселицы» для спекулянтов золотом, но и из этого ничего не получилось.
В мрачные месяцы июля и августа 1864 года барометр устойчивости — золото — показывал, что Линкольн и правительство Союза шло к банкротству. За 39 долларов золотом можно было купить 100 долларов банкнотами.
Лето было безрадостным. 4 июля конгресс прервал сессию. Среди биллей, лежавших для подписи на президентском столе, находился и такой, который мог выбить последние шаткие подпорки из-под линкольнского «десятипроцентного плана». С тех пор как в декабре 1863 года президент начал осуществлять свой план, многое пришлось ему претерпеть. Генри-Винтер Дэвис возглавлял оппозицию в палате. Он внес билль, который преследовал цель приостановить усилия президента вернуть в Союз Луизиану и Теннесси; кроме того, билль должен был предотвратить распространение мероприятий президента в других южных штатах. 15 февраля 1864 года Дэвис в поддержку своего билля потребовал, чтобы правительствам возрождающихся штатов власть предоставлялась «только после обсуждения и по воле большинства конгресса».
73 голосами против 59 палата 4 мая приняла билль Дэвиса. В сенате билль проводился Уэйдом, который заявил: «Президенту нельзя разрешить урегулировать этот вопрос по своему усмотрению». Уэйд считал, что предоставление штату самоуправления на основе голосования одной десятой части населения было абсурдным, антиреспубликанским, ненормальным и полностью подрывным актом.
Гарет Дэвис из Кентукки сказал, что все сделанное президентом в этом направлении ставит его в один ряд «с такими узурпаторами, как Цезарь, Кромвель и Бонапарт». Статья Гарета Дэвиса в «Конгрешнл глоуб» содержала резкую критику Линкольна: «Он не государственный деятель, а политический шарлатан. У него непомерное тщеславие и самомнение. Он законченный лицемер, ловкий и прозорливый демагог».
В те несколько месяцев, в течение которых билль проходил через конгресс, «президент отказывался каким-либо образом повлиять на дебаты», рассказывали его секретари, имея в виду, что он не вызывал к себе ни сенаторов, ни депутатов, с тем чтобы просить их выступить против билля. Четыре дня спустя после закрытия конгресса президент выпустил удивительный документ. Он выступил с обращением, в котором сообщил, что конгресс принял билль, который должен послужить для некоторых штатов гарантией республиканского образа правления, и что «этот билль был представлен на утверждение президенту Соединенных Штатов за неполный час до sine die — перерыва в сессии конгресса — и президент этот билль не подписал». Никогда еще ни один президент не принимал решения отвергнуть пункты законоположения, которые ему не нравились, и согласиться только с приемлемыми для него. И с объяснением своего поступка он обратился непосредственно к народу. Он ни утвердил билль, ни наложил на него вето. «Он положил билль в свой карман». Президент Мэдисон и другие в свое время также использовали это карманное вето. Президент был «вполне удовлетворен» частью билля, что же касается другой его части, то он «не был готов» ее рассматривать.
Бен Уэйд и Генри-Винтер Дэвис бушевали в интимном кругу и неистовствовали публично. 5 августа они опубликовали в нью-йоркской «Трибюн» совместный «манифест Уэйда — Дэвиса», перепечатанный затем газетами всей страны. Язык манифеста был одновременно и свирепым и вежливым. Они хотели обрезать крылья президенту, запятнать его имя и преподать ему урок. Обращаясь «к сторонникам правительства», они заявили, что прокламацию президента от 8 июля «читали без удивления, но не без возмущения». Они настаивали на своем праве и долге «прекратить нарушение президентом прерогатив конгресса и потребовать от главы государства ограничиться выполнением своих обязанностей». Билль президентом не подписан! «Следовательно, билль не стал законом, следовательно, он ничто… Комиссии, посетившей бюро президента, было сообщено, что он решил не утверждать билль. Следовательно, никакой роли не играет время представления билля президенту. Президент продолжает признавать призрачные правительства Арканзаса и Луизианы вопреки формальному решению конгресса…». Президент распоряжается «голосами избирателей в этих мятежных штатах…». Они обязаны предупредить его — «если ему нужна наша поддержка… он должен подчиняться законам и выполнять их, а не создавать свои».
Наблюдая стычки и грызню, «семейную» ссору в республиканской партии, оппозиция ликовала. Взбешенный всей этой историей, один республиканец пришел к Линкольну за разъяснением. Президент философически ответил:
— Не стоит волноваться. Мне это напоминает знакомого, который купил своему сыну, склонному к наукам, микроскоп. Мальчик не выпускал инструмента из рук и разглядывал все, что попадалось под руку. Однажды за обеденным столом отец взял кусок сыру. «Не ешь его, папа, — сказал мальчик, — в нем полно ползучек!» — «Сын мой, — ответил старик, откусывая солидный кусок, — пусть их ползут; если они меня не пугаются, то уж я их, во всяком случае, не испугаюсь».
Уэллес очень огорчился, что по поводу выпуска прокламации о карманном вето Линкольн советовался только с Сьюардом, а не с ним или с кабинетом министров.
Снова генерал Роберт Ли предпринял смелый маневр и вселил страх в сердца юнионистов. Он поставил во главе 20-тысячной армии Джюбала Эрли и Джона Брекенриджа. Под прикрытием Голубых гор они совершили переход через равнину Шенандоа, проскользнули незамеченными через перевал и пошли на Вашингтон.
Отряды Эрли захватили в Хэйгерстауне 20 тысяч долларов наличными, сорвали на протяжении 24 миль рельсы Балтиморской и Огайской железных дорог, разрушили и предали огню мельницы, мастерские, фабрики; в Балтиморе они сожгли дом губернатора Брадфорда; они достигли Силвер-Спринга, откуда уже виднелся купол здания конгресса. «Балтимор в большой опасности», — телеграфировал Линкольну комитет при мэре города и просил прислать войска. Линкольн ответил: «У меня нет ни одного солдата. Все войска в распоряжении военного командования для наиболее эффективной защиты всех. По последним сведениям, противник направляется к Вашингтону. Они не могут одновременно прилететь и к нам и к вам. Мы должны быть бдительны, но и хладнокровны. Надеюсь, что ни Балтимор, ни Вашингтон не будут преданы огню и мечу».
Лю Уолэс, командующий военным округом Балтимора, повел свои войска в Монокэйси, вступил в бой при подавляющем численном превосходстве противника и потерпел поражение. Но это сражение задержало армию Эрли на один день. По общему признанию, этот день спас Вашингтон от позорной сдачи. Густавус-Ваза Фокс, не уведомляя президента, приготовил для него пароход на случай необходимости бежать. В «Золотом зале» в Нью-Йорке 11 июля совершенно обезумевшие от ажиотажа спекулянты золотом подняли цену на него до максимума — в 285 долларов банкнотами за 100 долларов золотом.
Необученные новобранцы и старые солдаты, собранные прямо в госпиталях, были кое-как сколочены в отряды для укомплектования фортов вокруг Вашингтона и защиты столицы от Эрли, перерезавшего все провода к северу от города и направившего свою армию по дороге, ведшей к Седьмой улице, от которой оставалось несколько шагов до департаментов, арсеналов, складов золота и серебра правительства Соединенных Штатов.
На следующий день президент увидел через подзорную трубу два парохода с транспортом войск. Две великолепные дивизии солдат-ветеранов прибыли от Гранта, прямо из Сити-Пойнта. Президент встретил их на пристани и отсалютовал, приложив руку к цилиндру. Солдаты ответили приветственными криками; он помахал им рукой, и они снова и снова приветствовали его.
В этот день, 12 июля, в Вашингтон не поступило ни почты, ни телеграмм.
Солдаты пошли через сожженные зноем поля, сквозь пыль и дымку жаркого летнего дня. У них была задача выбить противника из занятого им дома и сада недалеко от дороги из Силвер-Спринга. Несмотря на губительный огонь, они захватили этот пункт и отогнали пикеты неприятеля на одну милю. Потери — 280 солдат убитыми и ранеными.
Линкольн следил за развитием кровавой драмы с крепостного вала форта Стивенс. Неожиданно просвистела пуля. Упал раненный в лодыжку хирург Кроуфорд. В метре от президента другой офицер получил смертельную рану. Присутствовавшие потом рассказывали, что президент был спокоен и углублен в свои думы. Казалось, что он не сознает опасности. Он стоял под огнем неприятеля, пока, наконец, генерал Райт тоном, не допускавшим возражения, указал ему на бесполезность риска, которому он себя подвергал.
К утру армия Эрли исчезла, увозя повозки с награбленным добром, со знаменами, овеянными смелостью и славой, с деньгами в ящиках, с ботинками на ногах у тех, кто отправился в поход на север босым. Эрли беспрепятственно уходил по той же причине, по какой он пришел. «Никто его не остановил».
А почему? Для ответа потребовалась бы диаграмма, показывающая массу противоречивых указаний начальников и департаментов, большого количества фактов физического и психического свойства, медлительности, страха, зависти, соперничества. Николаи и Хэй записали: «Все жаждали начать преследование Эрли; но Грант был слишком далеко, чтобы отдать необходимые приказания, президент, верный занятой им позиции с тех пор как Грант стал главнокомандующим, не хотел вмешиваться, хотя он с душевной болью видел, что Эрли уходит совершенно беспрепятственно». Галлек считал, что он фактически был только начальником штаба министерства обороны, а не командиром, от которого ждут проявления стратегических способностей. Бен Уэйд сказал о нем: «Поставьте Галлека во главе армии в 20 тысяч, и он не спугнет трех гусынь, сидящих на яйцах в своих гнездах».
19 июля Грант телеграфно просил президента мобилизовать еще 300 тысяч человек, и Линкольн ответил: «Полагаю, что вы еще не видели приказа о призыве 500 тысяч, изданном днем раньше и, вероятно, перекрывающем вашу цифру. Всегда готов принять ваши дальнейшие предложения».
28 и 29 июля Грант и Линкольн обменялись телеграммами, из которых явствует, что они понимали щекотливый, сложный характер управления, притом настолько хорошо, что даже не решались об этом ни писать, ни телеграфировать.
В сложном сплетении взаимной ненависти кое-кто пытался уяснить себе, кто же кого больше ненавидит: чиновники федерального правительства друг друга или все они вместе южан. В Вашингтоне многие были деморализованы боязнью неизбежного поражения. Линкольн и Грант знали об этих настроениях. Грант попытался их рассеять. 1 августа он известил Галлека, что посылает Шеридана с задачей «изгнать неприятеля с занятой им территории». Линкольн одобрил действия Гранта. 3 августа он послал Гранту телеграмму: «Я читал ваше донесение, в котором вы говорите, что намерены поставить во главе действующей армии Шеридана с указанием выйти к югу от позиций неприятеля и преследовать его до полного уничтожения. Идти за ним по пятам, куда бы он ни уходил. По моему мнению, это абсолютно правильная директива войскам».
Грант решил лично повидаться с Шериданом 6 августа 1864 года, для чего он оставил свой штаб, находившийся южнее Ричмонда, и поехал в Монокэйси, пункт севернее Вашингтона. Дело в том, что его телеграфные приказания, направляемые через министерство обороны, слишком часто «редактировались» и меняли самую их суть. Позже он об этом писал: «Я знал, что было невозможно через Вашингтон передать Шеридану приказ о наступлении, потому что в министерстве его бы задержали и, несомненно, дали бы противоречащие моему приказу распоряжения, которые были бы продиктованы осторожностью Галлека (и военного министра)».
Одновременно, объединив части из Камберленда, Теннесси и Огайо в 99-тысячную армию, Шерман начал операцию, выступив из Чатануги с задачей захватить Атланту. Между ним и Атлантой стояла армия конфедератов, насчитывавшая 41 тысячу солдат, вскоре усиленная и доведенная до 62 тысяч. Командовал ею мастер стратегии генерал Джозеф Джонстон, маленький Джо Джонстон, хорошо знавший красные горы Джорджии и, казалось, из всех командующих в армии конфедератов наиболее способный остановить или задержать Шермана. Он увлек Шермана за собой. Он давал бой, затем исчезал и выжидал. Он ушел через Долтон, миновал Бузард-Рус, прошел через ущелье у ручья Снейк, вернулся в Ризака и Гасвилл, пересек Итовах, поднялся на Алтунский перевал, дал короткие бои у Нью-Хоуп-Черч и, наконец, у горы Кинисоу заставил Шермана броситься во фронтальную атаку.
Шерман непрерывно бросал своих людей на укрепленные позиции Джонстона, надеясь прорваться, разбить конфедератов и захватить Атланту. Потери Шермана достигли 3 тысяч, конфедератов — 800. Джонстон мечтал сдерживать Шермана до ноябрьских выборов на Севере. Он намеревался создать у северян впечатление, что действия Шермана бесполезны, так же как никчемно и руководство Линкольна.
Сидевшие в Ричмонде президент конфедератов Дэвис и Брагг требовали более решительных действий. 17 июля Дэвис заменил Джонстона генералом Джоном Худом. Они знали, что он не будет выжидать, исчезать в горах и лелеять какие-то надежды. В течение 11 дней Худ непрерывно сражался, проиграл три битвы и потерял 10 841 человека. Наконец Шерман вступил в район Атланты. Но удастся ли ему захватить город?
Линкольн в последних числах июля послал Шерману длинную телеграмму, которая заканчивалась словами: «Моя глубочайшая благодарность вам и всей вашей армии за успешные действия в этой операции».
Многим стали в тягость сама война, расходы на нее, измены и коррупция. Вследствие этого как на Севере, так и на Юге родилось движение в пользу заключения мира.
В июле 1864 года Горас Грили получил письмо за подписью: «Уильям-Корнэл Джюэт из Колорадо». Джюэт писал многим — Линкольну, Джефу Дэвису, в нью-йоркскую «Геральд». Теперь он выбрал Грили. «Я уполномочен заявить вам для вашего личного, но не публичного, сведения, что два представителя Дэвиса и К° находятся сейчас в Канаде; им даны полномочия для ведения переговоров о мире». Если президент гарантирует безопасность этим «полномочным представителям, они готовы встретиться в городе Ниагара-Фолс с любым посланцем Линкольна для конфиденциальных переговоров».
Колебавшийся Грили написал Линкольну длинное письмо, в котором он одновременно умолял и стращал президента. Президент не придал значения предложению Джюэта, но все же два дня спустя написал Грили: «Если вам удастся найти где-либо, кого-либо, имеющего на руках письменное предложение Джефферсона Дэвиса о мире, содержащее полное восстановление Союза, запрещение рабства, или любые другие предложения, скажите ему, что он может совместно с вами приехать ко мне, и если у него действительно окажутся соответствующие предложения, то ему гарантируется по меньшей мере безопасный проезд (если он пожелает, документ не будет обнародован) к месту встречи с вами. Эти условия останутся в силе при наличии двух или большего количества представителей».
13 июля Грили снова написал Линкольну, что у него имеются секретные сведения о двух представителях конфедератов, готовых пересечь границу с Канадой и обсудить в Ниагара-Фолс условия заключения мира. Через два дня Линкольн ему ответил телеграммой: «Я предполагал, что вы приведете человека, а не пришлете письмо. Мистер Хэй будет у вас с моим ответом».
В Нью-Йорке Хэй передал Грили письмо Линкольна, в котором президент выражал свое недовольство тем, что Грили не привез представителей, и «если они захотят приехать после ознакомления с моим к вам письмом от 9 сего месяца — приезжайте с ними. Я не только искренне намерен добиваться мира, но я хочу, чтобы вы лично были свидетелем всего процесса».
В Ниагара-Фолс Грили встретился с Джюэтом и через него передал письмо Клэю, Томпсону и профессору Виргинского университета Джеймсу Холкомбу, запрашивая, верны ли его сведения, что они аккредитованы Ричмондом передать предложения, имеющие отношение к миру, что они намеревались во исполнение данной им миссии посетить Вашингтон в сопровождении Джорджа Сандерса. В ответ Грили услышал, что Джейкоб Томпсон не имеет к ним никакого отношения, что никто из них не имеет полномочий действовать от имени Ричмондского правительства, но что они знакомы с точкой зрения своего правительства и легко могут получить верительные грамоты, или другие лица могут их получить, если бы таковые имели возможность поехать в Ричмонд «с предложением мирных условий, изложенных в вашем письме».
Существо письма Грили передал Линкольну по телеграфу. Линкольн посоветовался с Сьюардом и собственноручно написал документ, который Хэй должен был повезти в Ниагара-Фолс. 20 июля, уязвленный и растерянный Грили читал:
«Дом правительства,
Вашингтон, 18 июля 1864 г.
Всем, кого это может заинтересовать.
Любое предложение, содержащее условия установления мира, восстановление целостности Союза, запрещение рабства, выдвинутое людьми, имеющими контроль над армиями, воюющими против Соединенных Штатов, будет принято и рассмотрено правительством Соединенных Штатов; взамен будут широко выдвинуты достойные условия по другим и важным и второстепенным вопросам. Полномочные лица получат гарантию на безопасный проезд в обе стороны.
Авраам Линкольн».
Грили отказался один пройти по висячему мосту в Канаду и потребовал, чтобы Хэй пошел с ним и лично вручил письмо Линкольна в руки конфедератов. Вдвоем они встретились с Холкомбом в номере отеля в Клифтоне в Канаде и передали ему обращение президента. Тайно от Хэя Грили повидался с Джюэтом и уехал в Нью-Йорк. Хэй задержался на день и затем письменно запросил Холкомба, когда он будет удостоен ответом на документ, подписанный Линкольном. Последовал ответ: «Мистер Холкомб чрезвычайно сожалеет, что Хэй отложил свой отъезд в Вашингтон, предполагая получить ответ». Со своей стороны, Джюэт написал эмиссарам конфедератов, что Грили уехал. Он сожалеет о «печальном конце первоначальной попытки добиться переговоров о мире», обвиняя в этом «президента, изменившего свои прежние указания»; они могут связываться с Грили через него, Джюэта.
Конфедераты ответили письмом, полным комплиментов, и приложили пространное письмо к Грили, в котором возложили на президента ответственность за срыв надежд на мир. Не сказав ни слова Хэю, Джюэт передал это письмо в прессу и лишь после этого сообщил Хэю, что это была мягкая форма мести. Ввергнутое в уныние население страны с большим интересом прочло это письмо. Те, кто считал президента нерешительным, получили дополнительный материал для аргументов; остальные увидели, что президент более проницателен, если не более мудр, чем они предполагали.
Теперь стало ясно, что дипломаты конфедератов использовали Джюэта, чтобы заманить Грили. Свое первое письмо к Грили Джюэт подкрепил телеграммой: «Приедете ли вы? Приехавшие имеют необходимые полномочия». Грили этому поверил, а Линкольн — нет и своим коротким меморандумом, адресованным всем и никому, помешал выполнить полный коварства план. В конечном итоге Грили благодаря своему легкомыслию подвергся осмеянию; Линкольн же в кульминационный момент использовал инцидент для драматического обнародования точки зрения правительства на переговоры о мире.
Миссию мира взяли на себя еще двое: полковник Джеймс-Фрэйзир Джакес, священник-методист из Иллинойса, в свое время получивший поручение сформировать 73-й полк волонтеров и затем назначенный его командиром, и единомышленник священника — журналист Джеймс Гилмор. Под давлением определенной группы лиц Линкольн без ведома правительства разрешил Джакесу и Гилмору сделать эту попытку. Под защитой белого флага они прибыли в Ричмонд, вечером имели свидание с Джефферсоном Дэвисом и услышали его заявление: «Двенадцать лет я трудился не покладая рук, чтобы предотвратить войну, но мне это не удалось. Север обезумел и ослеп, он не дал нам самоуправления, и в результате началась война; теперь она будет продолжаться до тех пор, пока последний мужчина нашего поколения не падет, но и тогда наши дети поднимут ружья павших и будут продолжать сражаться до тех пор, пока вы не признаете наше право на самоуправление. Мы воюем не за продолжение рабства, а за нашу независимость, и мы добьемся либо ее, либо полного истребления».
Гилмор напечатал это интервью в журнале «Атлантик Мансли», и эта статья, перепечатанная многими газетами, дошла до миллионов читателей. В Ниагаре, используя Грили, Линкольн ознакомил мир со своими мирными условиями; в Ричмонде Дэвис разъяснил свою позицию.
Выяснилось, что только действия солдат и пушек, реки крови и тонны железа могут привести к миру. 6 августа 1864 года еженедельник «Лезлиз уикли» писал: «Мир должен быть заключен на основании мощных, убедительных предложений генералов Гранта и Шермана».